БУЛЬВАР

Александр Андреев

БУЛЬВАР

КОМЕДИЯ

в 2 действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

(В порядке появления)

УЧАСТКОВЫЙ

ЛЮСЬКА, бездомная, средних лет

ЛЯЛЬКА, молодая жительница Бульвара, владелица кафе

СОЛОХИНА Алена Дмитриевна, пожилая жительница Бульвара, мама Ляльки

КЕША, молодой саксофонист, муж Ляльки

ГИАЦИНТ, телохранитель Полнокреслова, в возрасте телохранителя

ПОЛНОКРЕСЛОВ Догнат Перегнатович, солидных лет солидный предприниматель и не только

ЛИЗА, молодая жена Полнокреслова

НИКОША, сбежавший памятник

НИКИФОР, торговец свистульками неопределимого возраста

Действие происходит с пятницы на субботу в Нижнезапойске и ближнем дачном кооперативе Лихоимцево.

 

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

ПЕРВАЯ КАРТИНА

Полная тьма. Из нее на свет выходит Участковый.

УЧАСТКОВЫЙ. Про эту историю стали уже позабывать в нашем славном городе Нижнезапойске. А недавно еще не было, наверное, квартиры, да что – квартиры, не было скамейки на Бульваре, где б не шушукались об этом деле. Но потом все успокоились, особенно после того, как я, здешний участковый-уполномоченный, согласился дать интервью по нижнезапойскому телевидению. Там я высказал мою правильную точку зрения, что все случившееся не случилось, а было обманом зрения и слуха в результате прохождения Земли сквозь космическое спиртовое облако. Причем облако это оказалось особенно густым в районе Нижнезапойска. Это вызвало различные обманы зрений и слухов у различных граждан нашего города, и в том числе вызвало пропажу памятника писателю Гоголю с глаз граждан. Это явление научно подтвердила известная бомжиха Люська, ранее кандидатка наук, оказавшаяся в ту субботу в самом центре спиртового облака из космоса. И теперь, когда неправильные точки зрения больше уже не возникают, можно вспомнить про этот случай, который, по космическим законам, мог произойти только в Нижнезапойске.

Участковый уходит. Зажигается тусклый фонарь на Бульваре в Нижнезапойске. Сидящая в кресле фигура памятника тонет во тьме; на пьедестале видна надпись: Н.В. Гоголь. На скамейке, на куче тряпья, спит Люська. Входят Лялька и Солохина.

ЛЯЛЬКА. (Кричит). Мама, мечта всей моей жизни сбывается! Уже завтра! У меня свое кафе на Бульваре! Стой здесь, я зажгу еще разочек подсветку! Я такая счастливая, мама!

Лялька убегает.

ЛЮСЬКА. (Подымает голову). Чего орать-то, если счастливая? От счастья тихо бывает… как в пустой четвертинке… когда вторая про запас есть.

СОЛОХИНА. Прости, девонька. Меня Аленой Дмитриевной зовут, а тебя?

ЛЮСЬКА. Люська я.

СОЛОХИНА. Видишь, Люся, дочь моя решила предпринимателем быть, во что б ни стало: завтра тут кафе свое открывает – в моей квартире, правда. А крик – это для уверенности, что счастье у нее. Она, когда замуж выходила, так же кричала.

ЛЮСЬКА. И как, помогло?

СОЛОХИНА. Да уже развод... А вот и вывеска! Глянь, как придумано-то! Мысль какая!

Неподалеку подсвечивается вывеска: «Кафе-Бар. Моголь У Гоголя».

ЛЮСЬКА. «Моголь у Гоголя»? (Кивает на памятник.) В смысле, раз уж тут – Гоголь…

СОЛОХИНА. … то все захотят гоголь-моголь! Народ так и повалит, ясное дело.

ЛЮСЬКА. Гоголь-моголь – с коньяком хорошо... Готовить-то кто будет?

СОЛОХИНА. Сама думает желтки взбивать. Кредитов набрала, судомойку наняла, а вот с официантом незадача: на мужа понадеялась, а он, вишь, на саксофоне играть хочет.

ЛЮСЬКА. И от этого развод?

Вбегает Лялька.

СОЛОХИНА. С утра вроде был развод. (Ляльке.) У нас как – развод?

ЛЯЛЬКА. (Радостно) Развод, развод! Дармоедов не держим!

ЛЮСЬКА. А дармоед что говорит?

ЛЯЛЬКА. А у дармоеда – последняя отсидка с ребенком. Сейчас получит последний бутерброд, и – на выход! Мама, идем, у нас с тобой – новая жизнь!

СОЛОХИНА. Это – точно: теперь с ребенком – одна я. Спокойной ночи, Люся.

Лялька и Солохина уходят.

ЛЮСЬКА. И вам. (Одна, укладывается.) Гоголь-моголь – это полезно. Будет, куда сбегать по нужде на халяву. А что: я – от Алены Дмитриевны, и все тут... (Засыпает).

Слева, трусцой, в пиджачном костюме, вбегает Гиацинт, продолжает бег на месте и говорит по телефону.

ГИАЦИНТ. (В ярости) Ты что – тупой?! Почему у Гоголя темно?.. Я же ясно сказал: у Догната Перегнатовича – пробежка!.. Кто-кто приказал?.. И что, Догнат Перегнатович будет бегать в потемках?!.. Так: экономить ты будешь в своем сортире, когда я тебе задницу на бефстроганов нарежу!.. Как? Мелко нарежу – не сядешь, и лампочка не понадобится!.. Что?!.. Да выруби хоть весь город, а на Бульваре чтоб свет был!

Свет разгорается. Слева, трусцой, в спортивном костюме, вбегает Полнокреслов; продолжает бег на месте.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Как прекрасно освещен наш город, Гиацинт! Как это уместно!

ГИАЦИНТ. Очень уместно, Догнат Перегнатович.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Бульвар просто залит огнями! Но, кажется, в окнах совсем нет света?

ГИАЦИНТ. Кажется, нет.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Да-а, спят уже люди, спят себе. А я все работаю, работаю – для них.

ГИАЦИНТ. Вы совсем себя не бережете, Догнат Перегнатович.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Как тут себя беречь, Гиацинт, как? Считай, город на мне – весь родной Нижнезапойск. Ведь без меня тут всё пропадет, а?

ГИАЦИНТ. Пропадет, хозяин!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Ну опять ты! Сколько говорить: не называй меня так, это… не совсем уместно. Услышат людишки дрянные, напишут в дрянных газетенках, что Полнокреслов себя в городе хозяином возомнил. А Полнокреслов ночей не спит ради города.

ГИАЦИНТ. Да я ведь – только из уважения, Догнат Перегнатович. Нет же никого.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Показывает на спящую Люську). А это – кто, по-твоему?

ГИАЦИНТ. Это – бомж, Догнат Перегнатович. Кто бомжей считает?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Тычет пальцем в Люську). Вот это – плохо, Гиацинт, очень плохо!

ГИАЦИНТ. Да не слышит она, у нее сейчас водка из ушей польется, такой дух стоит!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Не то плохо, что слышит, а то, что она тут лежит. Это неуместно.

ГИАЦИНТ. Да где ей лежать уместно?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Гиацинт, ты ведь, кажется, читал мой Проект Очистки Бульвара?

ГИАЦИНТ. Конечно, хозя… э-э… Догнат Перегнатович! Читал, три раза!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Тебе понравилось?

ГИАЦИНТ. Очень!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. А что тебе понравилось больше всего?

ГИАЦИНТ. Больше всего мне понравилось, что на нашем Бульваре уместно проживать наиболее уважаемым гражданам Нижнезапойска, а прочие подлежат выселению.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Да, я тоже люблю эту часть моего проекта. Скажи мне, Гиацинт, а что – та часть, где я предлагаю закрыть вход на Бульвар для лиц… (Тычет пальцем в Люську.) …которые не могут служить его украшением, тебе понравилась меньше?

ГИАЦИНТ. Эта часть мне понравилась так же сильно, как другая.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. А как ты думаешь, Гиацинт, мой проект будет принят?

ГИАЦИНТ. Конечно, Догнат Перегнатович. Я уверен, он будет принят единогласно.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Скажу тебе откровенно: мне было бы приятно, если бы мой проект был принят не как какой-нибудь там вообще проект, а как законопроект.

ГИАЦИНТ. Будет так, как вам будет приятно, Догнат Перегнатович.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Я счел бы такое решение уместным.

ГИАЦИНТ. Будет то, что вы сочтете уместным. У меня только один вопрос.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Говори: мне важно знать, какие могут возникать вопросы.

ГИАЦИНТ. А куда вы хотите выселить тех, кто подлежит выселению? Разве есть куда?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Это – не моя компетенция. Для этого есть специальные комиссии. Меня волнуют основные, генеральные направления развития нашего города.

ГИАЦИНТ. Вы прекрасно развиваете все направления, Догнат Перегнатович!

Свет мигает. Статуя на пьедестале шевелится. Гиацинт застывает, с испугом глядя на памятник.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Продолжает бег на месте). Почему ты не бежишь?

ГИАЦИНТ. (С ужасом показывает на памятник). Он шевелится! Он смотрит на меня!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Возможно, ты устал, Гиацинт. Или ты заболел? Я ничего не вижу. Продолжим оздоровительный бег.

Полнокреслов и Гиацинт убегают вправо.

ЛЮСЬКА. (Одна, подымает голову). Сильные бегуны! Хотите Бульвар замкнуть на замочки? А ключики раздать лицам, которые могут служить украшением? Эх, зеркала нет, даже осколочка... А на кой, Люська, тебе зеркало, дура ты набитая? Бульвар тебе уже не украсить. А было время, такие голуби тут ворковали про Люську, красу Бульвара! Врали, небось, чтоб они все сдохли! Из них кой-кто теперь у Диора одевается, а кто у Кардена, Бульвар собой украшают. Но тебе же, Людмила Петровна, Бульвар украшать неинтересно было, тебе диссертацию писать приспичило. Не писала бы, спала б сейчас на шелковой простыне, утром в постели кофе пила бы с горячей булочкой... (Глотает из бутылки и обращается к памятнику.) Ну, и что ты с тоской такой на меня смотришь? Осуждаешь или жалеешь? Глаза по-разному глядят. Ты – будто живой, да камень держит. Бедный бомжик, тебе и погулять нельзя! Я-то хожу, куда хочу, а тебе каково, к стулу приделанному?..

Свет мигает. Статуя шевелится. Входит Кеша с саксофоном, садится на соседнюю скамейку, играет.

Ты бы, парень, на Пруды шел, к бару, там за музыку подают, кто выпил хорошо. Можно сыграть «Я люблю тебя до слез». «Надежда – мой компас» – тоже спросом пользуется.

КЕША. Я за деньги не играю. У меня депрессия, мне нужно играть, а то она разовьется.

ЛЮСЬКА. Купил бы лучше водки. А я компанию составлю, если одному депрессивно.

КЕША. Не могу. Если выпью, покончу с собой. Меня жена выгнала.

ЛЮСЬКА. А-а-а! Слыхала про тебя! Ты – дармоед!

КЕША. Вы меня не знаете, а оскорбляете – только потому, что вам ведьма нашептала.

ЛЮСЬКА. Ведьма – это кто? Алена Дмитриевна, что ль? Мне не показалось.

КЕША. Она – ведьма самая настоящая, вы просто ее не знаете. И какой же, интересно, компромат она сливает на меня всему Бульвару?

ЛЮСЬКА. Да компроматишко – не бог весть: в официанты к жене не пошел, на саксофоне предпочитаешь, бутерброды даром жрешь; ну и послали тебя лесом, с саксофоном вместе. Бутерброд хоть дали на первое время? Или сожрал уже, от депрессии-то?

КЕША. Почему вы глумитесь надо мной? Я же – личность, как и вы! И я страдаю!

ЛЮСЬКА. Ну, эту песню мне играть не надо. Я жалостью к мужикам не болею. Я таких рулад наслушалась, обрыдаешься, а толку – что куры накудахчут. Дуй лучше в свой саксофон – греха меньше. (Глотает из бутылки и зарывается с головой в тряпье.) Давай, сбацай «Я люблю тебя до слез», только тихонько: может, усну.

Кеша играет. Входит Лиза, слушает. Люська храпит. Кеша прерывает игру.

ЛИЗА. Почему вы перестали играть?

КЕША. А почему вы слушаете?

ЛИЗА. Вы зачаровали меня. Вы разве не для того играете?

КЕША. Вообще-то нет. Я играю, чтобы не развивалась депрессия.

ЛИЗА. А что будет, если депрессия разовьется?

КЕША. Я могу покончить с собой.

ЛИЗА. Тогда лучше играйте.

КЕША. Вы слишком дорого одеты: это внушает мне страх.

ЛИЗА. Страх?!

КЕША. Я боюсь, что вы дадите мне денег. Это повергнет меня в глубокую депрессию.

ЛИЗА. Ладно, я не дам вам денег, только не бойтесь.

ЛЮСЬКА. (Из-под тряпья) Вот идиот-то, прости господи! (Продолжает храпеть).

ЛИЗА. (Кеше) Я могу присесть рядом с вами? Это не повергнет вас в депрессию?

КЕША. Сидите, если хотите. У вас тоже депрессия?

ЛИЗА. Почему?

КЕША. Вам нравится моя депрессивная музыка. Обычно она никому не нравится.

ЛИЗА. (Садится рядом). Меня зовут Лиза. Скажите ваше имя, печальный музыкант.

КЕША. Кеша.

ЛИЗА. Кеша, у меня уже нет депрессии. Только что была, а теперь нет.

КЕША. Так не бывает.

ЛИЗА. Бывает. Так бывает, когда вдруг кто-то понравится.

ЛЮСЬКА. (Из-под кучи тряпья) Молодец, баба, сразу – к делу!

КЕША. И кто же вам тут вдруг понравился? (Показывает на Люську.) Вот эта злобная куча тряпья? Уж я-то вам понравиться никак не мог.

ЛИЗА. Почему же?

КЕША. Почему?! Ха! Да потому что я – неудачник: сижу тут и распускаю нюни по своей жене, которая меня выгнала; потому что я играю на саксофоне, а не разношу бокалы со взбитыми желтками; потому что я – никчемный человек и не красив, а вы...

ЛИЗА. Что – я?

КЕША. Вы... вы – совсем наоборот.

ЛИЗА. Что это значит, я – наоборот? На какой оборот? Скажите, прошу вас!

КЕША. Не могу.

ЛИЗА. Не можете? Вам так трудно сказать женщине, что она красива?

КЕША. Нет, не трудно, просто вы это неправильно поймете.

ЛИЗА. До чего же я докатилась! Гуляю одна, выпрашиваю комплимент и не получаю.

КЕША. Вы красивы. Правда. Вы даже очень красивы. Только это – не комплимент.

ЛИЗА. (Помолчав) Ну и куда же вы теперь? У вас есть жилье?

КЕША. У меня на Бульваре есть комната в коммуналке.

ЛИЗА. Хотите, я провожу вас домой?

КЕША. Нет.

ЛИЗА. Ладно. А хотите, я вам расскажу о себе?

КЕША. Нет.

ЛИЗА. Кеша, честно, вы очень плохо обо мне думаете?

КЕША. Я думаю о вас хорошо.

ЛИЗА. И зря. Я – замужняя женщина, которая гуляет одна, сама знакомится с мужчиной и хочет проводить его. Это же – очень скверно, разве нет?

ЛЮСЬКА. (Так же) Блестящий ход!

КЕША. Лиза, вы – не скверная, но у вас, видимо, скверная жизнь. Почему – я не знаю и не хочу знать, поскольку у меня нет сил вас жалеть.

ЛИЗА. А у меня есть силы. У меня полно сил, да только девать некуда. Поэтому я вас все-таки провожу до вашей коммуналки. Неужели вы откажете в этом красивой женщине?

КЕША. Лиза, я не могу туда идти.

ЛИЗА. Почему?

КЕША. Я пустил туда друга с его девушкой, сразу, как переехал к Ляльке.

ЛИЗА. Но где-то же вам нужно спать. Разве друг с девушкой вас не пустят?

КЕША. Конечно, пустят. Но я не пойду.

ЛИЗА. Понятно... Что ж, может быть, тогда вы проводите меня?

КЕША. (Встает). Да, конечно. Идемте.

Лиза и Кеша с саксофоном уходят.

ЛЮСЬКА. (Одна, садится). А все-таки у меня интересная жизнь. Постоянное кино. Сколько поучительного! Просто мастер-класс по подбору мужика со скамейки! Вот только вопрос: зачем? Для какой такой надобности? Все равно ж потом выбрасывать... А дамочкину моську я где-то видела... Ну-ка, ну-ка... (Роется в урне, достает скомканную газету, разворачивает.) Бомжи – самый читающий народ в мире... Где-то фотка тут была... Да вот же она, прелестница наша бульварная, рядом с этим боровом, как его... (Читает.) «Известный нижнезапойский предприниматель Догнат Перегнатович Полнокреслов с супругой на открытии нового цеха бумаговарения... «Новые рабочие места для граждан Нижнезапойска – главная для меня награда за мою работу», – сказал Догнат Перегнатович».

Входит Солохина.

СОЛОХИНА. Не спишь? И у меня бессонница. Думала чайком погреться, а свет пропал. У Ляльки простого чайника нет, только – электрический; кастрюлю впотьмах искать – ребенка разбудить. Вышла погулять, благо ночь теплая. Иду я, иду...

ЛЮСЬКА. (Достает термос). У меня чай горячий. С сахарком. Если не брезгуете.

СОЛОХИНА. Вот это – спасибо тебе, девонька, не забуду!

ЛЮСЬКА. (Достает пачку салфеток). Вот, оботрите...

СОЛОХИНА. Все хорошо, Люся, послушай, что скажу. (Пьет чай.) Иду я себе, иду и ничегошеньки не понимаю: Бульвар фонарями полыхает, словно река огненная течет, а кругом – тьма кромешная, как в Диканьке – будто чёрт с неба луну украл.

ЛЮСЬКА. (Пьянеет). А так и есть. Я и чёрта видела: по Бульвару бегает.

СОЛОХИНА. Что?! Черт бегает по Бульвару?

ЛЮСЬКА. Ну да, трусцой – с оздоровительной целью.

СОЛОХИНА. Черти вообще-то не болеют. Ты уверена, что черта видела?

ЛЮСЬКА. Утверждать не берусь. Я – человек науки. Ученую степень имею.

СОЛОХИНА. (Серьезно) Погоди, Люся, науки разные бывают. Ты про него как про черта подумала, а ни с того, ни с сего так никто не думает. Давай-ка, рассказывай!

ЛЮСЬКА. А чего рассказывать? Прибежал, как заорет в телефон: туши, говорит, свет, где хошь, а на Бульваре обеспечь – для моего бега трусцой.

СОЛОХИНА. И кому же он орал в телефон?

ЛЮСЬКА. Не знаю. Думаю – другому чёрту.

СОЛОХИНА. Люся, не обижайся, не знаю я, сколько ты водки выпила, но одно скажу: с такими вещами шутить не надо: глазом не моргнешь, как пропадешь. Что дальше было?

ЛЮСЬКА. А убежал трусцой. Нет, вру: он еще про очистку Бульвара… излагал взгляды.

СОЛОХИНА. Вот как! А кому ж он излагал про очистку-то Бульвара, Люся?

ЛЮСЬКА. Как кому? Мне излагал: говорит, недолго, тебе, Люська, тут валяться осталось: скоро с Бульвара всех сгонят, одни уважаемые останутся. Вы-то хоть – уважаемая?

СОЛОХИНА. Ой, вряд ли... А имя он тебе свое не сказал?

ЛЮСЬКА. Сказал: Гиацинт.

СОЛОХИНА. Паршивые дела!

ЛЮСЬКА. А что так?

СОЛОХИНА. (Вздыхает). Не настоящее это имя. Нечисть свое имя под другим прячет.

ЛЮСЬКА. Да? А зачем?

СОЛОХИНА. А затем, что узнай имя беса, и прогнать его сможешь, способ есть.

ЛЮСЬКА. Да ну?

СОЛОХИНА. Да, Люся. И хоть он другими именами и укрывается, а начало у всех имен его – всегда одинаковое. Иначе бесу нельзя: свои не узнают, смекаешь?

ЛЮСЬКА. Что-то не очень.

СОЛОХИНА. А ты смекай, Люся: хоть первый слог, да должен быть тот же. Вот я и думаю: этот твой Гиацинт – уж не демон ли Гигабайт, на нашу голову?

ЛЮСЬКА. А Гигабайт – это кто?

СОЛОХИНА. Гигабайт – демон мощный; не приведи Бог, с ним встретиться. Есть пророчество в тайных книгах, что от Гигабайта родится Терабайт, а назовется Терентием, и будет он демон самый сильный, и будет над всеми царь Терентий.

ЛЮСЬКА. И где такие книги берут? Сколько читала, а про царя Терентия не попалось.

СОЛОХИНА. Не всем те книги даются. И вот что, девонька, тебе скажу: я у тебя в долгу.

ЛЮСЬКА. Это за что же?

СОЛОХИНА. А за то, что ты, бездомная, чаем горячим меня напоила – меня, имеющую жилплощадь в центре Нижнезапойска.

ЛЮСЬКА. Ну это уж вы оставьте, будет вам...

СОЛОХИНА. Нет, Люся, это – долг ведьминский, нерушимый, не то силу потеряю. Три желания не смогу: ведьма я – средней руки, да и дочка с дитем на мне, едва управляюсь...

ЛЮСЬКА. (Растерянно) Так вы что – правда?..

СОЛОХИНА. А-а! Зятек-то мой с тобой, вижу, переведался уже! Нажаловался на меня? Ведьма я, ведьма. Через дымоход, правда, не летаю, да и метлой как транспортом не пользуюсь – прошли времена; но кое-что ведаю и даже умею. В общем, одно желание – твое законное. Только вот что: желание должно быть духовное. Твердых физических объектов я не создаю: ни квартиры, ни машины, ни даже бутылки с водкой не сотворю.

ЛЮСЬКА. А… пара́ми можно?

СОЛОХИНА. Как?!

ЛЮСЬКА. Ну, в смысле, пары́... Вы ж говорите, твердое нельзя, жидкое, так понимаю – тоже, а, если, допустим – в газообразном состоянии?.. Ну, чтоб подышать хотя бы?

СОЛОХИНА. Чем же ты хочешь подышать, Люся?

ЛЮСЬКА. Алена Дмитриевна, вы меня извините, я не в курсе, насколько вы близки к науке... В общем, дело в том, что в Космосе встречаются спиртовые облака, не слыхали?

СОЛОХИНА. Что-слыхала. Только зачем тебе, Люся, облако спирта в пятьсот миллиардов километров? Оно же разреженное.

ЛЮСЬКА. Так, может, сгустить как-то – чарами, там, заклинаниями? Или не духовно?

СОЛОХИНА. (Со вздохом) Девонька, милая, да если даже и духовно, зачем же космический-то спирт сгущать, когда Нижнезапойск и так всегда в облаке? Дыши себе!

ЛЮСЬКА. Ну, тогда не знаю... Помыться бы хорошо, да постираться.

СОЛОХИНА. Это я тебе и так организую, как Ляльки дома не будет, это – не в счет.

ЛЮСЬКА. Вот и спасибо, и ничего мне не надо... с духовностью у меня, вроде, порядок.

СОЛОХИНА. Тогда так сделаем. Я пойду, а ты подумай крепко, и, как в согласие придешь со своим желанием, так оно и исполнится. А от меня другой подарочек прими.

ЛЮСЬКА. Какой подарочек?

СОЛОХИНА. (Достает из сумочки втулку от рулона туалетной бумаги, отдает ей). Даю тебе, Люся, оберег от нечисти. Сильный он: это – сердце оборотня, сама вырвала.

ЛЮСЬКА. Так это ж –…от туалетной бумаги трубочка!

СОЛОХИНА. Верно говоришь. Только знай: бывает, что в мотке бумаги туалетной живет бес, а название ему – шуршырь. Бесы эти в Тухлой Речке завелись, еще когда бумажную фабрику там поставили, и рыба дохнуть стала.

ЛЮСЬКА. Так я ж диссертацию про то и писала!

СОЛОХИНА. Про шуршырей?

ЛЮСЬКА. Не, я написала, как бумагу варить, чтоб рыба не дохла. Только не читал никто.

СОЛОХИНА. Короче, слушай: пока сердце шуршыря с тобой, ни один бес тебя не тронет: за свою примет. Три дня его у себя подержи и брось в Тухлую Речку, а не то зачарует.

ЛЮСЬКА. Да на кой он мне вообще-то?

СОЛОХИНА. Опасно, Люся, без оберега: много нечисти в городе развелось, только про то в газетах не печатают. Не слыхала, что в туалетах на Бульваре бывает?

ЛЮСЬКА. Это в голубых кабинках, что ль? Чего там только не бывает!

СОЛОХИНА. Боюсь, не все ты знаешь про голубые кабинки. Ну, то, что замочки на них копеечные – заколкой открываются – это, думаю, тебе известно.

ЛЮСЬКА. А то!

СОЛОХИНА. Ну вот, вечером как-то – кабинки без присмотра уже стояли – решил один студентик попользоваться удобствами задарма. Замочек заколкой ковырнул, вошел, телефончиком посветил, видит: на унитазе – крышка, а на крышке – моток бумаги туалетной! Удивился он такому чуду и, только взялся за моток, тот как завопит: «Ты зачем ко мне в кабинку вперся, извращенец?!» И тут ему тесно стало, и видит: придавил его дядька при галстуке и в костюме дорогом. Кое-как вывернулся студентик, и – дёру. Поняла?

ЛЮСЬКА. Не, не поняла.

СОЛОХИНА. Еще слушай. Дворник один, таким же манером, зашел в кабинку с утра, только сам уже не вышел. Пришла бабка с ключиками да со стульчиком складным – деньги с граждан собирать, кому невмоготу. Глядит: дверка в кабинку открыта, а за ней дворник сидит, весь в клочьях туалетной бумаги, и ерунду бормочет. Ну, за ним психовозка приехала, а бабку спрашивают, не видала ли кого. Она и говорит: видела мужчину при галстуке, а костюм на нем – в клочья изодранный. В машину сел и уехал. Теперь поняла?

ЛЮСЬКА. Не-а.

СОЛОХИНА. (Тише) Оборотни это, Люся, оборотни – шуршыри те самые. Когда этот бес в бумажном мотке заведется, то такой моток в человека оборачивается.

ЛЮСЬКА. Точно знаете?

СОЛОХИНА. Да я ж – та бабка и есть... Все, пошла я, хоть часок засну. Пока!

Солохина уходит.

ЛЮСЬКА. Пока... Ёмаё! От туалетной бумаги трубочка – оберег!..

Входит Кеша с саксофоном.

КЕША. Ведьма ушла?

ЛЮСЬКА. Прячешься?.. Тещу бояться – в ЗАГС не ходить. Жизни не знаешь: предложение руки и сердца женщине делают после похорон ее матери.

КЕША. Сразу после?

ЛЮСЬКА. Лучше – во вре́мя: перехватить могут.

КЕША. (Приставляет к губам саксофон). Спасибо, я буду искать жену по кладбищам.

ЛЮСЬКА. А вот что́, скажи, тебе приспичило на этом месте играть, а? Здесь что – бабы лучше ловятся? Бабий клёв тут что ль какой особенный?

КЕША. Сюда утром придет Лялька. Буду ждать ее. (Играет).

ЛЮСЬКА. Эх, дурак ты, дурак. Даже жалко тебя. Вроде и парень-то неплохой. (Обращается к памятнику.) Ну вот почему, я спрашиваю: как хороший – так никчемный? А как кчемный... (Пожимает плечами.) Почему так, а? Молчишь, каменная голова? Ты все слышишь, я знаю, все видишь, да сказать не можешь... Все уже сказал...

Справа вбегают трусцой Полнокреслов и Гиацинт; продолжают бег на месте. Кеша прерывает игру.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Говорит через блютуз-гарнитуру телефона). Алло, алло, слышу хорошо… Ни в коем случае!.. Нет, я люблю классику: сукно для покера может быть только зеленым. Нет, в моем казино красное неуместно... Что с того, что на острове? Стиль, дорогуша, он и на острове – стиль. Да, даже на Хуана́хуа!..

Кеша опять играет.

Одну минуту, мне мешают. (Показывает Гиацинту на Кешу).

ГИАЦИНТ. (Кеше) Заткнись, парень.

Кеша продолжает играть. Гиацинт отбирает у него саксофон и засовывает в урну; Кеша тянется к урне.

Парень, еще движение, и я туда же засуну твою голову!

ЛЮСЬКА. (Бросается между Гиацинтом и Кешей). А ну не трожь ребенка, нечисть!

Свет мигает. Гиацинт замахивается на Люську, но застывает в ужасе, заметив, что статуя шевелится.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Алло, да, теперь слышно. Я говорю, даже на Хуана́хуа у нас все должно быть безупречно, то есть – уместно. Я бы сказал, особенно – на Хуана́хуа.

ГИАЦИНТ. (Лепечет). Хозяин, у нас – график, вам через два часа – в аэропорт...

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Убегая) Остальное – при встрече. Завтра буду на Хуана́хуа.

Полнокреслов и Гиацинт убегают влево.

ЛЮСЬКА. Ох-х! Думала, уже пришибет, а он испугался... Я что, такая страшная?

КЕША. Я потрясен: вы меня защитили.

ЛЮСЬКА. Может, хоть за это поспать мне дашь?

КЕША. Все, ухожу!

Кеша вынимает саксофон из урны и уходит. Люська допивает свою бутылку до дна.

ЛЮСЬКА. (Пьяная вдрызг, ощупывает себя). Цела, вроде... Мускулов-то, мускулов – прямо палатка арбузная в пиджаке. И с чего бы это он так струхнул, сволочь потная, гад протухлый? А ведь такая мерзость – в рожу плюнуть, и то – противно... Нечисть – одно слово... (Замечает у себя в руке картонную втулку.) А-а! Вон что! Трубочка! Трубочка моя от нечисти! Сработала трубочка-то! Ай да тещенька у мальчика Кеши! Ай, да Алена Дмитриевна! От лютой смерти оберегла! (Прижав втулку к груди, возводит глаза к небу и замечает, что с памятником творится неладное.) Ой!.. (Памятнику) Ты что ж там делаешь-то, милый? Смотри-ка, разметался как! На волю рвешься, да? А камень проклятый не пускает! Как же мне помочь тебе, горемыке? От стула каменного не оторвать мне тебя, нет. Ты успокойся, передохни и – с новой силой, может, и оторвешься, чем черт... А я с тобой поговорю пока. Как зовут-то тебя?.. Ах, ну да, что это я, сдурела? Николай Василич, а Николай Василич!.. А может, ты уж и имя свое позабыл, целыми днями на нас глядючи: зрелище-то – так себе, могло и память отшибить... Нет, не может такого быть, чтоб человек позабыл, как его мамочка звала. А как она тебя звала? Василичем-то вряд ли могла... Коля? Николенька? Никоша?.. Вставай со стульчика, Никоша, голубчик, вставай!

Статуя (Никоша) встает с каменного кресла, слезает с пьедестала и чуть не падает в объятия Люськи.

Вот и умничек, Никоша, вот и умничек!.. (Про себя) Вот так исполнилось… желаньице!

НИКОША. (С прикрытыми веками, говорит, как во сне). Это все – моя летаргия... Сон ли, смерть – не постичь... Услышал я голос матушки: звала она меня, точно в детстве...

ЛЮСЬКА. Никоша, пойдем отсюда, а?

НИКОША. Куда идти? Не ведаю, где я. Веки мои тяжелы, не поднять. Летаргия... круго́м.

ЛЮСЬКА. А пусть и летаргия, Никоша, ничего. Веки мы потом подымем, я помогу. Нам бы уйти отсюда, пока тебя не хватились и на стульчик опять не посадили. Ты же не хочешь опять на свой стульчик, Никоша?

НИКОША. Нет, нет... Нет, уведите меня отсюда!

ЛЮСЬКА. Не волнуйся, мы сейчас с тобой пойдем, ножки разомнем, засиделся Никоша.

Люська под руку уводит Никошу. Не спеша прохаживаясь, входит Участковый.

УЧАСТКОВЫЙ. (Один, осматривает кучу тряпья на скамейке). Что это? Люська свое барахло бросила? Ну все, допилась баба... (Почти уходит и вдруг оборачивается на пьедестал с пустым креслом.) Господи!.. Господи!.. Это как же так?.. (Бегает вокруг пьедестала, смотрит, нюхает, залезает на него, ощупывает и т.п.) Да как же так-то?.. Так не положено... Не дело это... (В изнеможении садится на скамейку, отирает пот со лба). С участкового снимут, это ясно, но ведь могут и в звании понизить... Так, спокойно, лейтенант, спокойно! Может его книжки уже запретили, и памятник на снос идет, а ты тут ерзаешь зазря?.. Минуточку! Это ж совсем не так было бы, если б на снос... Совсем не так: тут же – гладко все, как языком слизали!.. Минуточку! Как это участковому не знать, что у него на участке памятник сносят?.. Беда! (Достает мобильный телефон, набирает номер.) Здравия желаю, товарищ майор, извините, что разбудил, но тут такое... Да я это, я, товарищ майор... Докладываю: с моего участка пропала скульптура писателя Гоголя... Нет, стул, слава богу, остался... Виноват, товарищ майор, сам не знаю, что говорю... Товарищ майор, мнение разрешите сказать... Я так думаю, не нашего ведомства это дело, вот. Здесь, я считаю, компетентные органы должны разбираться: ведь ничего же не торчит, нигде ни обломочка не обломилось, ни отпилочка не отпилилось! Тут вообще никаким инструментом не работали, товарищ майор!.. Что?.. Да нет, и арматуры никакой в помине: стул гладкий стоит, будто встала скульптура и ушла. Чертовщина получается, товарищ майор, пусть уж компетентные там себе ломают, на то у них головы... Рапорт, ясное дело, составлю... Так точно! Спокойной ночи, товарищ майор... (Убирает телефон, чешет в затылке.) Поди-ка еще составь такой рапорт... Как писать-то? Докладываю, что скульптура Гоголя на Бульваре исчезла со своего стула? Как это – исчезла? Растаяла в воздухе что ль?.. Докладываю о пропаже скульптуры Гоголя с ее стула?.. Черт знает, что такое! Черт!.. (Задумчиво свистит в свисток).

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КАРТИНЫ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

ВТОРАЯ КАРТИНА

То же место наутро. На пьедестале – пустое гранитное кресло. На скамейке – куча тряпья, забытого Люськой. На заднем плане вывеска: «Моголь у Гоголя» Входит Солохина с детской коляской.

СОЛОХИНА. (Оглядывает памятник). Так-так!.. Ну-ну... И как же это его со стула так ровненько сняли? Ни сучка, ни задоринки, будто ветром сдуло. Нечисто здесь что-то, ох, нечисто! Распоясались проклятые... Что с городом станется, а?..

Входит Участковый со скрученным ватманским листом.

УЧАСТКОВЫЙ. Здравия желаю, Алена Дмитриевна! Как внучка?

СОЛОХИНА. Спит. Ты уж не шуми так, родной.

УЧАСТКОВЫЙ. Ну извиняйте: сам я с утра не свой, не спал ни минуточки.

СОЛОХИНА. Что так?

УЧАСТКОВЫЙ. (Уклончиво) Да все – служба: как что – так участковый... Сиди, рапорты строчи... Теперь вот объявление лепи… на памятник (Достает из кармана клей).

СОЛОХИНА. А что ж такое с памятником приключилось?

УЧАСТКОВЫЙ. Так ведь… э-э… на реставрацию забрали.

СОЛОХИНА. А-а! На реставрацию, значит? Ну-ну! И объявление про то?

УЧАСТКОВЫЙ. Само собой. (Разворачивает лист, читает.) Вот... «Скульптура находится на реставрации. Приносим извинения за временные культурные неудобства. Вниманию предлагается стул писателя Гоголя. Садиться и бросать окурки запрещается».

СОЛОХИНА. Сам придумал?.. Иль приказали?

УЧАСТКОВЫЙ. Сам. Как раз вот этим листом надпись-то и заклею. А то, что ж выходит? Написано «Н.В. Гоголь», и вдруг – стул. У граждан могут возникнуть вопросы.

СОЛОХИНА. Ой, вряд ли! Граждане у нас хорошие: считают, если стоит стул, значит так и надо, а если под стулом подписано «Гоголь», значит, так и есть. Граждане в айфоны глядят, а книжки на целлюлозу сдают: в туалетной бумаге потребность возрастает.

УЧАСТКОВЫЙ. Так что ж, не лепить объявление?

СОЛОХИНА. Не лепи, родной, коль не приказывали. Неприятности наживешь. А ну как статуя вернется? Ты вот написал «стул», а тут возьми и Гоголь объявись, что тогда?

УЧАСТКОВЫЙ. Минуточку! Как это статуя вернется? Сама что ль? Что вам известно?

СОЛОХИНА. Ничего. А ты уж мне на ушко шепни, про статую-то. Насчет реставрации я поняла, так всем и буду говорить. А мне шепни.

УЧАСТКОВЫЙ. Не могу, Алена Дмитриевна, присяга.

СОЛОХИНА. Так я ж – никому, слово даю. А слово мое ты знаешь – твердыня. У тебя-то твердыня твоя как там? Не помягчела?

УЧАСТКОВЫЙ. Что вы, Алена Дмитриевна – как башня крепостная, всегда на страже.

СОЛОХИНА. То-то! Алена Дмитриевна свое дело знает. И что, и взяток не берешь?.. Смотри мне, а то погнется снова твоя башня: такой уж загово́р на тебя наложен! И про дачный домик в Лихоимцеве думать позабудь.

УЧАСТКОВЫЙ. (Вздыхает) Не беру, Алена Дмитриевна, с того самого дня... в общем, как вы твердыню мою заговорили вашим загово́ром, с того дня – ни копеечки не беру.

СОЛОХИНА. А давала я тебе слово, что, пока взяток не берешь, и башня твоя не упадет?

УЧАСТКОВЫЙ. Так точно, Алена Дмитриевна! Но присягу нарушать не вынуждайте.

СОЛОХИНА. Ты бы лучше мне присягал, родной: вернее будет. Ну, что со статуей-то?

УЧАСТКОВЫЙ. (Тише) Да нечего и сказать, Алена Дмитриевна! Никто ж – ни бум-бум!

СОЛОХИНА. А вот этим ты мне все и сказал, спасибо тебе, родной.

УЧАСТКОВЫЙ. Так и мне скажите: помощь следствию окажете.

СОЛОХИНА. Нет уж, это дело ведьминское, следствию вашему от этого проку никакого.

Вбегает Лялька, застывает, увидев на пьедестале пустой стул.

ЛЯЛЬКА. Мама, что такое?!.. А где Гоголь?

УЧАСТКОВЫЙ. Вот вам, Алена Дмитриевна – а говорили, вопросы не возникнут.

СОЛОХИНА. Моя дочь не насчет Гоголя переживает: у нее один моголь на уме.

ЛЯЛЬКА. (Чуть не плачет). Мама, как я теперь открою кафе?

СОЛОХИНА. А что ж и не открыть?

ЛЯЛЬКА. Мама, у меня вывеска: «Моголь у Гоголя», а Гоголя нет! Смеяться же будут!

СОЛОХИНА. Погоди, может, еще вернется. Погуляет и придет.

ЛЯЛЬКА. Открытие через час! Придут из газеты! Я не могу ждать, пока он погуляет!

УЧАСТКОВЫЙ. Минуточку! (Достает блокнот.) Получается, вам обеим известно, что статуя ушла сама, на прогулку, и сама вернется? Какие факты...

ЛЯЛЬКА. Да мне – фиолетово, сама она ушла, или ее скоммуниздили на цветной металл!

УЧАСТКОВЫЙ. Эту версию я разрабатывал. Статуя – бронзовая, ценность имеет. Но вопрос: как именно скоммуниздили? Нет следов: не ясно, как отделили Гоголя от стула.

ЛЯЛЬКА. Мне ясно, что его отделили от моголя. Все будут смеяться! Мечта всей жизни!

СОЛОХИНА. Прекрати истерику. Поменяй название, и дело с концом.

ЛЯЛЬКА. Мама, ты забыла: мне Владик стены расписал по мотивам произведений!

СОЛОХИНА. Подумаешь! Кто их теперь помнит, мотивы эти? Ты послушай меня. Пусть тебе твой Владик на вывеске буковку «У» замажет, а поверх напишет: «БЕЗ». Было «Моголь у Гоголя», а будет «Моголь без Гоголя» ... Ну, еще зареви!

ЛЯЛЬКА. Может быть еще «вместо Гоголя», мама?

СОЛОХИНА. Тоже хорошо.

Лялька ревет. Входит Кеша. За ним следом – Лиза, но, увидев, что Кеша – не один, скрывается.

КЕША. Лялька, почему ты плачешь?!

ЛЯЛЬКА. Отвали!

КЕША. Ляль, я пришел поговорить, Ляль!

ЛЯЛЬКА. Мало ли, кто куда пришел! Отвали!

КЕША. Ляль, я все обдумал. Я многое понял за эту ночь. Ляль, я понял, как я тебя люблю.

ЛЯЛЬКА. Не ты один!

КЕША. К тебе опять клеился Владик?! Этот штукатур?! Он – не художник, Ляль, пойми!

ЛЯЛЬКА. Меня больше не волнует тема художников и музыкантов, а также их любви. Эти песни уже не в программе моей радиостанции, понятно?

КЕША. Лялька! Я же пришел сказать, что согласен работать официантом в твоем кафе!

ЛЯЛЬКА. У меня нет вакансий!

КЕША. (Растерянно) Ляль, ты что, я же – муж твой, я же бесплатно...

ЛЯЛЬКА. Даже, если сам заплатишь! Отвали! Всё! У меня теперь нет выбора! Всё!!

Лялька выхвытывает мобильный телефон и убегает. Ребенок в коляске плачет.

КЕША. (Солохиной) Что с ней?

СОЛОХИНА. С кем? С вашей дочерью или с вашей женой?

КЕША. Что с Лялькой?

СОЛОХИНА. Боюсь, Иннокентий, что, ввиду отсутствия Гоголя, кафе не приглашает официантов. Но если вы ищете бесплатную работу, предлагаю вам покатать коляску.

КЕША. (Рассеянно) Коляску?

СОЛОХИНА. Да, коляску. Обратите внимание: там – ребенок, и он орет. А я попробую отговорить вашу жену от новой дурости. Кажется, вы знаете, о чем я.

КЕША. Да… конечно… Отговорите, пожалуйста, если можно! (Сильно качает коляску).

Солохина уходит. Ребенок успокаивается.

УЧАСТКОВЫЙ. (Кеше) Ты теперь где проживать-то собираешься?

КЕША. Нигде.

УЧАСТКОВЫЙ. А вот это брось! Мне тут бомжи и без тебя глаза измозолили.

КЕША. Какие предложения?

УЧАСТКОВЫЙ. Предложение мое короткое: гнать в шею ту парочку, что ты у себя приютил, и занять свою законную жилплощадь.

КЕША. И вместо одного бомжа вам будут мозолить глаза двое. А у них – ребенок скоро.

УЧАСТКОВЫЙ. Тьфу! Как же я от вас устал! И что вам дети дались? На кой они вам?

КЕША. Вы не переживайте: нас всех отсюда попрут, и очень скоро, и вас в том числе.

УЧАСТКОВЫЙ. Что?!

КЕША. Неужели не слыхали? Бульвар скоро сделают эксклюзивно-элитной зоной.

УЧАСТКОВЫЙ. Это как?

КЕША. А так: здесь будут жить элитные граждане. Они будут совершать здесь элитные прогулки с эксклюзивными собачками. Их будут охранять элитные полицейские, обученные подбирать за эксклюзивными собачками элитные какашки в эксклюзивные пакетики.

УЧАСТКОВЫЙ. Да-да, языком молоть ты горазд. Только заврался ты: без участковых, по-любому, никак не обойтись! Да как можно без участкового, сам подумай?

КЕША. Вы не поняли: нас, коренных жителей Бульвара, выкинут, бог знает куда, и мы станем бомжами или – почти. А вас направят туда же, куда выкинут нас, потому что ваша специальность – бомжи, а не эксклюзивные собачки.

УЧАСТКОВЫЙ. Всех в бомжи не переведешь! Ха! Да бомжи собак-то всех и сожрут и до исклюзивных доберутся. Вот тогда и поглядим, какая специальность важнее!

Слева медленно входит Никоша с прикрытыми ве́ками, словно в прострации.

Матерь Божья, ну вот откуда еще такой овощ вырос? И опять – по моей специальности?

КЕША. Что-то он тепло одет для июля месяца.

УЧАСТКОВЫЙ. Бомж не в ателье одевается. Что на помойке нарыл, то и надел.

КЕША. Этот, кажется, порылся на театральной помойке. Такое лет двести назад носили.

УЧАСТКОВЫЙ. Ты откуда знаешь?

КЕША. Кино смотрю иногда.

УЧАСТКОВЫЙ. Только не видал я, чтобы бомж без барахла ходил, налегке.

КЕША. Выходит – не бомж?

УЧАСТКОВЫЙ. Да бомж, самый, что ни на есть: у меня глаз наметанный. Глянь на его веки: они у него не подымаются, как свинцовые: это – бомж со стажем.

Слева входит Никифор в красной рубахе с подпояской, в седой бороде до глаз, с торговым лотком, полным глиняных свистулек; устанавливает его поодаль, свистит в свистульки. Ребенок в коляске плачет.

НИКИФОР. (Кричит). А вот и дед Никифор прибыл, свистулек вам надыбал! Прибыл, да не убыл, занял целый угол! Просят внуки у бабульки: купи, бабушка, свистульки! Без свистулек что гулять? Только время зря терять!

УЧАСТКОВЫЙ. И торгаша этого первый раз тут вижу. Ну, денек!

КЕША. Ладно, покатаю дочку – капризничает. Успехов в работе по специальности!

Кеша уходит с коляской. Никоша приближается к Участковому.

НИКОША. (Участковому, рассеянно, не поднимая век). Мое почтение! Вы ведь, верно, квартальный надзиратель? По мундиру не вполне различить могу; единственно – по образу мыслей ваших заключаю, что вы точно – квартальный надзиратель.

УЧАСТКОВЫЙ. И как же это вы мысли мои разглядели? У вас глаза-то не открываются.

НИКОША. Глаза мои, как верно вы заметили, открываются и вправду затруднительно, что происходит от тяжести моих век. Так уж мне назначено за грехи мои, что веки у меня бронзовые. (Вдруг оживляется.) Но помилуйте, зачем же непременно глаза открывать, чтобы мысли видеть? Да вы шутить изволите, господин квартальный надзиратель!

УЧАСТКОВЫЙ. Я вам – не надзиратель никакой, а участковый-уполномоченный.

НИКОША. Ну так ведь это – совершенно то же и выходит, что квартальный надзиратель! Вы уж голубчик, окажите любезность, засвидетельствуйте, в согласии с вашими полномочиями, что я сплю, и все видимое мною – сон. Мне это, право, очень нужно!

УЧАСТКОВЫЙ. Что вы спите?! Как это я могу свидетельствовать, что вы спите? Кому?

НИКОША. Мне и засвидетельствуйте. Войдите в мое положение: признаюсь вам, для меня весьма вообще странно видеть во сне квартального надзирателя. И заметьте себе: при том даже, что вы не носите усов, я с совершенной ясностию вижу, что вы – квартальный надзиратель. И все оттого только, что мысли ваши есть в точности мысли квартального надзирателя.

УЧАСТКОВЫЙ. Так! Я эти бредни слушать больше не буду. Предъявите документы!

НИКОША. Вы про бумаги изволите спрашивать? При себе не имею. Коли вам бумаги мои надобны, пожалуйте ко мне на квартиру. И скажу вам от чистого сердца: напрасно вы, голубчик, согласились на такой загово́р!

УЧАСТКОВЫЙ. (Опешив) Что?! Какой еще загово́р?

НИКОША. А такой загово́р, каким вас ведьма заговорила. Ведь что придумала, старая чертовка! Сама же порчу наведет на должностное лицо, а после заговаривает: мол, все у тебя, голубчик, теперь заладится: и супруга, мол, и любовница, да и всякая иная, коли случится, приятно поражена будет. Вот только взяток, мол, не бери, а то опять нетвердость случится. Вот же ведьма! на самое насущное покушается! Да ведь если вам не брать, чем же семью накормить, во что любовницу одеть? Да и всякую иную обидеть – грех. Как же вам не брать? И что вам, сударь, за нужда была эдакое жертвоприношение сотворить, не возьму в толк. Ведь для прелестных дам, до коих вы большой охотник, ваши мужеские возможности, конечно, могут быть и занимательны, а все ж таки возможности иного рода, связанные с покупкой нарядов да побрякушек, – таковые возможности ваши, смею вас уверить, много, много интереснее для милых созданий, владеющих вашим сердцем. Да и мечту эдак не исполнишь: на домик в Лихоимцево из жалованья никак не скопить, нет!

УЧАСТКОВЫЙ. (Ошеломленный) Неужель сама порчу навела? Ну, Алена Дмитриевна!

НИКОША. Сама, непременно сама! Устои общества таким манером потрясти хочет.

УЧАСТКОВЫЙ. Ну ничего, уж я-то ее устои потрясу так, что мало не покажется!

НИКОША. Господь вас упаси: всего лишитесь! Даже виду перед ней не показывайте!

Возвращается Кеша с коляской.

НИКИФОР. (Кричит). Подходи народ, не стесняйся! У Никифора свистулькой разживайся. Настоящая свистулька из села Большие Плюхи, раскрашена в народном духе. Лепится из лучшей большеплюхинской глины! Не купить нет причины! (Кеше) И вы, молодой папаша, надежда наша, порадуйте ребеночка, посвистите в поросеночка.

КЕША. У меня нет денег.

УЧАСТКОВЫЙ. (Спохватясь, Никоше). А вы кто такой? Откуда у вас такие сведения?

НИКОША. (Вновь рассеянно). У меня сведений нет. Сведения – это у вас. (Показывает на Никифора.) Вон – тоже господин со сведениями. А у меня – только очи мои да веки.

УЧАСТКОВЫЙ. Так! Фамилия, имя, отчество ваше?

НИКОША. Отчество мое я теперь, пожалуй, не вспомню, а вот фамилии, кажется, у меня и вовсе не было. Доподлинно утверждаю, что имя мое – Никоша. Матушка моя Никошей меня звала, да вот еще одна добрая дама тут вчера...

УЧАСТКОВЫЙ. Паспорта, у вас, конечно, нет?

НИКОША. (Чрезвычайно оживляясь) Паспорт, сударь? Но я не намерен сию минуту ехать за границу, почему же – паспорт? А если вы насчет грамоты о дворянском достоинстве изволите беспокоиться, то покорнейше прошу ко мне на квартиру – тут недалеко.

УЧАСТКОВЫЙ. И где же ваша квартира?

НИКОША. Уж не обессудьте, но именно об этом мне решительно ничего неизвестно. Бумаги у меня, натурально, в бюро заперты, а что до ключа, так его третьего дня смахнула в окно девка, что пыль мне вытирает. Ведь эдакая бестолочь, поверите ли: послать ее дуру под окном ключ подобрать – не отыщет ни за что, да еще в грязь затопчет так, что и полицмейстеру с городовыми не сыскать вовек. Я уж вознамерился было сам сходить, да об ту пору случилась гроза, а после уж мне и недосуг было. Разве теперь пойти поискать!

Никоша быстро уходит вправо. Участковый бросается за ним, но его берет за локоть Никифор.

УЧАСТКОВЫЙ. (Вслед Никоше) Стоять! (Выдергивает руку у Никифора). Вы что?!

НИКИФОР. (Тихо). Не надо за ним ходить. Сюда смотреть. (Показывает удостоверение).

УЧАСТКОВЫЙ. (Отдает честь). Виноват! Но почему ж его...

НИКИФОР. Козырять-то как раз и не надо. Учи вас, учи... Не вы разве сами, лейтенант, в рапорте вашем указывали, что дело это – для компетентных структур?

УЧАСТКОВЫЙ. Так это что ж, вот это он и есть?! В смысле – статуя со стула?

НИКИФОР. Тише, лейтенант, тише! Ведется наблюдение, отрабатываются версии...

УЧАСТКОВЫЙ. Да как же он так умудрился?! Ведь ни обломочка же, ни отпилочка!

НИКИФОР. Технологии в мире обновляются непрерывно... (Говорит по мобильному телефону.) Объект идет на тебя, двигайся дальше, я – следом... (Участковому) Враг постоянно создает новые технологии, лейтенант. Одни нам известны, другие еще предстоит раскрыть. Враг создает и создает, а мы раскрываем и раскрываем – такая уж работа.

УЧАСТКОВЫЙ. Так я и думал! Ведь так и думал! (Тише) Значит, все-таки – шпионаж?

НИКИФОР. Не будем спешить с выводами. Личность сбежавшей статуи вызывает много вопросов: действительно ли объект под кличкой «Никоша» является сбежавшей статуей, или это – диверсант, укравший статую и притворяющийся ею, пока неясно. Дело запутанное, нужно время, чтобы выявить связи, явки и прочее, ну вы понимаете.

УЧАСТКОВЫЙ. Я понимаю, очень понимаю! Значит, прав я был насчет того, кому...

НИКИФОР. Абсолютно правы, лейтенант.

УЧАСТКОВЫЙ. Вы уж моему руководству при случае обрисуйте, так сказать...

НИКИФОР. Обязательно обрисуем.

УЧАСТКОВЫЙ. Я, в свою очередь, хочу указать на некоторых лиц, могущих, так сказать, иметь отношение, в том числе утаивать факты по данному делу. Например, Солохина Алена Дмитриевна, проживающая по моему участку, отказалась помочь следствию, вот!

НИКИФОР. А что, могла?

УЧАСТКОВЫЙ. Призналась, что располагает сведениями из ведьминских источников.

НИКИФОР. Каких источников?

УЧАСТКОВЫЙ. Ведьминских. В том смысле, что ведьма она, имеющая источники.

НИКИФОР. Это очень интересно. Свободны, лейтенант.

УЧАСТКОВЫЙ. А и ладно! А и хорошо! (Про себя.) Ну, Алена Дмитриевна, дай срок!

Участковый уходит.

НИКИФОР. (Дает Кеше свистульку-свинью). Возьмите, дарю, раз уж у вас денег нет. А если что видели и слышали, забудьте, так для вас лучше. В свистульку свистеть рекомендую регулярно – добавляет оптимизма. В ритме марша – особенно хорошо.

Никифор с лотком уходит вправо.

КЕША. Я больше вальсы люблю. (Задумчиво свистит в свистульку).

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

ПЕРВАЯ КАРТИНА

Там же, позже. Кеша с коляской, свистит в свистульку. Входит Люська, затем – Лиза, сразу прячется.

ЛЮСЬКА. (Кеше) И давно так свистишь?

КЕША. Понятия не имею. Время для меня потеряло смысл. Я его не чувствую.

ЛЮСЬКА. (Заглядывает в коляску.) Что, папу взяли обратно?

КЕША. Нет, временно продлили полномочия.

ЛЮСЬКА. Третий раз уж встречаемся, хоть бы сказал, как тебя звать-величать.

КЕША. А зачем? Назвали дармоедом, так и зовите. Мне теперь все равно, кто я.

ЛЮСЬКА. Как желаешь, Дармоед Дармоедович.

КЕША. Можно и без отчества, по-простому.

ЛЮСЬКА. (Смотрит на тряпье). Вещи целы... А будто потеряла что. (Смотрит на пьедестал.) Ай-яй-яй!.. Ай-яй-яй!.. Нет его!.. Нет!.. Стоп! Включаю логику. Логика говорит, что или я сейчас сплю, или я тогда не спала. Сложно... Скажи, Дармоед, я сейчас сплю?

КЕША. Если вы спите, то я вам снюсь, и мой ответ не играет никакой роли, слава богу.
ЛЮСЬКА. Почему это – слава богу?

КЕША. А я не хочу играть никакой роли. Не хочу реагировать на внешние события. Слава богу, мои внутренние муки избавляют меня от внешних, типа: почему пропала чья-то статуя, и как она это сделала, и зачем, и куда пошла. Меня такие вопросы не мучают, поскольку мои собственные душевные муки заполняют весь мой мозг.

ЛЮСЬКА. Видать, муки у тебя большие. Или мозг маленький. У меня вот мозг большой и научно организованный, и он делает вывод, что, если я, будучи спя, продолжу спать, то ты так и не сыграешь никакой роли. А тебе бы не мешало. Так что я просыпаюсь. (Поднимает пальцами веки себе, затем Кеше.) Все. Лично я не сплю. (Смотрит на пьедестал.) Да, но из этого следует неопровержимо, что вчера я увела памятник со стула.

КЕША. Хорошо, что вы сознались в содеянном, облегчили душу. Преступные наклонности лучше всего лечатся чистосердечным раскаяньем. Я не скажу про вас участковому.

ЛЮСЬКА. И выходит, что мы с ним на Прудах сидели, разговаривали, а я уснула?

КЕША. О чем разговор-то был?

ЛЮСЬКА. А что тебе?

КЕША. Ну, я ни разу с памятником не разговаривал. Интересно, каково это.

ЛЮСЬКА. Да не поймешь ты.

КЕША. Я понятливый.

ЛЮСЬКА. А я вот, видно – нет. Он мне одно говорит, а слышу, что речь-то о другом. И не понимаю, а жутко, и весело и горько – все сразу, будто в чуде живу, и легко так...

КЕША. Ну вот я все и понял. Вы влюбились в статую.

ЛЮСЬКА. Ничего ты не понял. Я свое отвлюблялась. Он – как спящее дитя, только сон свой весь выговаривает и все с закрытыми глазами видит. Вон, погляди на дочку: она во сне тайны какие-то смотрит, но такие сладкие, что взрослому, кажется, кусочек бы хоть, крошечку ее снов, и – полное счастье, и не надо уж больше ничего. Не так разве?

КЕША. (Глядит в коляску). Возможно, что-то в ваших словах есть... трудноуловимое.

ЛЮСЬКА. Ты вот что, Дармоед, запомни, очень тебя прошу: если встретишь его, смотри, не называй ни по фамилии, ни по отчеству. Обещаешь?

КЕША. Обещаю. А что так?

ЛЮСЬКА. А об этом сам Никоша очень просил.

КЕША. А Никоша – это кто?

ЛЮСЬКА. Никоша – это как раз и есть памятник. Ночью я его с этого стула позвала и гулять повела. И только мы с ним прогулку начали, он мне и говорит: «Вы, Людмила Петровна, дай вам Бог счастья и благополучия всяческого – вы уж, пожалуйста, как позвали меня Никошей, так и зовите, чтоб мне погулять хоть денек. А как назовут меня по отчеству да по фамилии, так я снова в памятник и обращусь.

КЕША. Чем дальше, тем круче... Так, значит, говорите – Никоша?

ЛЮСЬКА. Никоша. А что?

КЕША. Да тут... В общем, сижу я, коляску качаю, с участковым беседую...

ЛЮСЬКА. Не приведи Господь собеседничка! И про что ж беседа?

КЕША. Да про то, чтоб я валил на мои пятнадцать метров, а то у него от бомжей на глазах мозоли. А я ему объяснял, что мы тут скоро все забомжуем и будем ловить собак на ужин – сначала бродячих, потом йоркширов. Все, кроме моей жены, конечно.

ЛЮСЬКА. А это как понимать, про жену-то?

КЕША. А у Ляльки на ее личном горизонте замаячил покровитель.

ЛЮСЬКА. Что за покровитель?

КЕША. Не знаю. Хвастается, что один ужасно добрый человек ужасно хочет ей помочь.

ЛЮСЬКА. С чем помочь-то?

КЕША. Как – с чем? Пошла Лялька-цокотуха в бизнес – в малый, в малюсенький такой, мушиный бизнесишко. И вот, откуда ни возьмись, прилетает важный комарище с фонарищем и обещает Ляльке сделать из ее цокотушного бизнеса большой паучий бизнесище, поскольку у мушиного бизнеса на Бульваре шансов нет: сожрут вместе с мухами.

ЛЮСЬКА. А она что ж?

КЕША. А не решится никак: противно. Но это – временно. А может, уже и решилась. Иначе же сметут отсюда ее гоголь-моголь вместе с ней и с ее мамашей-ведьмой.

ЛЮСЬКА. (Мрачно). Да?.. А-а... А знаешь, что, Дармоед?.. А не будет этого, вот и все!

КЕША. Чего не будет?

ЛЮСЬКА. А ничего этого не будет! Никто вас не тронет: ни тебя, ни дуру твою ненаглядную, ни дочурку вашу сладкую – уж это я тебе точно скажу! Все путем будет!

КЕША. Вы, видимо, умеете заглядывать в будущее? Говорят, по утрам, после снятия похмельного синдрома с помощью ста грамм, на человека нисходит такая благодать, что может открыться пророческий дар. Я слышал это от знающих людей.

ЛЮСЬКА. (Сердится). Никакое тут не пророчество и не похмелье. Просто я не позволю!

КЕША. Вы?

ЛЮСЬКА. (Все больше распаляется гневом). Я! Я!

КЕША. Да как?

ЛЮСЬКА. По-твоему, если я бездомная, и уже опохмелилась, то всё позволить могу?!

КЕША. Я этого не говорил. Но как это вы не позволите? Кому, собственно, не позволите?

ЛЮСЬКА. А не знаю. Не позволю, и все! Сдохну три раза, а не позволю. Силу такую чувствую. Всё! Хватит! Я теперь ни черта не боюсь... как Никоша. Ха! Чего мне бояться?.. Только вот что: мне очень нужно найти Никошу. До зарезу.

КЕША. А, так я ж не договорил: уж не знаю, какой-такой Никоша вам нужен, но я слышал, как вот тут, один больной на всю голову, так именно и представился участковому.

ЛЮСЬКА. Так именно – это как?

КЕША. Сказал, что фамилии не имеет, отчество забыл, но гарантирует, что он – Никоша.

ЛЮСЬКА. Господи, так это же – он! Это – он! Дармоедик, милый, куда он пошел, а?

КЕША. (Показывает вправо). Туда.

ЛЮСЬКА. (Уходит и возвращается). Ты вот что, Дармоед: ты, главное, парень, держись.

КЕША. За что?

ЛЮСЬКА. А не знаю. За что хочешь. За коляску держись. А я пошла за Никошей.

Люська уходит вправо. Появляется Лиза.

ЛИЗА. Здравствуйте, Кеша.

КЕША. Здравствуйте, Лиза.

ЛИЗА. Вы не знаете, что случилось с памятником?

КЕША. Знаю. Он ушел.

ЛИЗА. Правда? А откуда вы знаете?

КЕША. Так говорят.

ЛИЗА. А сами вы что думаете?

КЕША. Ничего. Его отсутствие достаточно хорошо объясняется его уходом.

ЛИЗА. И вас устраивает такое объяснение?

КЕША. Я других объяснений не слыхал, и слава богу: не нужно выбирать.

ЛИЗА. Вам настолько не хочется думать? Подумайте хотя бы: зачем было ему уходить?

КЕША. Думаю, он очень долго сидел: у него мог воспалиться седалищный нерв.

ЛИЗА. Вы – в хорошем настроении.

КЕША. Да уж куда лучше.

ЛИЗА. А где ваш саксофон?

КЕША. В ломбарде.

ЛИЗА. Вы с ума сошли! Как вы могли?

КЕША. Я надеялся получить место официанта, а саксофон мог произвести плохое впечатление на работодателя. Но я все равно не прошел собеседование.

ЛИЗА. Знаю я про ваше собеседование: слышимость была хорошая.

КЕША. Вы были где-то поблизости?

ЛИЗА. Совсем рядом. И знаете – не случайно: я подсматривала за вами.

КЕША. Зачем?

ЛИЗА. Ждала, пока вы останетесь один, но так и не дождалась, ушла. Ходила, злилась на себя и вот, опять пришла сюда. Сама не верю своему нахальству. Ничего подобного я еще не вытворяла. Но мне так хочется вам помочь, а я не знаю как!

КЕША. Я тоже... не представляю. Я не думаю, что вы можете мне помочь.

ЛИЗА. А я уверена, что могу. Лишь бы вы приняли.

КЕША. Лишь бы я принял что? Подаяние?

ЛИЗА. Кеша, подаяния прошу я: позвольте мне помочь вам, пожалуйста!

КЕША. Но почему? Почему вы так хотите мне помочь?

ЛИЗА. Возможно, потому, что я влюблена в вас. Мне легко это говорить: вы так поглощены другой женщиной, что у меня нет ни одного шанса. Вы знаете, что я это знаю, и не примете мое признание за домогательство. Но позвольте помочь вам – любым способом, который вас не оскорбит... Что вы молчите? Такого способа нет?

КЕША. Лиза, можно вас попросить?

ЛИЗА. Ну конечно, я же только и жду, что вы попросите!

КЕША. Мне неловко, простите…

ЛИЗА. Ради бога, Кеша! Я же готова для вас на все!

КЕША. Лиза, пожалуйста, побудьте минуту с коляской!

ЛИЗА. С коляской?..

КЕША. Да, с коляской. Там – ребенок. А мне очень нужно в туалет.

ЛИЗА. (Потрясенно) Да, Кеша… конечно... конечно, идите, Кеша.

Кеша уходит.

ЛИЗА. (Одна) Господи, как стыдно... Ну и влипла же я!.. Хотя... ему настолько не до меня, что он и не заметит, как мне стыдно... И кого мне стыдиться? Кому нужен мой стыд? Мне? Плевала я на свой стыд. Мне нужен Кеша. (Смотрит в коляску.) Ребенок... Розовое одеяльце... Это – девочка... Ой, проснулась! (В коляску) Ты не спишь? И не плачешь? Ты мне улыбаешься? Милая! Хочешь, я буду твоей мамой? Хочешь? Хочешь! Хочешь!

Лиза берет из коляски бутылочку и кормит ребенка. Входят Солохина и Лялька, не замечая Лизу.

ЛЯЛЬКА. Мама, не надо мне компостировать мозги, я все уже решила.

СОЛОХИНА. Было бы что компостировать-то!

ЛЯЛЬКА. Я все решила. Это – мое решение, мама!

СОЛОХИНА. Стать шлюхой – решение нехитрое.

ЛЯЛЬКА. Мама, ну почему сразу шлюхой?!

СОЛОХИНА. А что, не сразу? Едешь к мужику на дачу, чтоб стать шлюхой постепенно?

ЛЯЛЬКА. Мама, мне предлагают серьезные отношения и серьезную поддержку!

СОЛОХИНА. Понятно: ты будешь дорогой шлюхой. Я сразу успокоилась.

ЛЯЛЬКА. Мама, пойми, мне нужно мужское плечо, а замужеством я наелась под завязку!

СОЛОХИНА. А тебе его предложили, замужество? Или только плечо?

ЛЯЛЬКА. Мама, о чем ты? Мы друг друга вообще не знаем!.. Возможно, потом...

СОЛОХИНА. Потом бывает суп с кот... Так! (Показывает на Лизу.) А это кто?

ЛЯЛЬКА. Кто – кто? Ну, баба какая-то с коляской, и что?

СОЛОХИНА. Уже и коляску не узнаешь? Эта баба твою дочь кормит.

ЛЯЛЬКА. (Заглядывает в коляску). Ой, правда – Аленка, кисик мой!.. (Лизе.) А вы кто?

ЛИЗА. Я – знакомая Кеши. Он сейчас придет. Пожалуйста, прошу вас, отдайте Кешу мне!

ЛЯЛЬКА. Ни хрена себе! Ай да Кеша, какую... нашел!

ЛИЗА. Он сразу вырос в ваших глазах?

ЛЯЛЬКА. Ну, меня-то, положим, он никогда не забудет.

ЛИЗА. Пусть. Но вам он все равно не нужен. Вы к кому-то на дачу едете. Отдайте мне Кешу, а? Можно с ребенком!

ЛЯЛЬКА. Вы что, не замужем?

ЛИЗА. Зачем вы спрашиваете, вы же наелись замужеством под завязку? Я – тоже.

ЛЯЛЬКА. (Достает звонящий мобильный телефон, говорит по нему). Здрасьте... Нет, не передумала... Одну минуту, мне неудобно говорить...

Лялька быстро уходит.

СОЛОХИНА. Эх!.. (Лизе) А видать, скверно тебе, девонька, коль ты на моего зятя позарилась. (Берется за ручку коляски.) Давай уж коляску-то.

ЛИЗА. (Не отдает коляску). Я должна вернуть коляску Кеше.

СОЛОХИНА. Ладно, понянчим вместе. Повезло Аленке: две няньки за раз.

Чуть не падая, вбегает Кеша, опутанный туалетной бумагой; за ним волочится втулка размотанного рулона.

СОЛОХИНА И ЛИЗА. (Вместе). Господи! (Бросаются к Кеше.) Господи!

ЛИЗА. (Пытается освободить Кешу от бумаги). Кешенька, милый, что это, боже мой!

СОЛОХИНА. Сердце, сердце вырвать у него надо! (Пытается оторвать втулку. Раздается вой автомобильной сирены.) Врешь, бес, у меня не забалуешь, ведьма я!

ЛИЗА. (В ужасе) У кого вырвать сердце?!

СОЛОХИНА. (С трудом отрывает втулку. Вой обрывается). У беса! Пока сердце у него не вырвешь, не отпустит. Слыхала, как завыл? Распутывай теперь милого своего.

ЛИЗА. (Снимает с Кеши бумагу). Кешенька, это все – нервы, нервы! Вы испереживались!

СОЛОХИНА. Повезло: оборотень-то, видно, уставший был, а мог и удушить.

ЛИЗА. О чем вы говорите?

КЕША. Лиза, у Алены Дмитриевны свое ви́дение событий.

СОЛОХИНА. У меня, Иннокентий, не ви́дение, а ве́дение!

КЕША. А что с Лялькой, ведаете?

СОЛОХИНА. Ведаю, и врать не буду: свидание у твоей Ляльки наметилось.

КЕША. С кем?!

СОЛОХИНА. А вот с кем – не ведаю. Но точно – не с Владиком.

КЕША. Почему – точно?

СОЛОХИНА. А встреча – за городом. Владик-то владениями загородными не владеет.

КЕША. (Плачет). Дрянь! Дрянь!! Какая дрянь!!!

СОЛОХИНА. Чего орать зря? Никто ж не спорит.

ЛИЗА. Кеша, не надо, не плачьте, поедемте лучше ко мне на дачу, вам там будет хорошо!

КЕША. (Не слышит Лизу). Значит, не сбылось... А я поверил...

ЛИЗА. Кеша, мой супруг улетел на остров Хуана́хуа. Я впущу вас через заднюю калитку, охрана и не узнает. Вам нужен свежий воздух и женская забота.

СОЛОХИНА. И то правда, Иннокентий: что зря терзаться? Поезжайте, проветритесь.

КЕША. Не сбылось, значит... А я поверил, как дурак.

СОЛОХИНА. Во что это вы такое поверили, как дурак?

КЕША. Да так... Бездомная тут одна напророчила мне, что все путем будет. Пьяная была.

СОЛОХИНА. Уж не Люська ли?

КЕША. Не знаю... Да вон она, под ручку с сумасшедшим – сияет, как невеста!

Справа входит Люська, ведя под руку Никошу с опущенными веками.

(Люське.) А вот и не сбылось пророчество ваше, уважаемая пифия: не все путем пошло!

ЛЮСЬКА. А что – не путем-то, Дармоедушка?

КЕША. А то, что Лялька за город намыливается, черт ее знает с кем.

СОЛОХИНА. Иннокентий, зачем об этом знать всему Бульвару?

ЛЮСЬКА. Я, Алена Дмитриевна, вам очень обязана, но я – не весь Бульвар.

СОЛОХИНА. Прости, Люся, сгоряча это я. И чем это ты мне обязана, не ведаю.

ЛЮСЬКА. Так желание-то мое исполнилось! (Показывает на Никошу.) Вот, Никоша со мной гуляет. А я – и побольше теперь, чем весь Бульвар: друг у меня, какого на Бульваре ни у кого нет! Так что вы, Алена Дмитриевна, ведьма – совсем даже и не средней руки.

СОЛОХИНА. Вон что... А кого это мне друг твой напоминает?..

ЛИЗА. И мне тоже...

ЛЮСЬКА. Нет, нет, нет, даже думать бросьте! Христом-Богом всех прошу, на колени встану: кто б ни вспомнился, не называйте, не то прогулка наша закончится! Это – Никоша и больше никто! Дайте погулять человеку! У него и так летаргия: веки не подымаются.

НИКОША. А мне вот час от часу верней кажется, что летаргия – не у меня. Летаргия – во всяком лице, что встречаю: хоть и отверсты очи, а спят, спят. Разуверились и спят...

ЛИЗА. Вы же веки не подымаете, будто слепой, как же вы лица видите?

НИКОША. Лица? Вы говорите, лица? Но лица – вздор! Предо мной в воздухе мысли так и реют, будто пером начертаны. А веки что ж?.. Лучше и не подымать их вовсе, от греха...

ЛЮСЬКА. Веки у него – тяжелые, бронзовые, говорит. А все видит насквозь!

СОЛОХИНА. (Оглядывает кресло на пьедестале.) Понятно, Люся... Теперь все понятно. Вот уж не думала я, что такое натворить могу.

КЕША. (Алене Дмитриевне) Как, и тут без вас не обошлось? За статуи взялись, Алена Дмитриевна? Нет, чтоб собственную дочку расколдовать!

СОЛОХИНА. Легко жить норовите, Иннокентий. Красных девок расколдовывать добрым молодцам положено: с кощеями биться, поцелуями будить – не угодно ли?

ЛЮСЬКА. (Кеше) Не ссорься с тещей! Нам вместе надо держаться, и Никошу не выдать.

ЛИЗА. О чем это вы все?

НИКОША. (Лизе) О моем имени. Если уж узнали меня, то не выдавайте, добрая дама.

ЛИЗА. Откуда вы знаете, что я добрая? Я вас впервые вижу.

НИКОША. Не впервые. Вы – мои знакомцы давние. Посидели бы с мое в этом кресле...

ЛИЗА. Вы хотите сказать, что вы...

НИКОША. Ничего и говорить не нужно, милая Елизавета Андреевна, все же ясно: статуя – не сам человек, но что-то человек статуе своей непременно передаст. Уж не выдавайте!

ЛЮСЬКА. Не выдадим Никошу! Мы все – в беде, а Никоша, глядишь, нам и поможет.

КЕША. (Никоше) И чем это вы нам поможете?

НИКОША. Может статься, и ничем, Иннокентий Александрович: у меня ведь ничего такого нет, кроме лишь одного, но это одно может вам вдруг и службу сослужить. А связями и прочими средствами не располагаю и взаймы не даю, и не просите.

КЕША. И что же это такое – одно, что может мне службу сослужить?

НИКОША. А единственно – сила правды, ничего более, но уж этого – сколько пожелаете.

КЕША. Что-что?! Сила правды?! Но это – смешно! Эта сила давно не работает.

НИКОША. Ею давно не пользуются, вот вам и представилось, будто она не работает, как вы изволили выразить. Однако ж, как хотите, а миром правит мысль, и, коли она – ложь...

Слышна свистулька и голос Никифора. Справа входит Никифор, устанавливает поодаль свой лоток.

НИКИФОР. (Кричит). С мыслями, как с коромыслами – не до смеха! А Никифор – взял, да к вам приехал! Тут мысли и повисли, да прокисли! Как ни мысли, ни кряхти, что житуха – не ахти, а купи свисток, да подуй чуток: глядь, и нет помехи для потехи! (Свистит).

НИКОША. Вот, Иннокентий Александрович, изволите видеть, соглядатай по мою душу. (Кричит Никифору) Эй, любезный! А не сыщется ли в твоем лотке эдакого свистка, чтоб, на кого ни свистну, сейчас видно было: тот ли это вправду человек, иль прикинулся кем?

НИКИФОР. (Подумав) Сто чертей на небо дунули, а такой свистульки не придумали.

НИКОША. Ай, врешь! (Бежит к Никифору.) Вот он, тот свисток! (Хватает из лотка свистульку и свистит в нее.) И насвистывает он мне, что не простой ты торговец.

НИКИФОР. (Весело) Да и вы, похоже – не простой прохожий! Такому прохожему свистулька даром положена. (Кричит в сторону.) Свистулька нужна во дворе и в квартире! Пользуется спросом во всем мире! Посвистеть приятно и дитю, и солидной даме! Очень дорого стоит в Амстердаме! Все бегом к Никифору, прытко! Соотечественникам – скидка!

Входит Гиацинт, катит перед собой детскую коляску, замечает Лизу, идет к ней.

А вот и покупатель верный, семейства отец примерный! Отцу свистулька, ох, как нужна –свистнул, да глотнул вина, а сыночек-то и не заплакал, а сыночек-то и не накакал!

ЛЮСЬКА. (Тихо Солохиной, показывая на Гиацинта). А вот этот – он и есть, тот самый черт ночной, что вам свет отключил, сволочь свинская, гад подлючий! И от таких еще и сыночки родятся?

СОЛОХИНА. Глянуть бы, что за сыночек. (Пытается заглянуть в коляску Гиацинта).

ГИАЦИНТ. Елизавета Андреевна, вам не кажется, что вы – в неподходящей компании?

ЛИЗА. (Хватает ручку коляски с Аленкой). А я и не знала, что у тебя есть дети, Гиацинт.

ГИАЦИНТ. Я тоже не знал, что у вас есть дети. Или вы чужих нянчите?

ЛИЗА. А Догнат Перегнатович знает о твоих детях? Ты ведь, кажется, не женат?

ГИАЦИНТ. До моих детей Догнату Перегнатовичу дела нет, а до ваших знакомств – есть.

ЛИЗА. Я и не собиралась скрывать от моего супруга мои знакомства.

ГИАЦИНТ. А не в этом дело. Вы вашего супруга в глупое положение ставите. Пока Догнат Перегнатович борется за то, чтобы граждане определенного сорта исчезли с Бульвара навсегда, его жена нянчит детишек этих граждан на глазах у всего города.

Коляска Гиацинта задевает коляску с Аленкой. Раздается вой автомобильной сирены.

ГИАЦИНТ. (Солохиной) Отлезь от коляски, старая ведьма!

Гиацинт быстро увозит коляску в сторону, натыкается на Никошу и застывает. Вой обрывается.

СОЛОХИНА. Он знает, что я ведьма. Худо это.

ЛЮСЬКА. А кто же это так завыл?

ЛИЗА. Кажется, скорая помощь проехала.

КЕША. А мне кажется, коляска у него с сигнализацией.

СОЛОХИНА. (Тихо) Вам обоим кажется. Так шуршырь кричит, бумажный бес. В коляске-то – бумага туалетная, углядела я. До чего ж дошло: бесов уже в колясках выгуливают!

КЕША. (Усмехается). И чего ж она заорала, бумага ваша – никто ж ей сердце не вырвал?

СОЛОХИНА. Бывает, бесы младенцев боятся. Аленку он почуял, вот и заорал.

ЛИЗА. Мне кажется, я сейчас рехнусь. Поедемте лучше все ко мне на дачу, а?

НИКИФОР. Что в квартире, что на даче: знай, свисти себе, иначе не видать тебе удачи!

КЕША. (Солохиной) Вам бесы уже и в колясках мерещатся! Ну на кой бесу коляска?

СОЛОХИНА. А бес его знает! Кабы я все знала, я б не Алена Дмитриевна была, а царица шемаханская, и зятя б нашла толкового. Он бы мне и растолковал, на кой бесу коляска!

ЛЮСЬКА. Видно, бес-то еще мал пешком ходить. Уж не царь ли Терентий подрастает?

СОЛОХИНА. Ох зря, Люся, шутишь так, ох зря! Избави нас Бог от царя Терентия!

НИКОША. (Кричит). От царя Терентия Бог избавит тех, кто не хочет царя Терентия. А кто шепчет да озирается, тем царь Терентий обыкновенно и бывает ниспослан.

СОЛОХИНА. (Тихо) А я-то думала, меня не слышно.

НИКОША. (Кричит). Мне, Алена Дмитриевна, нет надобности речи слышать. (Показывает на Гиацинта.) Вот этот мо́лодец и вовсе речь потерял, как меня узрел, а мысль видна – удрать хочет, да неловко: люди кругом, а личность он – приметная, у приметного господина в услужении. Да и ноги не слушаются. Вы уж, Елизавета Андреевна, сделайте милость, прикажите вашему лакею прощения просить.

ЛИЗА. (Кричит). У кого?

НИКОША. А, натурально, у граждан определенного сорта, коим надлежит исчезнуть.

ЛИЗА. Это – не мой лакей, он меня не послушает.

НИКОША. Что ж, тогда, Людмила Петровна, подымите мне веки, будьте так добры.

ЛЮСЬКА. Иду, Никоша! Сейчас веки подымем и черта зажарим! (Идет к Никоше).

ГИАЦИНТ. (Трясется). Не надо веки... Веки не надо! Прошу прощения у граждан определенного сорта... В том смысле, что вы все – прекрасного сорта, а веки не надо...

СОЛОХИНА. А! Дрожишь, бес! (Никоше) Придержи-ка его, милый, а я Аленку подвезу.

ГИАЦИНТ. Не надо Аленку, граждане самого лучшего сорта!.. И веки не надо подымать!

СОЛОХИНА. (Разворачивает коляску с Аленкой). Не отпускайте его! Еще чуток его потомить, он и ослабнет, да подтиркой и обернется! А мы подтирку и покромсаем...

Люська берет Никошу за веки. Гиацинт с воплем убегает со своей коляской.

Кешенька, родимый, давай за ним! До кабинок он побежал, до голубых: отдых ему нужен, истомился он в человечьем-то облике!

КЕША. Ну, за то, что родимым назвали, до кабинок сбегаю, не знаю только зачем.

Кеша убегает.

СОЛОХИНА. (Вслед Кеше) Моток бумаги найдешь, сюда неси, я разберусь!

ЛИЗА. (Вслед Кеше) Кеша, будьте осторожны, умоляю! Это – страшный человек!

СОЛОХИНА. И ничего в нем теперь страшного нет: подтирка, да и все.

ЛИЗА. Мне бы вашу уверенность. Я так боюсь за Кешу! Лучше бы нам уехать на дачу!

НИКИФОР. Я на лавочке с милочком баловалася свисточком! Побалуюсь, посвищу, да на дачу утащу! (Тихо Никоше.) А вы, прохожий чудесный, не уходите уж никуда, не бросайте меня, интересны вы мне все больше. Побеседуем спокойно: вам тут убежать некуда.

НИКОША. Желаете беседовать, господин соглядатай? Извольте! Только никакого особенного интереса из беседы нашей для вас не произойдет. Вы ведь, милостивый государь, вообразили, что моя персона эдакий в себе секрет заключает, за какой вам орден полагается в петлицу. И вообразили вы это потому только, что один ваш знакомый с коляской сейчас напуган был мною изрядно. Смею, однако, вас уверить, что под веками моими, коли их поднять, никакая новая сила не откроется, а напротив – весьма и весьма старая. И сила эта – хоть и страшная, да только государству совершенно бесполезная, так что насчет ордена вы напрасно себя беспокоите.

ЛЮСЬКА. (Подходит к Никифору вплотную). Не трожь Никошу! Ой!.. Ты кто, борода?!

НИКИФОР. (Вглядывается в Люську). Мать честна́я!.. Вот те на!.. Люся...

ЛЮСЬКА. И куда ж ты, милый, пропал так надолго, что седой уж стал?

НИКИФОР. Работа, Люся, работа... А борода – фальшивая.

Входит Кеша с рулоном туалетной бумаги, отдает его Солохиной.

КЕША. (Растерянно) Это валялось перед кабинками...

СОЛОХИНА. Ха! (Разматывает рулон.) Так истомился бес, что до кабинки не добежал! Скорей сердце вырвать! Сейчас он у меня заорет лучше скорой помощи!

Солохина легко отрывает втулку от ленты. Тишина. Люська и Никифор молча смотрят друг на друга.

(Растерянно) Что-то тут не так... Это – просто бумага...

КЕША. Зря бегал, выходит.

НИКОША. (Переходит от Люськи и Никифора к Кеше, Солохиной и Лизе; говорит тихо). Не зря, Иннокентий Александрович: я предполагал, что сей бес – не того калибра, каким представлялся он Алене Дмитриевне, но теперь уж мы в том уверились вполне.

СОЛОХИНА. Выходит, он – не шуршырь? Кто ж тогда?

НИКОША. Много хуже, Алена Дмитриевна, много хуже. Встречаться мне с ним уже доводилось, да только в ту пору был он мне страшнее. Хитер он необыкновенно: знал, что искать его станете в подтирке и подкинул вам ее, да и сбежал.

СОЛОХИНА. Ну, выходит, что мне конец: очухается и сотрет в порошок.

НИКОША. Может статься, я бы ему помешал, если б нынче попал туда, куда он направляется, а именно на вашу дачу, милая Елизавета Андреевна. Вы, помнится, звали нас всех.

ЛИЗА. Ой, я рада! Я так рада! Едемте все! Люся, мы там с вами нарядимся, как дуры: любое мое платье – ваше! Устроим вечеринку!

НИКОША. Ну, стало быть, дело только за господином свистулечником. (Никифору) Можете ли вы, милостивый государь, меня отпустить на сегодня? Обещаю этой же ночью занять мое прежнее место, слово дворянина.

ЛЮСЬКА. (Никифору) Ну вот что, милый. Претензий я не имею. Но за все, что ты у меня отнял, за всю мою прекрасную жизнь, ты сейчас отпустишь Никошу. Понятно?

НИКИФОР. (Смущенно) Придется понять.

ЛИЗА. Я схожу за машиной и приеду на Пруды, встретимся там через час! Кеша, вас я не отпускаю, мы едем в ломбард за вашим саксофоном!

КЕША. А, в конце концов... едемте, Лиза!

Лиза и Кеша уходят, взявшись за руки.

СОЛОХИНА. Ну, мне с дитем на дачу – не с руки. Пойду поищу свою гулящую дочь.

Входит Лялька.

ЛЯЛЬКА. Гулящая дочь пришла сама. Где Кеша?

СОЛОХИНА. Ушел с дамой, кормившей твоего ребенка. Они едут на дачу.

ЛЯЛЬКА. Ах так! А я-то, дура засомневалась... Ну вот и отлично, и я – на дачу! Отлично!

Лялька убегает.

СОЛОХИНА. Да уж – отлично. Отличается – от всего, что я подумать могла.

Солохина уходит с коляской.

ЛЮСЬКА. (Берет под руку Никошу). Ну, и мы пошли. (Никифору) Работай, милый.

НИКИФОР. Люся, я тогда стал начальником управления, и меня так засекретили, что...

ЛЮСЬКА. Понятно. Чем управлял? Или секрет?

НИКИФОР. Уже – нет. Это называлось «ФУИНЯ».

ЛЮСЬКА. Слово знакомое. Этим стоило управлять?

НИКИФОР. ФУИНЯ – это Федеральное Управление Изучением Необъяснимых Явлений.

ЛЮСЬКА. И что твоя ФУИНЯ объяснила из необъяснимого? Может, любовь?

НИКИФОР. Необъяснимое может стать оружием. ФУИНЯ изучала такие возможности.

ЛЮСЬКА. Будь здоров. Идем, Никоша!

Люська и Никоша уходят.

НИКИФОР. (Один) Да... А любовь-то – оружие страшное. Но не смертельное. Хотя...

Входит Гиацинт с коляской, озирается.

ГИАЦИНТ. Я здесь из-за тебя, а поговорить не получается.

НИКИФОР. Сколько я тебя знаю, а чтоб ты так наложил в штаны, как сейчас...

ГИАЦИНТ. Я притворился, так было надо. И давай о деле. Нужна лицензия на казино.

НИКИФОР. Догадываюсь, краем уха. Твой хозяин решил, что ему тут можно всё?

ГИАЦИНТ. Я решаю, что ему решать. Ты не знаешь, кто я, но догадываешься, краем уха.

НИКИФОР. Что ты возомнил? ФУИНЯ определило тебя как демона третьей степени.

ГИАЦИНТ. Никакое ФУИНЯ мою степень не определит. И давай о лицензии. Сколько?

НИКИФОР. Тут тебе не Хуана́хуа. Чтобы здесь открыть казино, нужны новые законы.

ГИАЦИНТ. Напишут. Сколько?

НИКИФОР. Мне как пенсионеру лестно, но ты преувеличиваешь мои возможности.

ГИАЦИНТ. Я знаю твои связи. Я знаю, что в уме ты сейчас быстро считаешь. Сколько?

НИКИФОР. Такую цифру я бы не озвучил даже при пустом Бульваре.

ГИАЦИНТ. (Достает бумажку, пишет, показывает Никифору). Столько?

НИКИФОР. Примерно.

ГИАЦИНТ. Получишь на свой счет на Хуана́хуа, как только у меня будет лицензия.

Гиацинт уходит с коляской.

НИКИФОР. Хуана́хуа, Хуана́хуа... расчудесная земля... я другой такой не знаю, гоп-ля-ля... (Задумчиво свистит в свистульку).

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КАРТИНЫ ВТОРОГО ДЕЙСТВИЯ

ВТОРАЯ КАРТИНА

Тот же день, ближе к вечеру. Проходная гостиная с балконом и телевизором в загородном доме. На столе со скатертью до полу – бутылки и ведерко с шампанским. Входят Никоша с опущенными веками и Кеша с саксофоном.

НИКОША. Полагаю, здесь нам и надлежит ожидать наших дам: и шампанское, и балкон, что навис над купальнею, именуемой бассейном – в точности, как изъяснила любезная наша хозяйка. Однако ж отыскать мудрено было.

КЕША. Да уж... И зачем мужу с женой такой огромный дом?

НИКОША. Полагаю, чтобы меньше досаждать друг другу видом своим и речами.

КЕША. Чего ради тогда жениться?

НИКОША. О, сей труднейший вопрос решить пытались умы изрядные! Но ничего изрядного не выдумали: все больше вздор. Человек ведь чаще живет скверно, бесами опутан, так иной раз и вообразит: а дай-ка я женюсь, глядишь, все и устроится славно. Нет, брат, врешь: коли в тебе бесы завелись, женитьбой их не выгонишь, а то и пуще прикормишь.

КЕША. Вы, как Алена Дмитриевна – всюду бесов ищете... Ну какой вот во мне бес?

НИКОША. Бес уныния одолевает вас. Бес печали. Вам бы рассмеяться, бес-то и выйдет.

КЕША. Ха-ха-ха... Нет, не выходит... А что, пока дамы наряжаются, не выпить ли нам?

НИКОША. Да как же мне выпить, помилуйте: навряд ли у меня есть такие органы.

КЕША. А вы попробуйте – вдруг есть?.. (Пауза.) Ну, как хотите. (Наливает и выпивает.) Если вам нравится быть статуей, это – ваше право. Я не буду ломать голову: почему статуя может говорить и ходить, но не может выпить. Чаще наоборот бывает... Да, все стеснялся спросить: что это у вас за игра такая с подниманием век?

НИКОША. Игра занятная весьма. Но можно умереть со страху. Да неужто вы не читали?

КЕША. Читать-то я читал. Но вы-то сами при чем тут? Это же – ваша выдумка... то есть...

НИКОША. Эх, кабы выдумка! Бездна глядит на нас всегда, да мы отворачиваемся.

КЕША. Бездна? Какая бездна?

НИКОША. Бездна, что отовсюду глядит и настигает, пока не обернешься к ней лицом.

КЕША. И что тогда?

НИКОША. А тогда уж или погибнешь, или примешь ее в себя, коль не устрашишься.

КЕША. А вы, значит, приняли?.. (Пауза.) А можно мне посмотреть в вашу бездну?

НИКОША. Это может вас испепелить.

КЕША. Но может и не испепелить?

НИКОША. Ну, разве что сердце у вас чистое. Да только ведь это – сокровище редкое. От младенчества ложь по мутной капельке просачивается в сердце ваше, и, если она успела образовать там глубокую лужу, то лучше уж вам в глаза мне не глядеть.

КЕША. А я попробую. Что я теряю? (Подходит к Никоше.) Можно поднять вам веки?

НИКОША. Нет уж, увольте. (Отбегает от Кеши).

КЕША. Вы, никак, испугались? Вы же – статуя, чего же вам бояться?

НИКОША. Вы искушаете меня! Я и без глаз вижу многое, но посидите-ка век-другой в бронзовых ве́ках, узнаете, как велик соблазн – узреть здешний мир очами нездешними.

КЕША. Нездешними?

НИКОША. Ну, разумеется, нездешними. Здешние очи лишь то видят, что желают видеть, а потому видят пустое. Очам же нездешним желать тут нечего, и оттого их взор всякое существо до истинного дна пронзает.

КЕША. Да пронзайте на здоровье, я ничего не имею против.

НИКОША. О, если б только пронзал!

КЕША. Что-то еще?

НИКОША. В бездне взора нездешнего, как в зеркале, отразится утаенная правда ваша, и поразит вас ее отражение, как праща смертоносная.

КЕША. Да бросьте, какая у меня там правда утаенная? (Вновь подходит к Никоше.) Когда у меня еще повезет посмотреться в нездешнюю бездну? Да и вам, вижу, любопытно...

НИКОША. (Шарахается от Кеши). Нет, нет и не просите! (Убегает на балкон).

КЕША. Куда же вы, стойте! (Убегает за Никошей).

Справа входит Лялька, следом за ней Гиацинт, ухмыляясь на накрытый стол и на саксофон.

ГИАЦИНТ. Догнат Перегнатович уже едет. Он просил, чтобы вы ждали его в оранжерее.

ЛЯЛЬКА. (Не замечает саксофона). А почему вы меня провели через задний вход?

ГИАЦИНТ. Так распорядился Догнат Перегнатович. Самые важные гости Догната Перегнатовича проходят через задний вход. (Показывает в левую кулису.) Сюда прошу.

Гиацинт и Лялька уходят влево. С балкона, шатаясь, возвращается Кеша, его поддерживает Никоша.

НИКОША. Я предупреждал вас, упрямец! Вы, однако ж, выдержали вполне достойно.

КЕША. (Садится на пол). А-а... О-о... У-у...

НИКОША. Продолжайте, продолжайте говорить одними гласными, молодой человек, сейчас полегчает! Живому в ту бездну заглянуть – что оглоблей по животу...

КЕША. Го... Ля... Голос... Ляльки... слышал... в бездне...

НИКОША. Это еще не самое ужасное, что можно услышать в бездне, уверяю вас.

КЕША. Са… сак… сак-со-фон... Не видели?

НИКОША. Вот, извольте. (Подает Кеше саксофон; тот берет его и играет чепуху).

Справа входят разряженные в пух и прах Люська и Лиза. Саксофон производит хаотический каскад звуков.

ЛЮСЬКА. (Победно) Ну, как – мы?.. (В недоумении останавливается).

ЛИЗА. (Растерянно) Кеша, почему вы на полу?.. (Трогает его за плечо.) Кеша... Кеша!..

КЕША. (Вздрогнув, останавливается). А, это – вы, Лиза... А что это – на вас?

ЛИЗА. (Смущенно) Мы старались… хотели вам понравиться. Но… мы сейчас снимем...

ЛЮСЬКА. Лично я себе нравлюсь и снимать ничего не буду.

ЛИЗА. (Кеше) А что это вы такое играли сейчас?

КЕША. Я заглянул в бездну и услышал голос Ляльки. Я хочу это сыграть.

ЛЮСЬКА. В какую еще бездну, Дармоедик? Вы тут что делали, Никоша?

КЕША. А мы веки подымали. Вам-то разве не приходилось, пифия?

ЛЮСЬКА. Так я ж поддатая была как следует: грамм семьсот уж точно... Да какой семьсот – к литру приближалась, и то протрезвела вмиг, как стекло. А трезвому-то как?!

КЕША. А трезвому – так: будто литр водки одним глотком, но жив.

ЛИЗА. Кешенька, какая бездна? Какой голос?

КЕША. Я слышал в бездне голос Ляльки. Она попала туда через задний вход. Она тонет.

ЛИЗА. Она не потонет.

КЕША. Думаете?

ЛИЗА. Уверена. Кешенька, вы попусту мучаетесь любовью, а бездны никакой нет.

КЕША. Нет? А что тогда?

ЛИЗА. Может быть, просто – яичный желток, взбитый с сахаром?

КЕША. Как?! Что вы такое говорите, Лиза?!

ЛИЗА. Только не сердитесь на меня. Знаете, мой супруг все время думает о своей бумажной фабрике, о всяких сортах бумаги. О деревьях он говорит только в связи с бумаговарением. Старые тряпки и старые книги для него одинаково ценны в качестве сырья. И мне все чаще кажется, что он сам – рулон бумаги, белый, чистый. Но как бы я ни старалась, я не могу полюбить рулон бумаги. Слава богу, я это поняла.

КЕША. (Встает). И что?

ЛИЗА. Вот вы так мучительно любите жену, но, может быть, вы просто пытаетесь любить желток, взбитый с сахаром? Другой был бы счастлив, но вы с детства терпеть не можете гоголь-моголь. Вам хочется продолжать любить то, что вы привыкли любить, но, возможно, то, что вы любите, никогда и не было тем, что вы любите.

КЕША. (Пристально смотрит ей в глаза). Вы сами-то понимаете, что говорите, Лиза?

ЛИЗА. (Пристально смотрит ему в глаза). Не очень... Да и не надо... Простите меня.

НИКОША. (Кеше) Из огня да в полымя, молодой человек! Глядите, глубже глядите в женские очи, у вас нынче день преособенный: из одной бездны да в другую. Какая глубже: правда или любовь, кто ответит? Сестры они: правда с любовью друг без дружки не живут; обе жестоки, обе крылаты – орлицы беспощадные для беглецов своих, горлицы сладостные для верных своих... Идемте, Людмила Петровна, осмотримте дом.

ЛИЗА. (Очнувшись) Погодите, погодите, а как же угощение, вот – шампанское...

ЛЮСЬКА. (Никоше) Да, неловко, хозяйку обидим: по глоточку надо.

НИКОША. После, после! (Пытается увести Люську, озирающуюся на бутылки).

ЛИЗА. Куда же вы? Гиацинта вам все равно не найти: дом совершенно пуст.

НИКОША. Много иного здесь предвижу занимательного. Идемте, Людмила Петровна!

Никоша и Люська уходят.

КЕША. За что же мне простить вас?

ЛИЗА. Простить?

КЕША. Вы сказали: «простите меня».

ЛИЗА. Я не помню... А, простите за дурацкий наряд. Вам совсем не нравится?

КЕША. Беда в том, Лиза, что мне слишком нравится.

ЛИЗА. Слишком?.. Почему?.. А налейте шампанского, Кеша!

КЕША. (Наливает два бокала, один подает ей). Не знаю, за что нам выпить.

ЛИЗА. Ну, что-нибудь скажите.

КЕША. Ну… у вас такой потрясающий дом... Но за это пить не хочется почему-то...

ЛИЗА. Мне – тоже.

КЕША. Может быть, нам выпить за заднюю калитку?

ЛИЗА. За калитку?

КЕША. Да, за заднюю калитку, через которую вы нас так мило впустили.

ЛИЗА. Кеша, вы что, обиделись?

КЕША. Да Бог с вами, Лиза! Я не люблю парадных подъездов, мне лучше – в калитку.

ЛИЗА. Нет, я поступила дурно, дурно, я вижу теперь. Я оберегала свой жалкий, ничтожный покой, которым вовсе не дорожу. Я не хотела, чтобы вас видела охрана, хотя на самом деле мне наплевать, и, ради такой чепухи, обидела вас. Я – гадкая, гадкая!

КЕША. Лиза, успокойтесь! На вас обижаться невозможно: вы – трогательная. Конечно же, нас видела охрана: неужели в таком доме нет камеры над задней калиткой?

ЛИЗА. Конечно, есть, но я ее на минутку отключила: я знаю секретную кнопку.

КЕША. Ах вот как!

ЛИЗА. Мой муж иногда предпочитает скрывать своих посетителей от любых глаз.

КЕША. А вы?

ЛИЗА. У меня не бывает посетителей. А кнопку я подсмотрела случайно.

КЕША. Тогда выпьем за секретную кнопку!

ЛИЗА. Отличный тост! (Отпивают оба по глотку и ставят бокалы на стол).

КЕША. Не представляю, как женщина выносит такую жизнь. У вас даже ребенка нет.

ЛИЗА. И не будет.

КЕША. Почему?

ЛИЗА. Я была у знахарок, колдунов, отдала без толку тьму денег. И наконец, меня принял сам Верховный Шаман острова Хуана́хуа. Он не взял ни копейки, но как только меня увидел, замахал руками, завопил что-то дикое про страуса и убежал. Переводчик уверял, что шаман крикнул: «Скорей мой бубен заиграет вальс Штрауса, чем ты забеременеешь».

КЕША. Бедная Лиза! Бубен вряд ли заиграет Штрауса.

ЛИЗА. А саксофон может?

КЕША. На саксофоне тоже будет довольно глупо.

ЛИЗА. Все равно, сыграйте мне Штрауса, Кеша.

Кеша наигрывает «Весенние голоса» Иоганна Штрауса.

Да, выходит как-то грустно... Жаль, что я – не саксофон.

КЕША. Почему?

ЛИЗА. Думаю, мужчина не может так целовать женщину, как музыкант целует саксофон.

КЕША. Как – так?

ЛИЗА. Так долго.

Кеша порывисто обнимает Лизу и целует ее долгим поцелуем.

(Задыхаясь) Почему… почему вы поцеловали меня?

КЕША. Я не знал, как ответить... Думаю все-таки, женщину нельзя, как саксофон...

ЛИЗА. Может быть, вы просто никогда не любили женщину?..

КЕША. Может быть… налить еще шампанского?

ЛИЗА. Нет-нет... Оставьте бокалы... Мне так жарко... А знаете: здесь, прямо под этим балконом – бассейн, идемте купаться! Идемте, идемте! (Хватает его за руку).

Лиза и Кеша с саксофоном убегают вправо. Слева входят Лялька и Полнокреслов.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Лялечка, я счастлив: мы с вами одни в целом доме.

ЛЯЛЬКА. А тот мускулистый человек, что меня встретил?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. О, Гиацинт – мое доверенное лицо, моя правая рука. Было бы даже уместно назвать его моей тенью, если б я мог доверять собственной тени, как ему.

ЛЯЛЬКА. А почему ваше доверенное лицо провело меня через задний вход?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Да я и сам вошел через заднюю калитку, вскоре после вас.

ЛЯЛЬКА. Вы?!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Вы не представляете, что я пережил. Я сижу в аэропорту, жду объявления о посадке, а вместо этого объявляют, что все полеты на Хуана́хуа отменяются. Я страшно огорчен, собираюсь звонить супруге, и вдруг – ваш звонок: вы готовы со мной встретиться! И я уже так счастлив тем, что рейс отменен, что даже не звоню супруге!

ЛЯЛЬКА. И поэтому мы входим через заднюю калитку?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Понимаете, Лялечка, мы с супругой давно отдалились друг от друга, но я считаю, что соблюдение правил взаимного уважения уместнее, чем их несоблюдение. Ради встречи с вами, я счел уместным не сообщать ей о своем возвращении, и теперь уже, ради взаимного уважения, ей тем более неуместно об этом знать.

ЛЯЛЬКА. Я начинаю бояться вашу супругу. А сюда она приехать не может?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Это маловероятно. Но Гиацинт сразу же предупредит меня.

ЛЯЛЬКА. И мы убежим через заднюю калитку?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Ну что вы, это – неуместно. Мы с вами просто запремся в моем кабинете; туда она войти не сможет.

ЛЯЛЬКА. Что-то мне страшно. Может лучше сразу через заднюю калитку?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Лялечка, уверяю вас, бояться нечего. Гиацинт решит все проблемы.

ЛЯЛЬКА. То есть, с ней может справиться только этот страшный дядька?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Ну, зачем вы так о Гиацинте? Да, он – не красавец, но у него много прекрасных качеств. Вы удивитесь, узнав, например, что он – нежный, любящий отец.

ЛЯЛЬКА. Да ну?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Да, представьте: на время моей поездки он отпросился у меня в отпуск за свой счет, чтобы хоть недельку побыть со своим малышом!

ЛЯЛЬКА. Извините, что обидела ваше доверенное лицо. Не знала, что у него такие качества.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. О, вы еще полюбите моего Гиацинта! Нет, вы только посмотрите, как он внимателен, как заботлив – даже успел накрыть для нас стол!

ЛЯЛЬКА. Сойти с ума!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Он даже разлил шампанское в бокалы! Выпьем, Лялечка?

ЛЯЛЬКА. Выпьем! (Выпивает залпом бокал, наливает себе еще целый). За что пьем?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. За наши будущие взаимоотношения. (Чокается, отпивает глоток).

ЛЯЛЬКА. Ну да… за это. (Выпивает залпом бокал, сразу пьянеет.) За взаимо… ик!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Вы, кажется, немного нервничаете, Лялечка. Возможно, у вас есть сомнения в целесообразности наших будущих взаимоотношений?

ЛЯЛЬКА. В целе… ик!.. сообразности – нет... Какое-то шампанское… ужасно крепкое.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Шампанское хорошее. Но лучше не пить его залпом. Кажется, Лялечка, вам не совсем хорошо. Нам стоит пройтись, я покажу вам сад. (Подает ей руку).

ЛЯЛЬКА. (Повисает на его руке). Пошли.

Лялька и Полнокреслов уходят вправо. Слева входит Люська, пьет из горлышка шампанское; услышав шаги, прячется с бутылкой под стол. Входит Гиацинт с детской коляской.

ГИАЦИНТ. Что творится в доме! Похоть по углам расползлась! Сказать, или хохотать молча? (Обращается к коляске). Как ты думаешь, малыш?.. Ты молчалив, а это – признак силы. Ты вырастешь сильней меня, и похотливые людишки будут твоими игрушками. Ты скоро узнаешь, что у человека разум букашки и воля козявки, и годен он только на одно: покоряться силе. Ты скоро узнаешь, что это насекомое не видит ничего, кроме своих букашечьих похотей, и готово на все за свои козявочьи удовольствия. Ты узнаешь, как жаждет человечек, чтобы его восхваляли, чтобы ему угождали и слушали его, разиня рот. Но есть у людишек одна похоть наивысшая: поклоняться кому-то недосягаемому, всесильному и страшному: восхвалять его, угождать ему и слушать его, разиня рот. Сыграешь такую роль – получишь весь мир, малыш. Запоминай мои слова! Твое младенческое тельце спит, но твой мощный разум слышит меня сквозь сон. Поспи на этом балконе, пока не вернусь. (Увозит коляску на балкон и возвращается.) Ха-ха-ха! Как же сладко плещется под балконом хозяйка! Чуть не тонет от счастья, виснет на чужом муже так, что детям смотреть нельзя. Но тебе, мой малыш, тебе пусть приснится это копошение человечьей тли! Пусть твой зоркий дух увидят, что за тварь человек, и как помыкать этой тварью!

Гиацинт уходит вправо. Люська вылезает из-под стола, возвращает пустую бутылку на место.

ЛЮСЬКА. Ишь! Говорит, как поет! Я тебе покажу букашек, сволочь тухлая, гад помойный! Ты еще не видал, какие козявки бывают! Обнаглел, пугало тошное! Ничего, и на тебя пугалка найдется!

Слева входит Никоша, увешанный связками рулонов туалетной бумаги; в руках – кусок мела и полено.

НИКОША. Какой дом! Прелюбопытнейший дом! Нарочно придумывать станешь, какие могут быть на свете дома, а такого не придумаешь!

ЛЮСЬКА. Да где ж ты, Никоша, так обвешался-то? А полено зачем? А мел?

НИКОША. Мел пригодится – круг чертить от нечисти. Набрел я на чудесную оранжерею, Людмила Петровна. Вроде бы оранжерея, как оранжерея: пальмы, ананасы и прочий вздор бесполезный. Но в самом сердце, в гуще, то есть, заросли тропической, есть дверка. А уж за той дверкой – оранжерея настоящая! Представьте, на разных там крючочках, да на полочках, да на подставочках, вот эдакими гирляндами подтирка развешана; ни пальм тебе, ни ананасов, никакой этой чепухи – одна чистая польза!

ЛЮСЬКА. Ну, дела! Растят они ее там что ли?

НИКОША. Растят, говорите?.. Что ж, столь многое мне дивно ныне, будто сон чудной вижу – так может статься, что и растят? Однако ж рассудите: ведь коли додумались выращивать подтирку, то уж, верно, в оранжереях-то растят особенную, для особенной нужды, а не всякую, какая, например, и в огороде могла б вырасти?

ЛЮСЬКА. Да не видала я, чтоб туалетная бумага в огороде росла.

НИКОША. Что ж, стало быть, дело тут необыкновенное до чрезвычайности! Я вот сейчас вам перескажу, что́ в той оранжерее несказанной на дощечках начертано.

ЛЮСЬКА. На каких дощечках?

НИКОША. А на грифельных. Ко всякой такой вот гирлянде дощечка прилагается грифельная, и на каждой мелом начертано.

ЛЮСЬКА. Да что ж начертано?

НИКОША. А вот, к примеру: «Начальники департаментов – 11 штук». Снимите-ка с меня сей венок, что составлен в аккурат из одиннадцати моточков. (Люська снимает с него самую длинную связку.) Далее: «Министры – 9 штук». Теперь вот этот, из девяти. (Люська снимает другую связку). «Депутаты Думы – 7 штук». Прошу вас: в точности семь. (То же – с третьей связкой.) «Крупье для казино – 3 штуки». (Стряхивает последнюю связку).

ЛЮСЬКА. (Изумленно) Это что, всё – они, что ль?! Шуршыри? Бесы бумажные?

НИКОША. Изволите видеть – не только бумажные. (Бросает на пол полено.) Вот вам предмет древесный – полено. Но и при нем – подпись: «Царь – 1 штука».

ЛЮСЬКА. Ой!.. Никак Терентий?!

НИКОША. Вижу, вы имели беседу с почтенной Аленой Дмитриевной Солохиной. Эта достойная дама успела, вероятно, сообщить вам много полезного о всякой нечисти. Мне, признаюсь вам, о шуршырях ничего решительно не известно. В мое время таковые бесы не водились: полагаю – по причине отсутствия столь прекрасной подтирки. Скажу одно: бесами не пахнет ни в мотках этих, ни в полене – верьте моему нюху.

ЛЮСЬКА. Что ж тогда это, Никоша?

НИКОША. Право, не знаю. Уж не заготовки ли это – для последующего, так сказать, выведения различных видов?

ЛЮСЬКА. (Тупо) Видов чего?

НИКОША. (Трогает рулоны). Мне, Людмила Петровна, представляется, что в оболочках столь мягких, теплых, чистых должно быть приятно подрастать различным видам начальников, а равно и всяческим заседателям, радеющим о пользе народной.

ЛЮСЬКА. Алена Дмитриевна говорит, что они иногда в людей превращаются.

НИКОША. То и не удивительно: как бы сладко не жилось в подтирке, а нету для беса дома милее и теплее, нежели человек. Это – обиталище бесов наилюбимейшее.

ЛЮСЬКА. Никоша, а я ведь черта нашего видела только что.

НИКОША. Выходит, не ошибся я: чую, что близко он.

ЛЮСЬКА. Никоша, он на балконе коляску свою оставил.

НИКОША. А вот и поглядим сейчас, что за коляска! (Уходит на балкон).

Люська, услышав шаги, прячется под стол. Входят Полнокреслов и Лялька, садятся за стол.

ЛЯЛЬКА. (По-прежнему пьяна). А зачем туалетная бумага валяется? И полено?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. О, это, конечно же, Гиацинт забыл здесь случайно. Он постоянно изучает образцы продукции, древесное сырье, совершенствует работу моей бумажной фабрики. Не знаю, как бы я без него обходился... А разве мы допили шампанское?

ЛЯЛЬКА. Да я… чуть-чуть...

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Глядит на пустую бутылку). Хм! Мне показалось, что я выпил меньше вас... Что ж, Лялечка, думаю, настало время рассказать немного о себе.

ЛЯЛЬКА. Да, расскажите, очень интересно.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Лялечка, я – человек скромный, но с хорошим вкусом. Мне мало нужно, но я люблю, чтобы все было на своих местах. Во мне очень развито чувство уместности, и, если это чувство оскорблено, я не могу с этим мириться.

ЛЯЛЬКА. Понятно.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Знаете, почему я так настойчиво развиваю производство бумаги?

ЛЯЛЬКА. Нет, не знаю.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Я очень люблю бумагу – чистую белую бумагу. А знаете почему?

ЛЯЛЬКА. Нет, не знаю.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. А потому, Лялечка, что, пока бумага белая и чистая, на ней нет ничего неуместного. Даже на снежной равнине обязательно найдется какое-нибудь неуместное дерево, или еще хуже – неуместный прохожий – и уже все испорчено.

ЛЯЛЬКА. Да, вам трудно приходится с такими… чувствами.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. О, вы меня понимаете? Как это хорошо! (Берет ее за руку.) Мне действительно нелегко с моим обостренным чувством уместности. Знаете, я буквально страдаю, когда вижу на нашем прекрасном Бульваре неуместно одетых граждан в неуместном состоянии, да еще и в неуместном положении лежа на скамейке!

ЛЯЛЬКА. Сочувствую.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Но скоро я с этим покончу раз и навсегда, или я – не Полнокреслов.

ЛЯЛЬКА. Но вы – Полнокреслов.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Вот именно! Я – Полнокреслов, и я покончу с этим! Покончу!

Через открытую балконную дверь слышатся звуки саксофона. Скатерть стола шевелится.

ЛЯЛЬКА. Кажется, кто-то играет на саксофоне.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Звучит так интимно! Такое чувство, что кто-то кого-то хочет обнять!

ЛЯЛЬКА. Но кто же это у вас играет на саксофоне?.. и еще хочет кого-то обнять?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Уверен, Гиацинт включил для нас с вами интимную музыку!

ЛЯЛЬКА. И поэтому вы под столом прижимаете мне ногу вашей ногой?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Дорогая, милая Лялечка, я подумал, что это вы прижали мне ногу!

ЛЯЛЬКА. Сейчас посмотрим. (Хочет приподнять скатерть, но та сопротивляется).

ПОЛНОКРЕСЛОВ. О, не стоит! Мы сделали это в едином порыве, по велению наших сердец! Идемте, Лялечка! В кабинет! В кабинет! (Хватает ее за руку и тащит).

Полнокреслов и Лялька уходят. С балкона возвращается Никоша. Люська вылезает из-под стола.

НИКОША. От какой же напасти, Людмила Петровна, вы укрываетесь таким манером?

ЛЮСЬКА. Так тут хозяйкин муж нагрянул! Сел и давай мне ботинком голову тереть!

НИКОША. (Озабоченно) Должно быть, это неприятно, но сейчас важней другое...

ЛЮСЬКА. Да, хозяйку предупредить бы, она же там, внизу, с Дармоедом плещется.

НИКОША. Уже не плещется: купальня под балконом пуста. Сдается мне, они нашли иное место уединения.

ЛЮСЬКА. Ой! Только б не хозяйкиного мужа кабинет!

НИКОША. Вот что: черт с ним покуда, с хозяйкиным мужем...

ЛЮСЬКА. Да если б черт, а то ведь с ним – не черт, а нашего Дармоеда дура-жена! Пьяная она в сосиску, а хозяйкин муж ее в свой кабинет тащит!

НИКОША. (Теряет терпение). Пусть себе пока тащит; нам с вами, Людмила Петровна, эдаким вздором заниматься недосуг! Сейчас сюда заявится тот, ради кого я здесь. Он придет за своим младенцем, и нельзя его отсюда выпустить, пока он условие не выполнит.

ЛЮСЬКА. Какое условие?

НИКОША. Близко он уже, поспешим! Встаньте-ка вот тут, чтоб он в эту дверь не сбежал. (Отводит ее к левой кулисе.) Я вас кру́гом очерчу, он и не сунется. (Очерчивает ее мелом на полу). Вот и мел сгодился. (Показывает вправо.) Другой ход я сам ему пресеку, а пока скроюсь, чтоб не спугнуть. Но как только вскрикну: «Людмила Петровна!» – вы уж бегом ко мне, да веки мои подымайте, а до тех пор из круга – ни ногой! (Идет к балкону).

ЛЮСЬКА. Никоша, погоди!

НИКОША. (Оборачивается). Что?

ЛЮСЬКА. Страшно мне... Склад ума-то у меня научный... А круг точно подействует?

НИКОША. Не поручусь: это – нечисть крупная, меловой круг может его и не смутить. Углем бы надо, да где взять?  Но вы не страшитесь, вас я в обиду не дам ни в коем случае.

ЛЮСЬКА. Господи, да кто ж он такой?

НИКОША. (Мрачно) Демон холуйства. Гений лакейства. Змей раболепия, низкопоклонства. Аспид угодничества, подобострастия, заискивания. Это он родит на земле господ попирающих. Не хозяин родит холуя, нет! Холуй родит себе хозяина бесстыдного, раб родит себе тирана преступного. Мертвец, родящий мертвеца! Это он плюет отравой страха в людские очи, чтоб боялись сильных, чтоб пресмыкались пред вышестоящими, чтоб обожали надменных мертвецов, что ступают по их головам; чтоб подставляли свои плечи седалищами под гузна своих обирателей, гонителей и убийц. (Уходит на балкон).

ЛЮСЬКА. Ох-х!.. Успокоил Никоша...

Справа входит Гиацинт, останавливается, увидев раскиданные рулоны туалетной бумаги и полено.

ГИАЦИНТ. Что вы тут делаете? Кто вы? Еще одна ведьма?

ЛЮСЬКА. (Храбрится). Что, не узнал в чужой одежке? Забыл, как на Бульваре чуть меня не зашиб? Небось не махал бы граблями, если б я вчера в таком прикиде была?

ГИАЦИНТ. А-а, ну как же! Храбрая бродяжка! И как же ты сюда заползла, тля?

ЛЮСЬКА. Ты бы лучше думал, как ты отсюда уползешь, таракан вздутый!

ГИАЦИНТ. Ясно. Ты как сдохнешь – тихо, или орать будешь? (Включает телевизор, идет к Люське и останавливается перед кругом). Ха! Ишь ты, какие приспособления!

С балкона возвращается Никоша с коляской Гиацинта. Телевизор трещит, на экране – помехи.

НИКОША. (Доходит до правой кулисы). Давно не видались, любезный!

ГИАЦИНТ. (Оборачивается на Никошу с испугом). Ты?!.. Дитя тронуть ты не смеешь!

НИКОША. Да полно, дитя ли это? И за какой надобностью дитя в коляске подтиркой прикрыто, какой заботы ради? А не поглядеть ли нам на сие дитя?

ГИАЦИНТ. Нет! Нет! Если глянешь, тьма накроет тебя!

НИКОША. Накрывала уже, эка невидаль! Такие побасенки, любезный, для живых чувствительны, кто месяцу золотому в синем небе радуется, а мертвецу – смех один.

ГИАЦИНТ. Чего же ты хочешь, мертвец?

НИКОША. Да пустяки, ей богу: догадку сверить хочу, имеет ли дитя сердце внутри себя? (Кричит.) Людмила Петровна! Не найдется ли топора под рукой, ребеночка разрубить?

ГИАЦИНТ. Нет! Нет, умоляю! Все, что угодно! (Падает на колени).

ЛЮСЬКА. (Бежит к Никоше). Нет у меня топора, Никоша!

НИКОША. Тогда подымите мне веки!

ГИАЦИНТ. (Никоше) Постой! Постой! Чего ты хочешь? Давай договоримся!

НИКОША. Договоримся, непременно договоримся! Только прежде я на тебя погляжу.

Люська из-за спины поднимает Никоше веки. Гиацинт закрывает лицо руками. Телевизор трещит громче.

Нет, любезный, так не пойдет! Смотри-ка мне прямо в очи, не то дитя твое в них посмотрит. (Достает из коляски спеленатого младенца, берет его на руки).

ЛЮСЬКА. (Гиацинту) В глаза смотреть, сволочь гнойная, гад промозглый!

ГИАЦИНТ. (Корчится на полу, глядя на Никошу). Дитя пощади! Смотрю тебе в очи!

НИКОША. Вижу! Вижу тебя, дух презренный! Измельчал, измельчал! Ты и прежде на шулера походил, а теперь и вовсе костью игральной кувыркаешься, шариком рулеточным мельтешишь. Уже и разит-то от тебя не серой, а сукнецом игорным!

ЛЮСЬКА. (Гиацинту) Ах ты, сволочь серная, гад суконный!

НИКОША. (Гиацинту) Ты уже и погибели души ничьей не ищешь, а единственно наживы себе. Уже и не демон ты, а человечишка в подлейшей его подлости – в стяжании ненасытном. И в том лишь сила твоя, что в этой низости образец ты являешь самый безудержный – чтоб любое злодейство за ничто считали ради богатства. Дрожишь?

ЛЮСЬКА. (Гиацинту) Туфлей задавлю, сволочь дряблая, гад трясучий!

НИКОША. (Гиацинту) И так низко ты пал, что и огонь адский уже не послушен тебе, а самого тебя опаляет. Что, жарко копытцам навозным, хвосту червивому, рылу свиному?!

ГИАЦИНТ. Жарко! Жарко!! Отпусти!!! (Корчится все мучительнее).

НИКОША. Тогда скликай своих бесов, да прикажи им восвояси убираться отовсюду, где б ни завелись они. Житья городу от них не стало, уже и не подтереться без них!

ГИАЦИНТ. Пожаров не оберетесь! Из чего бес изгоняется, в том огонь возгорается.

ЛЮСЬКА. Ишь, стихами загундел! Да по мне пожар веселей всех дел! Кто не сволочь и не гад, тот пожару только рад!

ГИАЦИНТ. (Никоше) Все исполню, отдай дитя!

НИКОША. Дитя свое получишь, но из города уберешься навек. Договор?

ГИАЦИНТ. Договор! Договор! Опусти свои веки!

НИКОША. (Отходит от Люськи с опущенными веками и младенцем на руках). Исполни!

ГИАЦИНТ. (Встает, воздевает руки, кричит). Домой! Домой, дети мои! Домой! Домой!

Темнеет. Из коляски, дымясь, выскакивают рулоны туалетной бумаги; в дверь балкона влетают другие.

НИКОША. Топчите эти мотки, Людмила Петровна, топчите их, пока не загорелись!

ЛЮСЬКА. (Бегает по гостиной, топчет рулоны туалетной бумаги, глотает из бутылок на столе). А откуда ж это, Никоша, такая стая шуршырей?

НИКОША. Кабы знать! Сюда бы Алену Дмитриевну, уж она бы разъяснила.

ЛЮСЬКА. А я сама разъясню: со всех дач они летят, со всего Лихоимцева, со всех шуршырьих домов слетаются на собрание кооператива! Только собрание отменяется.

Вспышки в темноте. Носятся тени. В телевизоре треск помех сменяется Голосом Диктора.

ГОЛОС ДИКТОРА. Внимание! Внимание! Говорит и показывает Нижнезапойск! Наш город находится в зоне действия космического спиртового облака! Сохраняйте спокойствие и хорошо закусывайте! Не придавайте значения тому, что видите. Летящие в небе рулоны туалетной бумаги являются обманом зрения под действием спиртовых паров!

ГИАЦИНТ. Я все исполнил! Духи уходят из города. (Показывает Никоше в окно.) Видишь зарево вдали? Там, на Тухлой Речке, горит бумажная фабрика. Отдай мне дитя!

ЛЮСЬКА. Я б не отдавала. Сами ребеночка воспитаем.

НИКОША. Нам это не воспитать. (Развертывает пеленки, из них на пол падает полено).

ЛЮСЬКА. Ой!

Гиацинт хватает упавшее полено и уносится с ним в балконную дверь.

НИКОША. (Спешит вслед Гиацинту и возвращается). Нет его.

ЛЮСЬКА. Неужель с балкона сиганул?

НИКОША. Без сомненья. Но ни всплеска не слышалось, и вода в купальне спокойна.

ЛЮСЬКА. Это как же так? Улетел, выходит?

НИКОША. (Вновь говорит как во сне). Выходит... Выходит месяц уже на простор темнеющей лазури, и кутает она его в свой синий атлас. Но он не позволяет ей загасить серебро лучей своих и блистает тем веселей, чем темнее обнимает его ночь. Вечер ясный... Улетел темный призрак. Улетел... или вовсе не было его... Кто ответит?

ЛЮСЬКА. Как это, не было, Никоша? Да он меня вчера чуть не зашиб! Да если б не ты...

НИКОША. Да… и мне пора... Месяц все выше... Зарево уже обагряет его.

ЛЮСЬКА. (Умоляет). Не уходи, Никоша! Как я без тебя теперь?

НИКОША. Не печальтесь, к вам новая жизнь мчится, и уж близко звенят бубенчики. Да полно, был ли я здесь? Коли темного призрака не было, так не было и меня. Я за ним приходил, но его нет, а, стало быть, и меня нет. Прощайте, добрая Людмила Петровна!

Никоша уходит на балкон. Люська бежит за ним, возвращается, садится за стол, наливает себе.

ЛЮСЬКА. Все… нет Никоши. Отгулял свое, горемычный... Какие-то бубенчики мне обещал... И что за бубенчики ко мне примчатся могут? Все уж промчалось...

Вбегает Полнокреслов в трусах и в майке.

(Показывает на Полнокреслова.) Это – точно не мой бубенчик.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Озирается безумно). Гиацинт! Гиацинтушка, где же ты? Вы не видели Гиацинта?.. (Люське) Вы кто? Что вы сделали с моим Гиацинтом?.. О, я знаю вас! Вы – мой кошмар, неуместная фигура на белой бумаге. (Смотрит на пол.) Что вы сделали с моей прекрасной бумагой? Вы растоптали ее! Я с этим покончу, или я – не Полнокреслов!

Входят Лиза в купальнике и Кеша в плавках. Немая сцена.

ЛИЗА. (Полнокреслову) А ты… не на Хуана́хуа?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Я – не на Хуана́хуа.

ЛИЗА. Я не понимаю, почему ты – не на Хуана́хуа и почему ты – в таком виде?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Я тоже не понимаю, почему ты в таком виде и не на Хуана́хуа.

ЛИЗА. Я… купалась... Мы купались в бассейне.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. А я… видимо я собираюсь искупаться. В бассейне. Да, в этом все дело: я собираюсь искупаться в бассейне... Нет дело в другом: моя фабрика горит.

ЛИЗА. Твоя фабрика горит.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. А Гиацинта нет.

ЛИЗА. А Гиацинта нет.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Нет?

Вбегает Лялька, завернутая в простыню. Немая сцена.

ЛЯЛЬКА. (Кеше, растерянно) Кеша, а что ты здесь делаешь, в таком виде?

КЕША. Я… купался. Мы с Лизой… купались. В бассейне. А ты?.. Ты что, голая?

ЛЯЛЬКА. Ах, вы купались... С Лизой, значит... (Полнокреслову) Догнат Перегнатович! Как вы могли?! Как вы посмели от меня сбежать в самый… в такой момент?!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Лялечка, необходимо найти Гиацинта!

ЛЯЛЬКА. Что, он и это за вас делает?!

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Вы не понимаете: без Гиацинта вообще ничего не может...

КЕША. (Показывает на Полнокреслова). Лялька, ты что – вот с этим? Вот этот и есть?..

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Кеше) В каком смысле «этот»? Вы считаете уместным так называть хозяина дома после… купания с его женой? Лиза, кто этот пловец?

КЕША. Я – Кеша. Запомните имя человека, который будет бить вам морду.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Лиза, почему твой партнер по купанию в бассейне говорит такие неуместные вещи?

ЛИЗА. Кеша – мой любовник.

ПОЛНОКРЕСЛОВ. И ты считаешь уместным его пребывание здесь?

ЛИЗА. Ну, поскольку он – муж твоей любовницы, ему уместно быть там, где его жена.

КЕША. Лялька, ты что, совсем голая?! Я тебя убью! Нет, сначала набью морду этому!

ЛЯЛЬКА. А себе не хочешь набить? Было бы уместно!

КЕША. Ты – голая совсем!!

ЛЯЛЬКА. Ты тоже легко одет!

ЛЮСЬКА. Если разобраться, я тут – самая уместная: мне не за что бить морду, и я приличнее всех одета. Пожалуй, я за себя выпью. Молодец, Люська, за тебя! (Пьет).

ПОЛНОКРЕСЛОВ. (Показывает на Люську). Лиза, а это кто?

ЛЮСЬКА. (Полнокреслову) Ты у меня спрашивай. Люська я, бомжиха скамеечная. Уж прости, Бульвар украшать у меня последнее время не получается. Зато в этом помещении я, по-моему, просто – икебана. А ты – что-то бледный. Как бумага. Притомился с девкой?

ПОЛНОКРЕСЛОВ. Все так неуместно... Нехорошо мне. Надо искупаться. В бассейне.

Полнокреслов уходит на балкон, еле волоча ноги.

ЛЮСЬКА. (Лизе) Он в бассейн всегда с балкона прыгает?

ЛИЗА. Он не прыгает никогда и никуда.

ЛЯЛЬКА. Догнат Перегнатович! (Бежит за ним на балкон и возвращается растерянная, с рулоном туалетной бумаги.) Его там нет… Только – вот это...

КЕША. (Вырывает у Ляльки рулон). Ну? Ну?! Ты, наконец, поняла, с чем ты связалась?!!

ЛЯЛЬКА. Кеша, что с тобой? Ты болен?.. Ты хочешь сказать, что это...

КЕША. Я хочу сказать, что твоя мать, похоже, не такая уж идиотка!

ЛЯЛЬКА. (Тянется к рулону). Ты хочешь сказать, что это вот... Ты что?!

ЛЮСЬКА. (Лизе) А давайте ему сердце вырвем, как учит Алена Дмитриевна? Проверим, заорет, или нет.

ЛИЗА. (Безразлично) Проверяйте.

ЛЮСЬКА. Лиза, супруг-то все-таки ваш, если что, так уж вам сам Бог...

ЛИЗА. Давайте.

КЕША. (С готовностью протягивает Лизе рулон). Вот!

Лиза разматывает рулон, с трудом вырывает из него втулку. Раздается вой автомобильной сирены.

ЛЮСЬКА. (Встает с рюмкой). Светлая память. Помянем раба Божия.

ЛИЗА. (Подавленно) Кажется, скорая помощь приехала?

КЕША. Больше похоже на полицейскую.

ЛИЗА. Ну, тогда это – за мной. Я убила мужа. Меня нужно арестовать.

ЛЯЛЬКА. Вы что все – с катушек съехали? Вы что?! Да вы что тут все?!!

КЕША. А ты, Ляль, поплачь, не стесняйся, дай волю своей скорби!

ЛЯЛЬКА. (Ревет). Издеваешься! Один человек нашелся, понял мои проблемы!.. А-а-а!..

Вбегает Участковый с пистолетом.

УЧАСТКОВЫЙ. (Обращаясь к разбросанным рулонам туалетной бумаги, целится в них поочередно). Не двигаться! Вы все арестованы! Стреляю без предупреждения!

Входит Никифор.

НИКИФОР. Спокойно, лейтенант, это – просто бумага. Говорю как специалист по необъяснимым явлениям.

УЧАСТКОВЫЙ. (Переводит прицел на полено). А это? Алена Дмитриевна же видела! НИКИФОР. Что видела Алена Дмитриевна?

УЧАСТКОВЫЙ. Ну как же! Мы уж сюда подъезжали, а она и говорит: «Вижу, говорит, вижу: мужик с поленом по небу летит!»

НИКИФОР. Лейтенант, вы невнимательно слушали гражданку Солохину. Она сказала следующее: «Вон он, со своим поленом летит, и пусть себе летит...» Далее – междометие.

УЧАСТКОВЫЙ. Ну, я и говорю. Значит, любое же полено под подозрением! Так?

НИКИФОР. Не так. Как бывший руководитель Федерального Управления Исследованиями Необъяснимых Явлений – сокращенно «ФУИНЯ», могу заверить вас, лейтенант, что в данном полене не содержится ничего, кроме полена. Однако в сведениях гражданки Солохиной есть полезное зерно, и не лишним будет осмотреть дом: ни один рулон туалетной бумаги, ни одно полено, лейтенант, не должно ускользнуть от вашего бдительного ока!

УЧАСТКОВЫЙ. Есть! (Козыряет и уходит).

ЛЮСЬКА. (Никифору) А ты что здесь позабыл, милый?

НИКИФОР. (Снимает бороду). Люся, наша встреча привела меня в смятение.

ЛЮСЬКА. Да что ты?

НИКИФОР. Честно. А участковый шепнул мне, что Алене Дмитриевне что-то известно про сбежавшую статую. Ну я и подумал: не скажет ли она, куда вас всех понесло. Она и сказала. Мы взяли лейтенанта с машиной и втроем поехали. Мне надо было тебя найти.

ЛЮСЬКА. Это по какой же такой нужде?

ЛЯЛЬКА. Это что, и мама здесь?!

НИКИФОР. Мама по саду ходит, туалетную бумагу кромсает – нападала откуда-то.

ЛЯЛЬКА. Господи, этого не хватало! (Убегает).

КЕША. Лялька, ты куда? (Убегает за Лялькой).

Лялька и Кеша убегают.

НИКИФОР. А к тебе, Люся, нужда у меня такая: руку и сердце хочу предложить.

ЛЮСЬКА. Ах ты, бубенчик мой! Что вдруг зазвякал-то? Никак ФУИНЯ надоела?

НИКИФОР. У меня хорошие новости, Люся. (Лизе) К сожалению, новости эти не так хороши для вашего супруга, мадам. Кстати, где он?

ЛИЗА. (Дает ему втулку). Вот он. Это я его... Пойду… приготовлюсь к аресту. (Уходит).

НИКИФОР. Это – Полнокреслов?.. Что ж, так он меньше огорчится. Так ему будет легче это услышать. (Обращается ко втулке.) Догнат Перегнатович, ваше казино на Хуана́хуа сегодня национализировано восставшим народом. Утром Верховный Шаман осмотрел сортиры казино. Им обнаружены злые духи в туалетной бумаге вашей фабрики. Он поднял восстание, закрыл аэропорт и бьет в бубен – изгоняет духов с острова.

ЛЮСЬКА. А ты откуда все знаешь-то?

НИКИФОР. Шаман звонил. В общем, казино принадлежит народу, а меня выдвинули на пост директора. Я покидаю родину, Люся, и прошу тебя разделить со мной эту горькую чашу в качестве супруги директора народного казино. (Встает перед ней на колени).

ЛЮСЬКА. Что-то не верится: с какого это переляху тебя там директором ставят?

НИКИФОР. Так шаман был моим первым замом, когда я возглавлял ФУИНЯ. Хоть уж мы и на пенсии оба, а боевая дружба крепка: сколько необъяснимого вместе объяснили! Такое не забывается... Прости, звонит кто-то. (Достает мобильный телефон.) Это – шаман. (Говорит в трубку.) Нахуа́?.. Хуини́хуа нахуна́ху?.. Ахуюна́и, мать твою!.. Хуана́!  (Люське) Шаман говорит с трудом, у него свело живот. Его бубен вытворяет что-то слишком необъяснимое: он и объяснять не хочет, а только валяется от хохота. Обещал прислать аудиозапись... Вот, уже пришло!.. Подключусь к телевизору, послушаем…

Никифор подключает телефон к телевизору. Гром бубна сменяется вальсом «Весенние голоса» Й. Штрауса.

ЛЮСЬКА. Но это же – Штраус!

Входит Лиза в халате и с чемоданчиком.

ЛИЗА. Почему вы слушаете Штрауса?

НИКИФОР. Верховный Шаман Хуана́хуа прислал редкую запись: его бубен играет вальс.

ЛИЗА. (Роняет чемоданчик, хватается за живот). Меня нельзя арестовать, я беременна!

ЛЮСЬКА. От кого?!

ЛИЗА. У меня никого не было четыре года… до сегодняшнего вечера.

ЛЮСЬКА. А-а... Так ведь… через пятнадцать минут… медицина еще не определяет!

ЛИЗА. (Возводит глаза к небу). Это – не медицина! Это – бубен! Он знает! Я счастлива!

Входят Кеша и Лялька, одетые.

КЕША. (Неловко мнется). Лиза… мы с Лялькой все друг другу… простили.

ЛИЗА. (Радостно) Кеша, бубен играет вальс Штрауса! Кеша, я беременна!

ЛЯЛЬКА. (Кеше) Почему она говорит это тебе? У вас что – так давно?!

ЛИЗА. (Вальсирует, обняв живот). Не слушайте мои глупости, Ляля: я просто обожаю Штрауса! Живите счастливо с Кешей и навещайте меня! Я буду помогать вашему кафе!

Входит Солохина с коляской.

СОЛОХИНА. Весело живете! А тебя, дочь моя, каким ветром сюда надуло?

КЕША. А… так Лялька же передумала и поехала со мной... в гости к Лизе... развеяться.

СОЛОХИНА. А-а! (Указывает на пол.) И, чтобы развеяться, вы рвете туалетную бумагу?

КЕША. У вас учимся, Алена Дмитриевна.

СОЛОХИНА. Ну-ну!.. Что, Люся, замуж-то идешь или как?

ЛЮСЬКА. Я еще подумаю.

СОЛОХИНА. Чего тут думать? Бульварная скамейка так полюбилась?

ЛЮСЬКА. Я Бульвар люблю. Теперь уж он – наш, теперь – никаких замочков! Шиш!

НИКИФОР. Потанцуем, Люся? А ты пока подумаешь, не выйти ли тебе за меня.

ЛЮСЬКА. Потанцевать можно. (Вальсирует с Никифором).

ЛЯЛЬКА. Это что – помолвка?! Может, отпразднуем в моем кафе? Заодно и наше...

ЛИЗА. Едем!

КЕША. Едем на наш Бульвар! Ура!

ЛЮСЬКА. Я гоголь-моголь не очень... С коньяком если... И… не сказала я, что согласна.

Остальные кричат: «Согласна, согласна!» Кеша вальсирует с Лялькой, Солохина с коляской. Все уносятся в вальсе. Полная тьма. Из нее на свет выходит Участковый с охапкой дров, обвешанный туалетной бумагой.

УЧАСТКОВЫЙ. По сведениям гражданки Солохиной А.Д. в ту памятную субботу над Нижнезапойском наблюдалось явление, а именно полет рулонов туалетной бумаги в направлении Тухлой Речки. Причем отдельные экземпляры падали, другие летели дальше. Я начал расследование, но за ночь распространились вредные слухи, и граждане в массовом порядке стали выбрасывать из домов туалетную бумагу. Утром в воскресенье уже нельзя было отличить рулоны, направлявшиеся к Тухлой Речке, от рулонов, направлявшихся гражданами из своих окон в результате паники. По неустановленным причинам, большинство руководящих работников Нижнезапойска не явилось на занимаемые посты в понедельник, а также во вторник и в последующие дни. Я прекратил расследование, так как мое руководство прекратило мной руководить ввиду своего отсутствия. Скоро на все руководящие посты нашлись новые руководители, а я стал майором. Считаю долгом заявить, что статуя писателя Гоголя как сидела на своем стуле, так и сидит. Ходили вредные домыслы, будто Гоголь повеселел и чуть ли не ухмыляется в усы. Но это решительно опровергнуто в нашей главной газете «Нижнезапойская Истина», спрос на которую очень вырос, ввиду нехватки туалетной бумаги. Газета увеличила тираж в шесть раз, и нашему городу присвоено звание самого читающего. Вот так вот! (Свистит в свисток).

КОНЕЦ

© Андреев Александр Юрьевич, 2019. Все права защищены.

Александр Андреев. monooslo@yandex.ru