ТАРТЮФ СЕЛА СТЕПАНЧИКОВА

Ольга Милованова

+79088821080

milol66@yandex.ru

 

ТАРТЮФ СЕЛА СТЕПАНЧИКОВА

Пьеса в трёх действиях, 12-ти картинах

по повести Ф.М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели»

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Полковник Егор Ильич Ростанев, хозяин дома, 40 лет

Генеральша Агафья Тимофеевна Крахоткина, его мать

Дети Ростанева:

Сашенька, девочка, 15 лет

Илюша, мальчик, 6 лет, без слов

Сергей, студент, племянник Ростанева

Настенька, гувернантка Илюши

Опискин Фома Фомич, приживал в доме Полковника, 50 лет

Перепелицына Анна Ниловна, приживалка, доверенная Генеральши

Бахчеев Степан Алексеевич, сосед помещик

Татьяна Ивановна, гостья Полковника, 35 лет

Обноскин Павел Семёнович, гость Полковника, 25 лет

Коровкин

Видоплясов Григорий, лакей, молодой человек

Гаврила, камердинер Полковника, старик

Приживалки Генеральши без слов

 

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

1 КАРТИНА

Чайная комната в доме Полковника. Опискин на почётном месте - в халате и домашних туфлях. Полковник - осанистый мужчина с густыми тёмно-русыми бакенбардами. Генеральша, позади неё, наклоняясь к уху, что-то шипит Перепелицына. Татьяна Ивановна - пышно одетая дама, вертится, рассматривает говорящих, строит глазки мужчинам, что-то шепчет соседкам, невпопад смеётся. Обноскин - молодой человек, манерный, рассматривает говорящих через лорнет. Бахчеев - очень толстый ворчливый господин. В углу приживалки - 3 женщины, копируют слова и жесты Генеральши.

Опискин. Почему? Почему я готов сейчас же идти на костёр за мои убеждения? А почему из вас никто не в состоянии пойти на костёр? Почему, почему?

Полковник. Да ведь это уж и лишнее будет, Фома Фомич, на костер-то! Ну, что толку? Во-первых, и больно, а во-вторых, сожгут, пожалуй. Что останется?

Опискин. Что останется? Благородный пепел останется. Но где вам понять, где вам оценить меня! Для вас не существует великих людей, кроме каких-то там Цезарей да Александров Македонских! Что сделал твой хвалёный Александр Македонский? Всю землю-то завоевал? Да ты дай мне такую же фалангу, так и я завоюю, и ты завоюешь, и он завоюет. Мальчишка! Прохвост! Розог бы дать ему, а не прославлять во всемирной истории... да уж вместе и Цезарю!

Обноскин. Цезаря-то хоть пощадите, Фома Фомич!

Опискин. Не пощажу дурака!

Бахчеев. А не щади! Нечего их щадить. Все они прыгуны, все только бы на одной ножке повертеться! Колбасники! Все мошенники! Один только ты ученый, Фома! Уж такой учёный, что даже, я слыхал, выдумал дворовых людей по-французски учить.

Опискин. И что ж? Что в этом странного?

Бахчеев. Да слыханное ли это дело, холопа по-французски учить?

Опискин. Одной только пользы для. Полезно это хаму, слуге, значит.

Бахчеев. В чём польза-то? На что холопу знать по-французски? Да и нашему-то брату на что? По-моему, графин водки выпил – вот и заговорил на всех языках. Вот как я его уважаю, французский-то ваш язык! Небось, и вы по-французски: «Та-та-та! Та-та-та! Вышла кошка за кота!»

Полковник. Фома об их образовании заботится. Произношению учит. Как ни верти, а полезно…

Бахчеев. Да в чём же?

Полковник. Наука, брат! Тут польза, тут ум, тут всеобщее счастье! Учёные люди всю подноготную знают. Сидишь между ними, слушаешь и ведь сам знаешь, что ничего не понимаешь, а все как-то сердцу любо... Вот подождите, увидите человека! Человек редкий, я вам скажу, человек ученый, человек науки. Останется в столетии. Подождите, я вас познакомлю.

Опискин. Это вы про племянничка вашего?

Полковник. Нет, нет, Фома! Это я теперь про Коровкина. То есть и Серёжа тоже, и он… Да... Я вам говорил, кажется? Я писал ему. Просил приехать... он обещал. Но теперь-то я про Коровкина говорил.

Опискин. Какими же он науками занимается?

Полковник. Науками? Науками… вообще науками! Я вот только не могу сказать, какими именно, а только знаю, что науками. Про железные дороги говорит. А как говорит! И знаете, немного, эдак, вольных идей. Вот жаль, что я сам мало понял… времени не было… а то бы рассказал всё как по нитке. И, вдобавок, благороднейших свойств человек! Я его пригласил к себе погостить. С часу на час ожидаю Коровкина-то.

Генеральша. Кто такой? Про кого он?

Перепелицына. Гостей-с Егор Ильич наприглашали-с, ученых-с, по большим дорогам ездят, их собирают-с.

Опискин. Смотрю я на вас, Егор Ильич, и удивляюсь.

Полковник. Чему бы это, Фома? Что во мне такого удивительного?

Опискин. Как мало в вас любви к отечеству, Егор Ильич.

Полковник. Из чего же ты такой вывод делаешь, Фома?

Опискин. А вы посмотрите на себя в зеркало… Внимательно посмотрите.

Полковник подходит к зеркалу.

Неужели ничего не замечаете?

Полковник. Ничего… вроде.

Опискин. Ничего вроде! Воля ваша, полковник. Вы можете сыскать себе прихлебателей, лизоблюдов, партнеров. Но никогда Фома Опискин не будет ни льстецом, ни лизоблюдом, ни прихлебателем вашим! В чем другом, а уж в этом я вас заверяю!

Полковник. Да объясни ты, Фома. Не мучай. В чём дело?

Опискин. Вот, когда я подхожу к зеркалу и смотрюсь в него,… далеко не считаю себя красавцем, но поневоле прихожу к заключению, что есть же что-нибудь в этом сером глазе. Это мысль, это жизнь, это ум в этом глазе! Не хвалюсь именно собой. Говорю вообще... В то время как вы! Вы помещик! Вы должны бы сиять, как брильянт в своих поместьях!

Полковник. Да что же я, Фома?

Опискин. Какой же гнусный пример подаёте вы своим низшим?

Полковник. Да чем же? Чем подаю гнусный пример?

Опискин. Неужели я один это вижу? Неужели только мне дал господь силу проникать в самую суть человеческую? Тогда мой прямой долг, открыть, как говорится, глаза слепцам. Да ведь с этими, с позволения сказать, бакенбардами вы, Егор Ильич, вылитый француз. Какая же любовь к отечеству, коли физиономия вся на французский манер?

Генеральша. А ведь верно. Похож. Как же я раньше-то не замечала? Ай да, Фома Фомич! Глаз, что твой алмаз.

Перепелицына. Похожи-с. Истинно говорю, похожи-с. Можно сказать-с, одно лицо-с.

Полковник. Не может быть... Что французского в моих бакенбардах?

Опискин. Мне здесь не верят! Мне! Положившему жизнь на счастие этого семейства! Впрочем, чему удивляться?

Полковник. Полно. Полно тебе, Фома. Оставь это. Если ты так считаешь… Да что ж мне с ними сделать-то? С бакенбардами-то этими?

Опискин. Сбрить.

Полковник. Как сбрить?

Опискин. Всенепременно и окончательно.

Генеральша. Сбрить, Егорушка. Сбрить.

Перепелицына. Сбрить-с. Сбрить-с.

Полковник. Да как же я с голым лицом-то на люди покажусь? Срам ведь один.

Опискин. Ах, Егор Ильич, Егор Ильич. Научитесь доверять мне, наконец. Не я ли заронил в вас искру того небесного огня, который горит теперь в душе вашей. Заронил ли я в вас искру небесного огня или нет?.. Отвечайте же. Горит в вас искра или нет? Позвольте вам заметить, что я жду.

Генеральша. Mais répondez donc, Егорушка! Да отвечайте же!

Опискин. Я спрашиваю: горит ли в вас эта искра иль нет?

Полковник. Ей-богу, не знаю, Фома. Право, ты уж лучше не спрашивай, а то я совру что-нибудь…

Опискин. Хорошо! Так, по-вашему, я так ничтожен, что даже не стою ответа. Вы это хотели сказать? Ну, пусть будет так. Пусть я буду ничто.

Полковник. Да нет же, Фома, бог с тобой! Ну, когда я это хотел сказать?

Опискин. Нет, вы именно это хотели сказать.

Полковник. Да клянусь же, что нет!

Опискин. Хорошо! Пусть буду я лгун! Пусть я, по вашему обвинению, нарочно изыскиваю предлога к ссоре. Пусть ко всем оскорблениям присоединится и это. Я всё перенесу…

Генеральша. Mais, mon fils… Сын мой…

Полковник. Фома Фомич! Маменька! Ей-богу же, я не виноват! Так разве… нечаянно… с языка сорвалось!

Перепелицына. Это оттого, что вы непочтительны-с. Это оттого, что вы эгоисты-с. Оттого вы и оскорбляете маменьку-с. Они к этому не привыкли-с. Они генеральши-с, а вы только полковники-с.

Полковник. Да уж я и сам понимаю теперь, что эгоист! Фома! Маменька! Всё, шабаш! Исправлюсь и буду добрее! Сорок лет прожил и до сих пор, всё думал про себя, что человек… ну и всё там, как следует. А ведь и не замечал до сих пор, что грешен как козёл… Эгоист первой руки… и наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!

Опискин. Обижают меня здесь. Бедность мою обижают, уважения не питают ко мне.

Бахчеев. Эвон как хватил! Представление. Натуральное представление. (Полковнику) А что это у нас завтра, Егор Ильич? Никак Илья-пророк? Илюша, сынок-то ваш именинник будет.

Полковник. Именно! Именно! Как есть, именинник. Каков каламбур получился? Ишь! Вот завтра и попразднуем, повеселимся, как говорится! Поздравим Илюшу.

Опискин. Вот, теперь вы Илюшей решили заняться. А меня? А я как же?

Полковник. О чём ты, Фома?

Опискин. А меня поздравить? Ведь и я именинник завтра.

Полковник. Как же так? Да ведь завтра будет Ильин день, а не Фомин!

Опискин. Что с того? Я тоже завтра именинник!

Бахчеев. Помилуй, Фома Фомич. Мы ведь тебя всегда в октябре поздравляли.

Опискин. И что же?

Бахчеев. А то, что завтра Ильин день, А не Фомин. Понимаешь?

Опискин. А зачем вы, Степан Алексеич, такой толстый?

Бахчеев. Что за вопрос? Это так уж бог устроил, Фома Фомич - один толст, а другой тонок. А против всеблагого провидения смертному восставать невозможно

Опискин. Нет. Ты живёшь на готовом, а пользы отечеству не приносишь. Надо служить, а ты всё дома сидишь да на гармонии играешь.

Бахчеев. Что ж с того, что и на гармони. Да и в какую я службу пойду, Фома Фомич? В какой мундир толстоту-то мою затяну? Надену мундир, затянусь, неравно чихну – все пуговицы и отлетят. Да ещё, пожалуй, при высшем начальстве. Что тогда?

Опискин хохочет, вслед за ним остальные.

Бахчеев. Что я тут смешного сказал?

Опискин. Кошон! Настоящий Кошон!

Бахчеев. Кошон и я на французском диалекте понимаю, что свинья. Согрешил я перед тобой, Фома Фомич, благодетель. Подумал было, что ты благовоспитанный человек. А ты, брат, выходишь такая же свинья, как и мы все!

Идёт к двери. Полковник бежит за ним. Оба выходят на террасу.

 

2 КАРТИНА

На террасе Полковник и Бахчеев. Входит Сергей, остаётся незамеченным.

Полковник. Степан Алексеич! Ну, Степан Алексеич! Куда ж вы? Теперь и пудинг подадут. Я уж распорядился.

Бахчеев. Ну, вас с вашим пудингом! Я, батюшка, долго молчал. Он думал, что и я перед ним собачонкой на задних лапках буду выплясывать. На-тка, брат, возьми закуси!

Полковник. Нет-нет! Не говорите так. Фома превосходнейший человек! Он мне друг. Он меня благонравию учит.

Бахчеев. Слыханное ли дело. Именинам ребёнка позавидовал! Какой, скажите мне на милость, Фома может быть именинник? Ну? Молчите? Как же он, ракалья анафемская, заговорил-то вас всех. Ведь у покойного генерала Крахоткина он в шутах проживал! Приживальщик из хлеба, ни более, ни менее. Ведь он для его генеральской потехи, различных зверей и иные живые картины из себя представлял! И выходит, что прежде Ваня огороды копал, а нынче Ваня в воеводы попал. Сам шутом натерпелся, теперь и для себя шутов требует.

Полковник. Но, помилуйте, что вы говорите, Степан Алексеич! Ну, не бессмысленно ли, что вы сказали?

Бахчеев. В чём? В чём бессмысленность? Ладно, он вашу матушку заворожил. Она хоть и очень достойная дама и к тому же генеральша, да, по-моему, из ума совсем выжила. Не надышит на Фому этого Фомича, слышит его ушами, смотрит его глазами. Всему она и причиной. Она-то и завела его в доме. А вы-то, полковник-то! Отставного шута заместо отца родного почитаете! В рамку вставили его, подлеца! В ножки ему кланяется, своему-то приживальщику!

Полковник. Что ж делать, друг мой! Действительно он, может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в эту самую минуту… Но, впрочем, кто ж без недостатков? И мы же не золотые.

Бахчеев. Ведь я прежде и сам его уважал. Вы что думаете? Каюсь, открыто каюсь. Был дураком! Ведь он и меня обморочил. Всезнай! Всю подноготную знает, все науки произошел! Мудрец, дескать, я, всех умнее, одного меня и слушай. Такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может! Да я у вас похудел в одни сутки. Ну, верите ли, что я у вас похудел? Нет, вы, я вижу, не верите. Что ж, пожалуй, бог с вами, не верьте.

Полковник. Голубчик, Степан Алексеич, да верю я вам, верю.

Бахчеев. Не потакайте Фоме, Егор Ильич! Себя сгубите! Прольёте кровавую слезу! Да уж поздно будет!

Полковник. Что ж, Степан Алексеич, уж не приедете к нам более?

Бахчеев. К вам-то? В том-то и горе моё, что я тряпка, а не человек! Недели не пройдёт, а я опять сюда поплетусь. А зачем? Вот подите... Сам не знаю зачем, а поеду. Опять буду с Фомой воевать. Это уж горе моё! За грехи мне господь этого Фому в наказание послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого! Тьфу! Прокисай всё на свете!

Уходит, сталкиваясь с Сергеем.

Сергей. Ну вот, дядюшка, я и приехал!

Полковник. Серёжа! Серёжа мой приехал! Да чего ж я рад! Даже описать тебе не могу!

Сергей. А у вас ничего не переменилось. Всё по-старому.

Полковник. Ты считаешь? А впрочем, может быть… Ты ведь должен хорошо помнить весь этот сад, Серёжа. Ты тут играл и бегал, когда был маленький! А помнишь, один раз, вечером, Катя-покойница подозвала тебя и стала тебя ласкать... Ты перед этим бегал и весь разрумянился. Волоски у тебя такие светленькие, в кудряшках... Она ими играла-играла, да и сказала: «Это хорошо, что ты его, сиротку, к нам взял». Помнишь иль нет?

Сергей. Чуть-чуть, дядюшка.

Полковник. Тогда ещё вечер был, и солнце на вас обоих так светило, а я сидел в углу и трубку курил, да на вас смотрел... Я, Серёжа, каждый месяц к ней на могилу, в город, езжу… да… видишь? Счастливые дни мелькнули и ушли безвозвратно… Ну, полно нюниться… Это ничего, брат. Это я просто тебя увидел. Хорошо, что приехал. Не подвёл. Как же я тебя ждал! Милый ты мой! Серёжа!

Сергей. Признаюсь вам, письмо ваше меня так удивило, что я…

Полковник. Друг мой, ни слова об этом! После, после это всё объяснится. Я, может быть, и виноват перед тобою. И даже, может быть, очень виноват, но…

Сергей. Передо мной виноваты, дядюшка?

Полковник. После, после! Да какой же ты стал молодец! Милый ты мой! А как же я тебя ждал! Хотел излить, так сказать… Ты учёный, ты поймёшь… Один ты у меня… Ты и Коровкин… Встретил я, знаешь, необыкновенного учёного человека три дня назад. Жду теперь в гости,… но об этом после. Должен заметить тебе, что на тебя здесь все сердятся. Смотри же, будь осторожнее, не оплошай!

Сергей. На меня?

Полковник. На тебя, братец. Что ж делать! Фома Фомич немножко… ну уж и маменька, вслед за ним. Вообще будь осторожен, почтителен. Не противоречь, а главное, почтителен.

Сергей. Дядюшка, если так…

Полковник. Ни-ни-ни! Ни за что в свете! Ты мой гость, и я так хочу!

Сергей. Дядюшка, скажите мне сейчас же, для чего вы меня звали? Что за фантастическая идея о женитьбе моей на Настасье Евграфовне? Чего от меня надеетесь? И, главное, в чём передо мной виноваты?

Полковник. Друг мой, и не спрашивай! Я, может быть, и во многом виноват. Но я хотел поступить как честный человек, и… И ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть в тебе хоть капля благородства! Но довольно, ни слова больше! Всё сам скоро узнаешь. Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное, не сконфузься…

Сергей. Но послушайте, дядюшка, кто ж у вас там? Я, признаюсь, так мало бывал в обществе…

Полковник. Все свои, ободрись! Да кто ж у нас?.. Во-первых, мамаша… Ты помнишь мамашу или не помнишь? Добрейшая, благороднейшая старушка, без претензий. Главное, Фома Фомич, которого маменька обожает. И за дело, за дело. Он много для неё сделал. Величайший человек, скажу я тебе. Ого-го какой человечище! Призван к совершению подвига.

Сергей. Какого подвига?

Полковник. Этого я и описать тебе не смогу. Только от его глубокомысленнейшего сочинения в душеспасительном роде произойдёт всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. Он, брат, мне это сам говорил... Понимаешь?

Сергей. Не очень.

Полковник. Ничего, ничего, сейчас сам всё увидишь. Дальше у нас девица Перепелицына. Превосходнейшая девица! Редкая девица! Ты не думай, что она приживалка какая-нибудь. Она, брат, сама подполковничья дочь. Кто же ещё из наших? Про детей не говорю. Сам увидишь! Илюша завтра именинник. Есть городские гости. Павел Семёныч Обноскин – молодой человек, но высочайшего ума человек. И, вдобавок, превосходной нравственности. Ну, и наконец, гостит у нас, видишь ли, одна Татьяна Ивановна. Девица, немолодая, но… Богата, братец, так, что два Степанчикова купит. Недавно получила, а до тех пор горе мыкала. Ты Серёжа, пожалуйста, остерегись. Она такая болезненная… знаешь, что-то фантасмагорическое в характере. Ну, ты благороден, поймешь… Испытала, знаешь, несчастья! Вдвое надо быть осторожнее с человеком, испытавшим несчастья! Если даже и солжёт что-нибудь, то единственно, так сказать, чрез излишнее благородство души. Понимаешь?

Сергей. Послушайте, дядюшка, я вас так люблю… простите откровенный вопрос: женитесь вы на ком-нибудь здесь или нет?

Полковник. Тебе верно уже доложили невесть что?

Сергей. В самых общих чертах. Ваш бывший сослуживец Терентьев. Встретил его в Петербурге в прошлом месяце.

Полковник. Иван Кузьмич-то? Да-да. Был он у нас проездом с Кавказа. Но ты пойми, брат! Всё это только дрязги и больше ничего! Я тебе всё расскажу. Во-первых, я не женюсь. Маменька, а главное, Фома Фомич… Так вот, все они хотят, чтоб я женился на этой самой Татьяне Ивановне, из благоразумия… то есть для всего семейства. Конечно, мне же добра желают – я ведь это понимаю. Но я ни за что не женюсь. Несмотря на то, я как-то не умел отвечать: ни «да», ни «нет» не сказал. Это уж, брат, со мной всегда так случается. Они и подумали, что я соглашаюсь, и непременно хотят, чтоб завтра, для семейного праздника, я объяснился… К тому же Фома Фомич, неизвестно почему, на меня рассердился, маменька тоже. Я, признаюсь, только ждал тебя да Коровкина… хотел излить, так сказать…

Сергей. Да чем же тут поможет Коровкин, дядюшка?

Полковник. Поможет, друг мой, поможет. Я на него как на каменную гору надеюсь: побеждающий человек! Я, признаюсь, и на тебя тоже надеялся. Думал, ты их урезонишь. Сам рассуди, ну, положим, я виноват, действительно виноват… Ну, да всё же меня можно простить когда-нибудь! За Сашурку-то я боюсь – вот что… Горячее сердечко… Ну, и с богом! Знаешь, брат, надо хитрить. Поневоле Талейраном сделаешься. Ну, да ничего!

Сергей. Послушайте, дядюшка, из всего, что я слышал, мне кажется, что вы…

Полковник. Тюфяк, что ли? Да уж ты договаривай! Что ж, брат, делать! Я уж и сам это знаю. Ну, пойдём. Пойдём.

 

3 КАРТИНА

Полковник и Сергей входят в чайную. Сергей спотыкается о ковёр и вылетает на середину комнаты.

Сергей. Здравствуйте.

Полковник. Ну, а теперь, маменька, Фома, позвольте вам рекомендовать. Вот наш молодой человек. Он немного сконфузился, но вы его верно полюбите. Рекомендую. Племянник мой, Сергей Александрович. Я рассказывал. Сызмальства, с десяти лет на моём попечении, по сиротству своему. Покойной жены моей, Кати… сестры её сын. Сейчас прямо из Петербурга. Проходил курс. Занимался науками. Минералогией! Это, брат, что камушки там разные рассматривает, минералогия-то?

Сергей. Да, дядюшка, камни…

Полковник. Гм… много есть наук, и всё полезных! А я ведь, брат, по правде, в чём другом – еще так и сяк. А в науках глуп – откровенно каюсь!

Обноскин. Откровенно каетесь?

Генеральша. Чаю, ещё чаю. Послаще только. Фома Фомич любит чай послаще. Ведь тебе послаще, Фома?

Опискин. Не до чаю мне вашего теперь! Вам бы всё, что послаще! Пойду. Теперь не до меня. Учёный приехал. Значит, уж я для вас уж больше не учёный. Где нам быть подле такого светила…

Полковник. Куда ж ты, Фома? Мой Серёжа приехал, а ты уходишь.

Опискин. Ваш Серёжа! Вот и носитесь со своим Серёжей! Вы теперь мною пренебрегаете. Вы учёными теперь занимаетесь! Вам теперь учёные дороже меня! Где мне с ними тягаться. Чаи гонять. Я уж так как-нибудь. В уединении чаю напьюсь. И сухой хлебной корочкой сыт буду, раз меня в этом доме ни во что почитают.

Генеральша. Фома Фомич! Голубчик! Куда ж ты?

Опискин. Пойду, помолюсь за заблудшие души. Что ж, Фома, видать участь твоя такая. Для радения послан ты в этот дом, а не собственной благости и спокойствия ради…

Уходит. Генеральша ёрзает в кресле.

Полковник. Ну, так я и ждал! Так и думал! Ну, что теперь делать?

Сергей. Признаюсь, дядюшка, по-моему, не стоит обращать и внимания, и я, право, удивляюсь вашему смущению.

Полковник. Ох, братец, не знаешь ты ничего! Это он про тебя услыхал, что ученый. Это я виноват. Погорячился, разболтал! Про тебя… да ещё, про Коровкина давеча говорил. Аттестовал в высшей, можно сказать, категории… Серёжа, посуди сам, ну, можно ли жить в таком положении? Ну, за что он бедняка Бахчеева из-за стола прогнал? Ну, за что, за что?

Перепелицына. Да уж теперь нечего горевать-с, коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с, Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы маменьку-с, так теперь бы и не плакали-с.

Полковник. Да чем же, Анна Ниловна, я-то виноват? Побойтесь Бога!

Перепелицына. Я Бога боюсь, Егор Ильич. А происходит всё оттого, что вы эгоисты-с и родительницу не любите-с. Отчего вам было спервоначалу воли их не уважить-с? Они вам мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.

Генеральша. Оттого, что он оскорбляет мать свою.

Полковник. Маменька, помилосердуйте! Где же я вас оскорбляю?

Генеральша. Оттого, что ты мрачный эгоист, Егорушка!

Полковник. Маменька, маменька! Где же я мрачный эгоист?

Генеральша смахивает со стола чашку.

Полковник. (Сергею) Это она всегда, как рассердится, возьмет да и бросит что-нибудь на пол. Но это только… когда рассердится... Но это ничего… это так… Ты, брат, главное на сердце смотри…

Татьяна Ивановна. Сердце! Сердце!

Откинулась на спинку кресла и захохотала.

Послушайте. Послушайте, я хочу вас спросить…

Сергей. Что прикажете?

Татьяна Ивановна. Я хотела вас спросить: надолго вы приехали или нет?

Сергей. Ей-богу, не знаю. Как дела…

Татьяна Ивановна. Дела! Какие у него могут быть дела?.. О, безумец!

Закрывается веером, потом хлопает в ладоши.

Постойте! Постойте! Послушайте, знаете ли, что я вам скажу? Вы ужасно, ужасно похожи на одного молодого человека, о-ча-ро-ва-тельного молодого человека!.. Помните? Он ужасно похож на того безумца… еще мы катались и встретили… верхом и в белом жилете… еще он навел на меня свой лорнет, бесстыдник! Помните, я еще закрылась вуалью, но не утерпела, высунулась из коляски и закричала ему: бесстыдник! А потом бросила на дорогу мой букет… Помните?

Закрывает лицо руками, потом вскакивает, подбегает к окну, срывает розу с куста в цветочном горшке, бросает её под ноги Сергею и, хохоча, выбегает из комнаты. Опискин подходит и поднимает цветок. Входят Илюша, за ним Сашенька с Настей. Илюша подбегает к отцу. Полковник берёт его на руки и подносит к Сергею.

Полковник. Смотри, Илюша. Братец твой. Прямо из Петербурга приехал. Сашенька, дочурка, помнишь ли Серёжу? Смотри, Серёжа, Сашурка-то моя уже невеста!

Сашенька приседает. Все усаживаются за стол.

Перепелицына. (Приживалке) Видно, Прасковья Ильинична забыли-с маменьку-с? Маменька-с требовали чаю-с, а вы и не наливаете-с. А они ждут-с.

Сергей. Я давеча услышал невольно ваш разговор, дядюшка. Справедливо иль нет, что Фома Фомич позавидовал именинам Илюши и утверждает, что и сам он завтра именинник. Признаюсь, меня это так изумило, что я…

Полковник. Рожденье, рожденье, не именины, а рожденье! Он не так только выразился. А он прав, завтра его рожденье. Правда, брат, прежде всего…

Сашенька. Совсем не рожденье!

Полковник. Как не рожденье?

Сашенька. Вовсе не рожденье, папочка! Это вы просто неправду говорите, чтоб самого себя обмануть, да Фоме Фомичу угодить. А рожденье его в марте было. Ещё, помните, мы перед этим на богомолье в монастырь ездили, а он сидеть никому не дал покойно в карете. Всё кричал, что ему бок раздавила подушка. И целый день киснул да куксился, с нами говорить не хотел…

Пауза. Генеральша привстаёт и пристально смотрит на Сашеньку.

Перепелицына. Экую волю дают-с! Уморить хотят бабиньку-с!

Полковник. Саша! Саша! Опомнись! Что с тобой, Саша?!

Сашенька. Не хочу молчать, папочка! Мы все долго терпели из-за Фомы Фомича, из-за скверного, из-за гадкого вашего Фомы Фомича! Потому что Фома Фомич всех нас погубит, потому что ему то и дело толкуют, что он умница, великодушный, благородный, ученый. А Фома Фомич, как дурак, всему и поверил! Вот вы увидите, всех нас съест, а виноват всему папочка! Гадкий, гадкий Фома Фомич, прямо скажу, никого не боюсь! Он глуп, капризен, замарашка, неблагодарный, жестокосердый, тиран, сплетник, лгунишка…

Ах, я бы непременно, сейчас же прогнала его со двора. А папочка от него без ума!

Генеральша. Ах!

Падает в кресло.

Перепелицына. Воды, скорее воды!

Полковник. Воды, воды! Маменька, маменька, успокойтесь! На коленях умоляю вас успокоиться!

Перепелицына. На хлеб на воду вас посадить-с. Да из темной комнаты не выпускать-с… Человекоубийцы вы эдакие-с!

Сашенька. И сяду на хлеб, на воду, ничего не боюсь! Я папочку защищаю, потому что он сам себя защитить не умеет. Кто он такой, кто он ваш Фома Фомич перед папочкою? У папочки хлеб ест да папочку же и унижает, неблагодарный! Да я б его разорвала в куски, вашего Фому Фомича! На дуэль бы его вызвала да тут бы и убила из двух пистолетов…

Полковник. Саша! Саша! Ещё одно слово и я погиб, безвозвратно погиб!

Сашенька. Папочка! Вам ли так себя погубить? Вам ли подчиняться этому скверному, неблагодарному человеку, быть его игрушкой, на смех себя выставлять? Папочка, золотой мой папочка!

Выбегает из комнаты. Вокруг Генеральши суматоха. Полковник встаёт перед ней на колени.

Генеральша. (Сергею) Вон! Вон из дому! Зачем он приехал? Чтоб и духу его не было! Вон!

Полковник. Маменька! Маменька, что вы! Да ведь это Серёжа. Ведь он, маменька, к нам в гости приехал.

Генеральша. Какой Серёжа? Вздор! Не хочу ничего слышать. Вон! Это Коровкин. Я уверена, что это Коровкин. Меня предчувствие не обманывает. Он приехал Фому Фомича выживать. Его и выписали для этого. Мое сердце предчувствует... Вон, негодяй!

Сергей. Дядюшка, если так… если так, то я… извините меня.

Идёт к дверям, Полковник загораживает ему дорогу.

Полковник. Сергей, Сергей, что ты делаешь?.. Ну, вот теперь этот… Маменька! Ведь это Серёжа!.. Сергей, помилуй! Ты мой гость, ты останешься. Ведь это она только так… ведь это она только когда рассердится… Ты теперь спрячься куда-нибудь… Она тебя простит. Она добрая, а только так, заговаривается… Слышишь, она принимает тебя за Коровкина, а потом простит, уверяю тебя…

Входит Гаврила - высокий старик в очках с тетрадкой подмышкой.

Ты чего?

Гаврила. Фома Фомич велел быть сюда, сами вослед идут. Мне на экзамент.

Сергей. Гаврила! Узнаёшь ли меня?

Гаврила. Узнаю! Узнаю, батюшка! Как не признать, Сергей Ляксандрыч! Радость вы наша!

Целует руки Сергею.

Сергей. Что это у тебя?

Гаврила. Китрадка, батюшка.

Сергей. Неужели и тебя начали учить по-французски?

Гаврила. Учат, батюшка, на старости лет, как скворца.

Сергей. Сам Фома учит?

Гаврила. Он, батюшка. Умнеющий, должно быть, человек.

Сергей. Нечего сказать, умник! А! Французские слова русскими буквами. Ухитрился!

Входит Опискин.

Опискин. Хочу потешить вас спектаклем. Эй ты, ворона, пошел сюда! Да удостойте подвинуться поближе, Гаврила Игнатьич! Этот, видите ли, Гаврила, за грубость и в наказание изучает французский диалект. Я, как Орфей, смягчаю здешние нравы, только не песнями, а французским диалектом. Ну, француз, мусью шематон. Терпеть не может, когда говорят ему: мусью шематон. Знаешь урок?

Гаврила. Вытвердил.

Опискин. А парле-ву-франсе?

Гаврила. Вуй, мусье, же-ле-парль-эн-пе…

Опискин хохочет. Генеральша, Перепелицына, Приживалки подхихикивают.

Тьфу! Вот до какого сраму дожил на старости лет!

Опискин. Что? Что ты сказал? Грубиянить вздумал?

Гаврила. Нет, Фома Фомич. Не грубиянство слова мои. И не след мне, холопу, перед тобой, природным господином, грубиянить. Но всяк человек образ божий на себе носит, образ его и подобие. Мне уже шестьдесят третий год от роду. Отец мой Пугачева-изверга помнит. А деда моего вместе с барином, Матвеем Никитичем, дай бог им царство небесное, Пугач на одной осине повесил. Я же, сударь, Фома Фомич, хотя и господский холоп, а такого сраму, как теперь, отродясь над собой не видывал!

Полковник. Ну, полно, полно, Гаврила! Нечего распространяться. Полно!

Опискин. Ничего, ничего. Пусть поговорит. Это ведь всё ваши плоды…

Гаврила. Всё расскажу! Ничего не потаю! Руки свяжут, язык не завяжут! Уж на что я, Фома Фомич, гнусный перед тобою выхожу человек, одно слово - раб. А и мне в обиду! Рабски рожден и всякую обязанность во страхе и трепете происходить должен. Книжку сочинять сядешь, я докучного обязан к тебе не допускать. Для того это настоящая должность моя выходит. Прислужить, что понадобится, с моим полным удовольствием сделаю. А то, что на старости лет по-заморски лаять да перед людьми сраму набираться! Да я в людскую теперь не могу сойти: «француз ты, говорят, француз!». Нет, сударь, Фома Фомич, не один я, дурак, а уж и добрые люди начали говорить в один голос, что вы как есть злющий человек теперь стали. А что барин наш перед вами всё одно, что малый ребенок. Что вы хоть породой и енаральский сын и сами может, немного до енарала не дослужили, но такой злющий, как, то есть... должен быть настоящий фурий.

Пауза.

Опискин. Как! Он смел обругать меня?! Меня! Да это бунт!

Полковник выталкивает Гаврилу за дверь.

Генеральша. В кандалы его, в кандалы! Сейчас же его в город и в солдаты отдай, Егорушка! Не то не будет тебе моего благословения. Сейчас же на него колодку набей.

Опискин. Как?! Раб! Халдей! Хамлет! Осмелился обругать меня! Он, он, обтирка моего сапога! Он осмелился назвать меня фурией!

Сергей. Признаюсь, что я в этом случае совершенно согласен с мнением Гаврилы.

Опискин. Это еще что? Да ты кто такой?

Полковник. Фома Фомич… это же Серёжа, мой племянник…

Опискин. Ученый! Так это он-то ученый? Либерте-эгалите-фратерните! Нет, брат, врёшь! Здесь не Петербург, не надуешь! Да плевать мне на твой эгалите! Ученый! Да ты, сколько знаешь, я всемеро столько забыл! Вот какой ты ученый!

Сергей. Да он пьян.

Опискин. Кто? Я?

Сергей. Да, вы!

Опискин. Пьян?

Сергей. Пьян.

Опискин визжит и выбегает из комнаты.

Опискин. Обижают! Обижают! Ноги моей больше не будет в этом доме!

Генеральша. Жестокий сын! Ты растерзал мои внутренности… mes entrailles, mes entrailles! Жестокий сын! Умираю!

Перепелицына. Если б только были почтительны-с. Если б только захотели заранее послушаться-с…

Генеральша уходит, опираясь на Перепелицыну. Остальные идут за ней, их голоса ещё долго слышны. Остаются Сергей и Настенька.

 

4 КАРТИНА

Сергей и Настенька.

Сергей. Скажите, я в сумасшедшем доме или нет?

Настенька. Вовсе не в сумасшедшем доме.

Сергей. Но если так, что ж это делается? Ради самого Христа, подайте мне какой-нибудь совет! Может быть, вы меня в чём-нибудь и наставите.

Настенька. Они сейчас, верно, опять в огород побежали.

Сергей. В какой огород?

Настенька. Это Фома Фомич на прошлой неделе закричал, что его обижают. Побежал в огород, достал в шалаше заступ и начал гряды копать. Вот, говорит, чтоб не попрекнули меня потом, что я даром хлеб ел. А тут-то все плачут, заступ у него отнимают. А он-то копает. Всю репу только перекопал. Сделали раз поблажку, вот он, может быть, и теперь повторяет. От него станется.

Сергей. И вы… рассказываете это так хладнокровно! Простите мне, я уж и не знаю, что говорю! Послушайте, вам известно, зачем я сюда приехал?

Настенька. Н-нет.

Сергей. Вы извините меня. Я чувствую, что не так бы следовало мне начать говорить об этом,… но всё равно! По-моему, откровенность в таких делах лучше всего. Вы знаете намерение дядюшки? Он приказал мне искать вашей руки…

Настенька. Не говорите этого, пожалуйста!

Сергей. Но он ведь писал ко мне.

Настенька. Так он-таки вам писал? Господи, какой это вздор!

Сергей. Простите меня. Может быть, я поступил неосторожно, грубо,… но ведь такая минута! Сообразите: мы окружены бог знает чем…

Настенька. Ох, ради бога, не извиняйтесь! Так он-таки вам написал! Вот этого-то я пуще всего боялась! А вы и поверили и прискакали сюда, сломя голову? Вот надо было!

Сергей. Признаюсь, я не ожидал… такой оборот… я, напротив, думал…

Настенька. А знаете,… вы мне покажите это письмо, которое он вам писал.

Сергей достаёт письмо, подаёт его.

Сергей. Хорошо.

Настенька читает и улыбается.

Настенька. Да вы не сердитесь, пожалуйста. И без того много горя!

Сергей. Я сам понимаю, каким я теперь дураком стою перед вами. Не смейтесь, пожалуйста, надо мной! Я не знаю, что говорю… А всё это оттого, что мне эти проклятые двадцать два года!

Настенька. О, боже мой! Так что ж?

Сергей. Как так что ж? Да ведь кому двадцать два года, у того это и на лбу написано, как у меня, например. Распроклятый возраст!

Настенька. Ох, нет-нет! Я уверена, что вы и добрый, и милый, и умный, и я искренно говорю это!

Сергей. Ради бога, назначьте мне свиданье, хоть сегодня же. Там, у пруда, есть беседка. Я знаю. Я ведь здесь жил маленький.

Настенька. Зачем это? Ведь мы и без того теперь говорим.

Сергей. Я теперь ещё ничего не знаю, Настасья Евграфовна. Я сперва всё узнаю от дядюшки. Ведь должен же он, наконец, мне всё рассказать. И тогда я, может быть, скажу вам что-нибудь очень важное…

Настенька. Нет-нет! Не надо! Закончим всё разом теперь. А в ту беседку и не ходите напрасно. Уверяю вас, я не приду. И выкиньте, пожалуйста, из головы весь этот вздор. Я серьёзно прошу вас.

Сергей. Так, значит, дядя поступил со мною, как сумасшедший! Зачем же он вызывал меня после этого?

Из сада слышны крики и визг.

Настенька. Боже мой! Опять! Вы не понимаете, о чём идет дело?

Сергей. Это Фома Фомич…

Настенька. Да, конечно, Фома Фомич. Но теперь из-за меня идет дело. Потому что они подозревают, что Егор Ильич влюблён в меня.

Сергей. Я, конечно, не имею ни малейшего права, но… скажите, и это умрёт во мне. Скажите откровенно. Дядя действительно влюблён в вас?

Настенька. И вы тоже! Кабы был влюблён, не хотел бы выдать меня за вас. А так как я бедная, ничтожная, а так как замарать меня ничего не стоит. А они хотят женить его на другой. Так вот и требуют, чтоб он меня выгнал для безопасности. Вон они теперь и кричат об этом.

Сергей. Так это всё правда? Так, значит, он непременно женится на этой дуре Татьяне Ивановне?

Настенька. Вовсе не дура! Она добрая. У неё благородное сердце. Благороднее, чем у многих других. Она не виновата тем, что несчастная. Я знаю наверно, что они там теперь кричат обо мне. Они растерзают его из-за меня. Завтра же уеду! Может, они отложат свадьбу его с Татьяной Ивановной… Я и говорить-то с ним не могу. За нами следят, и особенно эта Перепелицына. Но, боже мой, какой крик! Пойду туда! Я выскажу им всем всё это прямо в глаза, сама, что бы ни случилось! Я должна это сделать.

Убегает.

 

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

5 КАРТИНА

Вечер. Комната Сергея. Он переодевается, ему прислуживает Видоплясов  – молодой человек, учтивый до приторности.

Видоплясов. Аделаидина цвета изволите галстух надеть или этот, с мелкими клетками?

Сергей. Так этот галстух аделаидина цвета?

Видоплясов. Аделаидина-с.

Сергей. А аграфенина цвета нет?

Видоплясов. Нет-с. Такого и быть не может-с.

Сергей. Это почему?

Видоплясов. Неприличное имя Аграфена-с.

Сергей. Как неприличное? Почему?

Видоплясов. Известно-с; Аделаида, по крайней мере, иностранное имя, облагороженное-с. А Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с.

Сергей. Да ты с ума сошел или нет?

Видоплясов. Никак нет-с, я при своем уме-с. Всё, конечно, воля ваша-с обзывать меня всяческими словами-с. Но разговором моим многие генералы-с и даже некоторые столичные графы-с оставались довольны-с.

Сергей. Да тебя как зовут?

Видоплясов. Видоплясов. Неосновательная фамилия-с!

Сергей. Да почему ж неосновательная?

Видоплясов. Так-с. Изображает собою всякую гнусность-с.

Сергей. Да почему же гнусность?

Видоплясов. Помилуйте-с, бывают ли у кого такие фамилии-с?

Сергей. Я согласен, что фамилия твоя отчасти странная. Но ведь что ж теперь делать? Ведь и у отца твоего была такая ж фамилия.

Видоплясов. Это подлинно-с, что через родителя моего я, таким образом, пошёл навеки страдать-с. Так как суждено мне моим именем многие насмешки принять-с и многие горести произойти-с. Если бы не Фома Фомич…

Сергей. И тут не без Фомы Фомича!

Видоплясов. Это точно-с, Фома Фомич мои истинные благодетели-с. И, бымши истинные мне благодетели-с, они меня вразумили моему ничтожеству, каков я есмь червяк на земле-с. Так что чрез них я в первый раз свою судьбу предузнал-с. С самых почти детских лет-с моих жил я в Москве-с. У одного учителя чистописания в услужении-с. У него научился писать-с. И красками, и золотом, и кругом-с. Фома Фомич артистом назвают-с. Илюша у меня учится-с. Егор Ильич положил полтора целковых за урок-с. Фома Фомич так определили – полтора целковых-с. К окрестным помещикам в три дома езжу-с. Тоже платят-с. К тому же стихи пишу-с.

Сергей. Стихи?!

Видоплясов. Стихи-с. Всякий предмет стихами могу описать-с. Фома Фомич определил - настоящий талант-с. Взяли-с меня к себе чтецом и переписчиком-с. Облагодетельствовали-с. Вот-с. Извольте видеть-с.

Достаёт тетрадку.

Сергей. Что это?

Видоплясов. Грядущая слава моя-с. Фома Фомич своей рукой поправляли-с.

Сергей. «Вопли Видоплясова»

Видоплясов. Так точно-с. Вопли Видоплясова-с.

Сергей. Ты уж прочти, братец, свои вопли. Сделай одолжение.

Видоплясов. Извольте-с. Из жизненного-с:

«Если ты меня забудешь,

Не забуду я тебя;

В жизни может всё случится,

Не забудь и ты меня».

Ещё-с?

Сергей. Нет-нет! Благодарю. Так ты и напечатать стихи эти хочешь?

Видоплясов. Это уж решено-с. Посвящено будет Фоме Фомичу-с. Он и предисловие пишет-с. Сами видите, фамилия только повредит-с.

Сергей. Да чем же?

Видоплясов. Деликатность чувств-с нарушает-с. Сообразно таланту-с, и фамилия должна быть облагороженная-с.

Сергей. Так ты, какую хочешь, поставь фамилию на стихах. Псевдоним называется.

Видоплясов. Нет-с. Мне требуется, чтоб меня уж и здесь навеки новым именем звали-с.

Сергей. Бьюсь об заклад, что дядюшка согласился.

Видоплясов. Более по совету Фомы Фомича-с. Так как они истинные мои доброжелатели-с.

Сергей. Как же без Фомы Фомича-то обойтись? Ну, и какую же фамилию ты выбрал?

Видоплясов. Эссбукетов.

Сергей. Ведь это на духах написано.

Видоплясов. Спервоначалу я хотел другую-с. Просил, чтоб меня называли Верный. Григорий Верный. Потом какой-то балбес в кухне прибрал-с на это рифму «скверный». Теперь и проходу нет-с.

Сергей. От кого?

Видоплясов. От всех-с. Как только я мимо иду-с, все мне следом кричат всякие дурные слова-с. Даже ребятишки маленькие-с, которых надо, прежде всего розгами высечь-с, и те кричат-с... Дразнят, уськают даже-с. Мочи нет-с. Жизнию моею претерпеваю-с.

Сергей. А ты плюнь да мимо и пройди.

Видоплясов. Плевал-с. Ещё больше кричат-с.

Слышны наигрыши. Сергей выглядывает в окно.

Сергей. Пляшут… эх… хорошо! Люблю я комаринского. Слушать комаринского и не плясать…

Видоплясов. Фома Фомич её безнравственной почитают-с.

Сергей. Почему это?

Видоплясов. Потому как изображает отвратительного мужика-с в пьяном виде-с.

Сергей. Это ж просто песня…

Видоплясов. Порядочный человек-с не может, не сгорев от стыда-с, признаться, что знает эту песню-с. Так Фома Фомич говорят-с.

Сергей. Так и Фома Фомич твой знает, коли говорит…

Входит Гаврила.

Гаврила. Пожалуйте к дяденьке!

Сергей. К дяде? А где он?

Гаврила. В чайной. Там же, где чай изволили давеча кушать.

Сергей. Кто с ним?

Гаврила. Одни. Дожидаются. Тебе, Гришка, велели за Фомой Фомичом идти.

Видоплясов. Какой я тебе Гришка? Мужичьё-с!

Уходит.

Гаврила. Эхе-хе. Прошли наши красные деньки!

Сергей. Не стыдно ли, Гаврила? Такому болвану, дураку набитому в руки даётесь.

Гаврила. Где же, батюшка, где же он дурак, коли уж господами нашими так заправляет?

 

6 КАРТИНА

Та же чайная комната, только на столе стоят зажжённые свечи. Полковник выбрит, ходит по комнате. Входят Сергей с Гаврилой.

Полковник. Друг мой! Всё кончено! Всё решено!

Сергей. Что кончено? Что решено? И отчего вы в таком виде?

Полковник. В каком виде? Ах, это. Это так… пустяки. Верно Фома сказал, что я с теми баками на француза похож. Ведь похож был? Похож?

Сергей. Не знаю, дядюшка. Вовсе нет.

Полковник. Ты думаешь? Впрочем, пусть его. Ерунда. Сделанного не воротишь.

Сергей. Я слышал крики.

Полковник. Крики, братец, крики. Маменька в обмороке, и всё это теперь вверх ногами. Но я решился и настою на своём. Я теперь уж никого не боюсь. Я хочу показать им, что и у меня есть характер. И вот нарочно послал за тобой, чтоб ты помог мне им показать…

Сергей. Но что же случилось, дядюшка?

Полковник. Я расстаюсь с Фомой.

Сергей. Дядюшка! Ничего лучше вы не могли выдумать! И если я хоть сколько-нибудь могу способствовать вашему решению, то…

Полковник. Благодарю тебя, братец, благодарю! Жду Фому. Я уже послал за ним. Или он, или я! Мы должны разлучиться. Или же завтра Фома выйдет из этого дома, или… клянусь, бросаю всё и поступаю опять в гусары! (Гавриле) На что это у тебя французская тетрадка? Прочь её! Сожги, растопчи, разорви! Я твой господин, а не Фома Фомич. И я приказываю тебе не учиться французскому языку!

Гаврила. Слава те господи!

Входит Видоплясов.

Полковник. Что ж?! Где же Фома Фомич?!

Видоплясов. Фома Фомич не желают прийти-с. И находят требование явиться до несовместности грубым-с. Так что Фома Фомич очень изволили этим обидеться-с.

Полковник. Веди его! Тащи его! Сюда его! Силою притащи его!

Видоплясов убегает. Полковник ходит по комнате.

(Гавриле) Ты, впрочем, не рви тетрадку. Подожди и сам будь здесь… ты, может быть, еще понадобишься. (Сергею) Друг мой! Я, кажется, уж слишком закричал. Всякое дело надо делать с достоинством, но без криков, без обид. Знаешь что, Сережа… Не лучше ли будет, если б ты ушел? Я тебе потом всё расскажу. А?

Сергей. Вы боитесь, дядюшка? Вы раскаиваетесь?

Полковник. Нет, нет, не раскаиваюсь! Но знаешь, Фоме, может быть, будет очень тяжело, когда и ты будешь здесь. Так сказать, свидетелем его унижения. Я груб, без воспитания. Пожалуй, еще такое тяпну, сдуру-то, что и сам потом не рад буду. Всё же он для меня много сделал… Уйди, Сережа. Прошу тебя! Я тебе всё потом расскажу.

Сергей выходит на террасу, но остаётся у двери. Входит Опискин.

Опискин. Мои ли уши слышали такую угрозу, полковник? Так ли мне передано?

Полковник. Твои, Фома, успокойся. Поговорим серьёзно, дружески. Садись же, Фома.

Опискин садится.

Ты поймёшь меня, Фома. Ты не маленький, я тоже не маленький. Гм! Видишь, Фома, мы не сходимся в некоторых пунктах... И потому не лучше ли, брат, расстаться? Я уверен, что ты мне желаешь добра, и потому...

Достаёт пачку денег.

Фома, вот пятнадцать тысяч рублей серебром. Смело бери! Ты мне ничего не должен, потому что я никогда не буду в силах заплатить тебе за всё, что ты для меня сделал… Завтра или послезавтра разъедемся. Поселись где-нибудь подле нас. Занимайся литературой, науками: приобретай славу... К нам будешь приезжать гостить. И мы заживём, как в раю! Желаешь иль нет?

Пауза.

Опискин. Деньги! Где же они, где эти деньги? Давайте их, давайте сюда скорее!

Полковник. Вот они, Фома. Ровно пятнадцать. Всё, что было.

Опискин. Гаврила! Возьми себе эти деньги. Они, старик, могут тебе пригодиться… Но нет! Нет! Дай мне их сперва, эти деньги. Гаврила! Дай мне их! Дай мне их! Чтоб я притоптал их моими ногами! Мне предлагают деньги! Подкупают меня, чтоб я вышел из этого дома! Я ли дожил до этого последнего бесчестия?

Разбрасывает деньги по комнате, снова садится в кресло.

Вот, вот, они, ваши мильоны! Смотрите. Вот, вот, вот и вот! Вот как поступает Фома Опискин, если вы до сих пор этого не знали, полковник!

Полковник. Ты… возвышенный человек, Фома! Ты благороднейший из людей!

Опискин. Это я знаю.

Полковник. Фома, прости меня! Я подлец перед тобой, Фома!

Опискин. Да, передо мной.

Полковник. Фома! Не твоему благородству я удивляюсь. Но Фома, ты в одном ошибся. Я вовсе не подкупал тебя, чтоб ты вышел из дома. А просто-запросто я хотел, чтоб и у тебя были деньги, когда от меня выйдешь. Клянусь в этом тебе! На коленях готов просить у тебя прощения.

Опискин. Не надо мне ваших колен, полковник!

Полковник. Но, боже мой! Фома, посуди, ведь я был разгорячён… вне себя... Назови же, чем могу загладить эту обиду?

Опискин. Ничем, ничем, полковник! И будьте уверены, что завтра же я отрясу прах с моих сапогов на пороге этого дома.

Полковник. Нет, Фома, ты не уйдёшь! Ты не уйдёшь. Или я пойду за тобой на край света. И всё буду идти за тобой до тех пор, покамест ты не простишь меня... Клянусь, Фома!

Опискин. Вас простить? Понимаете ли вы ещё вину-то свою передо мною? Понимаете ли, что вы стали виноваты теперь передо мной даже тем, что давали мне здесь кусок хлеба? Вы мне доказали теперь, что я жил как раб в вашем доме, как лакей, как обтирка ваших лакированных сапогов! А между тем я, в чистоте моего сердца, думал до сих пор, что обитаю в вашем доме как друг и как брат! Да разве платят другу иль брату деньгами? На, мол, возлюбленный брат мой, на несколько иудиных сребреников, но только убирайся от меня с глаз долой! Вы думали, что я жажду вашего золота? Тогда как я питал одни райские чувства составить ваше благополучие. О, как разбили вы моё сердце! Давно-давно, полковник, я уже предвидел всё это. Вот почему я уже давным-давно давлюсь вашим хлебом! Вот почему меня не лелеяли ваши перины. Вот почему ваш сахар, ваши конфеты были для меня перцем, а не конфетами! Нет, полковник! Живите один. Благоденствуйте один. И оставьте Фому идти своею скорбною дорогою, с мешком на спине. Так и будет, полковник!

Полковник. Нет, Фома, нет! Так не будет! Так не может быть!

Опискин. Да, полковник, да! Именно так будет, потому что так должно быть. Завтра же ухожу от вас. Рассыпьте ваши мильоны, устелите ими весь путь мой, всю большую дорогу вплоть до Москвы. И я презрительно пройду по ним. Фома Опискин будет сыт одним благородством своей души! Я сказал и доказал! Прощайте, полковник. Про-щай-те!

Полковник. Прости, прости, Фома! Забудь!

Опискин. Прости! И это тот самый человек, для которого я столько раз не спал по ночам! Бывало, в бессонные ночи мои, вставал я с постели, зажигал свечу и говорил себе: «Теперь он спит спокойно, надеясь на тебя, Фома». И вот как заплатил ему этот полковник! Но довольно, довольно!

Полковник. Но я заслужу, Фома, я заслужу опять твою дружбу. Клянусь тебе!

Опискин. Как христианин, я прощу и даже буду любить вас. Но как человек, и человек благородный, я поневоле буду вас презирать. Нет, полковник, чтоб сравниться со мной, вы должны совершить теперь целый ряд подвигов. А на какой подвиг способны вы, когда не можете даже сказать мне «вы», как своему ровне, а говорите «ты», как слуге?

Полковник. Фома, но ведь я по дружбе говорил тебе «ты»! Я не знал, что тебе неприятно... Боже мой! Если б я только знал...

Опискин. Вся причина в том, что вы полковник, а я просто Фома...

Полковник. Нет, Фома, нет! Ты ученый, ты не просто Фома... я почитаю...

Опискин. Почитаете! Так скажите же мне, если почитаете. Как, по вашему мнению, достоин я или нет генеральского сана? Отвечайте решительно и немедленно. Достоин иль нет? Я хочу посмотреть ваш ум, ваше развитие.

Полковник. За честность, за бескорыстие, за ум, за высочайшее благородство души… Достоин!

Опискин. А если достоин, так для чего же вы не скажете мне «ваше превосходительство»?

Полковник. Фома Фомич, разве это возможное дело? Как же я тебе-то скажу «ваше превосходительство»? Разве я могу… разве я вправе произвести тебя в генералы?

Опискин. Да послужит это, говорит, вам уроком.

Полковник. Что хочешь, Фома, для тебя сделаю. Вот ты велел мне сбрить бакенбарды, потому что в них мало патриотизма, я сбрил. Сделаю всё, что тебе будет угодно, только… откажись от генеральского сана! Подумай, кто производит в генералы? Генерал воевал, он свою кровь на поле чести пролил! Ведь это уже, так сказать, высшее посягновение, Фома.

Опискин. Высшее посягновение! Затвердили какую-то книжную фразу, да и повторяете её, как попугай! Ну, неужели я не понимаю, что я бы сам был смешон, если б захотел именоваться превосходительством. Я, который презираю все эти чины и земные величия. Для вашей же пользы я решился требовать от вас генеральского титула. Я хотел доказать вам, что чин ничто без великодушия. Вы так постоянно чванились передо мною своим чином полковника, что вам уже трудно было сказать мне «ваше превосходительство». Вот где причина!

Полковник. Завтра же скажу тебе, Фома, «ваше превосходительство»!

Опискин. Завтра само собой. Я требую, чтоб вы теперь, сейчас же, сказали мне «ваше превосходительство». Или вам стыдно? В таком случае мне обидно, если вам стыдно.

Полковник. Ну, да… пожалуй, Фома… я готов... Только как же это, Фома? Ни с того ни с сего, «здравствуйте, ваше превосходительство». Ведь это нельзя...

Опискин. Во-первых, я не «ты», Егор Ильич, а «вы». Не забудьте это. И не Фома, а Фома Фомич.

Полковник. Да ей-богу же, Фома Фомич, я рад! Только что ж я скажу!

Опискин. Вы затрудняетесь? Это понятно. Ну, я вам помогу. Говорите за мной: «ваше превосходительство».

Полковник. Ну, ваше превосходительство...

Опискин. Полковник, перемените ваш тон! Не «ну, ваше превосходительство». А просто: «ваше превосходительство». Надеюсь, вы не оскорбитесь, если я предложу вам слегка поклониться и вместе с тем склонить вперед корпус. С генералом говорят, склоняя вперед корпус, выражая таким образом почтительность. Я сам бывал в генеральских обществах и всё это знаю... Ну-с, «ваше превосходительство»…

Полковник. Ваше превосходительство...

Опискин. Как я несказанно обрадован…

Полковник. Как я несказанно обрадован…

Опискин. Что имею, наконец, случай просить у вас извинения…

Полковник. Что имею случай просить у вас извинения…

Опискин. Наконец…

Полковник. Что, «наконец»?

Опискин. Наконец, случай просить у вас извинения…

Полковник. Наконец, случай просить у вас извинения…

Опискин. В том, что с первого раза не узнал души вашего превосходительства…

Полковник. В том, что с первого раза не узнал души вашего превосходительства…

Опискин. Смею уверить, что впредь не пощажу слабых сил моих на пользу общую...

Полковник. Смею уверить, что не пощажу слабых сил моих на общую пользу…

Опискин. Ну, довольно с вас! Не чувствуете ли вы теперь, что у вас вдруг стало легче на сердце? Отвечайте мне!

Полковник. Да, Фома, действительно, как-то легче сделалось.

Опискин. Вот что значит, полковник, исполненный долг! Вы самолюбивы!

Полковник. Самолюбив, Фома, вижу.

Опискин. Вы эгоист и даже мрачный эгоист...

Полковник. Эгоист-то я эгоист, правда, Фома. И это вижу. С тех пор, как тебя узнал, так и это узнал.

Опискин. Вы грубы. Вы так грубо толкаетесь в человеческое сердце. Так самолюбиво напрашиваетесь на внимание, что порядочный человек от вас за тридевять земель убежать готов! Будьте же нежнее, внимательнее, любовнее к другим, забудьте себя для других, тогда вспомнят и о вас. Живи и жить давай другим - вот моё правило! Терпи, трудись, молись и надейся - вот истины, которые бы я желал внушить разом всему человечеству!

Гаврила. Сладкогласный человек!

Полковник. Это правда, Фома, я всё это чувствую. Но не во всём же и я виноват. Так уж меня воспитали. С солдатами жил. А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком, так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого, как я, не нажить! Я и подумал тогда, что и я, может быть, ещё не совсем человек погибший.

Опискин. Опять эгоистическая черта! Опять я ловлю вас на самолюбии! Вы хвалитесь и мимоходом попрекнули меня слезами гусар. Довольно. Я ухожу… буду всю ночь молиться за вас. Я давно уже не знаю что такое сон… Прощайте! Прощаю и тебя, старик. Знаю, что ты не своим умом действовал. Прости же и ты мне, если я обидел тебя... Прощайте все, и благослови вас господь!

Уходит, Гаврила собирает деньги, отдаёт их Полковнику. Вбегает Сергей.

Сергей. Однако ж отказался от денег, я даже не ожидал.

Полковник. Какой благородный, какой бескорыстный, какой великий человек! И как мог я тут соваться с этими деньгами… то есть просто не понимаю!

Сергей. Отказался от пятнадцати тысяч, чтоб взять потом тридцать. Не устоял перед соблазном погримасничать. А вы могли сказать ему ваше превосходительство?

Полковник. Что же делать? Я даже горжусь... Это ничего для высокого подвига…

Сергей. Гордитесь же сколько угодно. Последний раз говорю, скажите, чего вы от меня требуете? И если всё кончено, то я еду. Не могу выносить таких зрелищ!

Полковник. Друг мой...  подожди. Я теперь к маменьке... Там надо кончить... важное, великое, громадное дело!.. Ты покамест уйди к себе. А я вымолю прощение, решусь на одно дело… и тогда сразу к тебе, и тогда всё-всё тебе расскажу. Подожди, Сергей!

Уходит. Сергей идёт в сад.

 

7 КАРТИНА

Тёмный сад перед домом, в глубине беседка. Оттуда слышны голоса, звук поцелуя, женский крик. Из беседки выбегает женщина в белом платье, за ней выходит Обноскин.

Обноскин. Извините меня, но... я никак не ожидал с вами встретиться. Вы видели даму, которая находилась вместе со мной в беседке?

Сергей. Видел, но не узнал.

Обноскин. А! Не узнали!.. Эту даму я назову скоро моею женою.

Сергей. Поздравляю вас. Но чем же я могу быть вам полезен?

Обноскин. Ах, в очень многом! Только умоляю, никому ни слова! Видите ли, я теперь в долгах и без копейки. У меня есть, кроме того, сестра, сирота круглая, живет в людях. В этом виноват и я. Жил глупо, задавал тону, играл, пил… Теперь я одумался и хочу совершенно изменить образ жизни. Но для этого мне необходимо иметь сто тысяч ассигнациями. А так как я не достану ничего службой, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой. Сестра дала мне свои последние три целковых, когда я отправился из Москвы. Здесь я увидел эту Татьяну Ивановну…

Сергей. Эта та пошлая дура?!

Обноскин. Конечно, я согласен с вами, что она дура. Но я решился пожертвовать собой и жениться. Согласитесь, что всё это не что иное, как благоразумие. К тому же я делаю это более для сестры... ну, конечно, и для себя...

Сергей. Вы хотите сделать формальное предложение Татьяне Ивановне?

Обноскин. Боже меня сохрани! Меня отсюда тотчас бы выгнали, да и она сама не пойдёт. А если предложить ей увоз, побег, то она тотчас пойдёт. В том-то и дело, чтоб было что-нибудь романическое и эффектное. Разумеется, всё это немедленно завершится между нами законным браком. Только бы выманить-то её отсюда! Татьяна Ивановна способна завести амурное дело решительно со всяким встречным.

Сергей. Так, стало быть, она совсем сумасшедшая... Ах! Извините. Так как вы теперь имеете на неё виды, то...

Обноскин. Пожалуйста, не стесняйтесь. Разумеется, не сумасшедшая, потому что ещё не сидит в сумасшедшем доме. В мании же к амурным делам я, право, не вижу особенного сумасшествия. Видите ли, она до прошлого года была в ужасной бедности, с самого рождения жила под гнетом у благодетельниц. Сердце у ней необыкновенно чувствительное, а замуж её никто не просил. И вдруг она получает богатство. Согласитесь сами, это хоть кого перевернёт... Как только всё будет готово, я её выманю, сядем и уедем. Вы понимаете, что тут никакого риску. Она совершеннолетняя, и, кроме того, во всем её добрая воля. Привезу я её в благородный дом, свадьбу уладим в три дня. Разумеется, нужны деньги. Я рассчитал, нужно не более пятисот серебром на всю интермедию. И в этом я надеюсь на Егора Ильича. Он даст, конечно, не зная в чём дело.

Сергей. Но почему вы удостоили выбрать меня для вашей доверенности.

Обноскин. Вы честны и не воспользуетесь моей идеей для себя. Разумеется, если захотите вступить со мной в дружелюбную сделку, я уступлю вам Татьяну Ивановну. И даже буду всеми силами способствовать в похищении. Но с условием: через месяц после свадьбы получить от вас пятьдесят тысяч ассигнациями. В чём, разумеется, вы мне заранее дали бы обеспечение в виде заёмного письма.

Сергей. Так вы её уж и мне предлагаете?

Обноскин. Натурально, могу уступить, если надумаетесь… Я, конечно, теряю, но... идея принадлежит мне. А ведь за идеи берут же деньги. Долго медлить невозможно. К тому же скоро успенский пост, и венчать не станут. Надеюсь, вы теперь вполне меня понимаете?

Сергей. Я сохраню вашу тайну, но товарищем вашим в этом деле я быть не могу.

Обноскин. Почему ж? Это самое великодушное дело! Во-первых, я жертвую собой и соглашаюсь быть её мужем. Ведь это же стоит чего-нибудь? Во-вторых, я беру только сто тысяч ассигнациями. Чтоб ей спокойно прожить, нужно отобрать у ней деньги и посадить в сумасшедший дом. Потому что каждую минуту надо ожидать, что к ней подвернется какой-нибудь бездельник с эспаньолкой и с усиками, с гитарой и с серенадами, который сманит её, женится на ней, оберет её дочиста и потом бросит где-нибудь на большой дороге. От этих шансов её нужно избавить, спасти.

Сергей. Она почти уже невеста дяди? Похитив её, вы сделаете ему большую обиду. И у него же возьмете взаймы для этого подвига.

Обноскин. А вот тут-то я вас и ловлю! Я, напротив, делаю вашему дядюшке величайшее одолжение. Спасаю его! Он с отвращением смотрит на эту женитьбу и к тому же любит другую девицу!

Сергей. Какую девицу?

Обноскин. Вы видели за чаем. Гувернантка. Помните, такая интересная девушка? Они имеют тайные свидания. Утверждали даже, что она с ним в непозволительной связи. Я вам говорю под секретом. Говорили даже, что она была в связи с Видоплясовым.

Сергей. С Видоплясовым?! Отвратительно даже слышать!

Обноскин. Это всё проделки Анны Ниловны, вот этой Перепелицыной. Это она распустила здесь эти слухи, из зависти, потому что сама прежде мечтала выйти замуж за Егора Ильича. На том основании, что она подполковничья дочь. Теперь-то вы понимаете моё одолжение Егору Ильичу? Ну, какая ему жена Татьяна Ивановна? Ведь когда я увезу её ночью, так уж тут никакая генеральша, никакой Фома Фомич ничего не сделают. Возвратить такую невесту, которая бежала из-под венца, будет уж слишком зазорно. Разве это не благодеяние Егору Ильичу? Я вижу, что вы, хоть и любите вашего доброго, благородного дядю, но ещё недостаточно вникли, как его мучат. Его непременно заставят жениться.

Сергей. Право, не знаю-с.

Обноскин. Тс! Кто-то идет!

Сергей. Где?

В глубине сада проходит человек.

Обноскин. Это Фома Фомич! Это его походка. Прощайте! Умоляю никому ни слова…

 

8 КАРТИНА

Скамейка в саду. Настенька. Входит Полковник.

Полковник. Настенька! Как хорошо, что вы здесь. Мне непременно нужно было…

Настенька. Я тоже хотела поговорить с вами, Егор Ильич.

Полковник. Настенька… понимаете, Настасья Евграфовна, я уж человек конченный. Да-да, не спорьте. А вы… Вы девица молодая… образованная… Я, признаться привязался к вам… как к дочери! Моя Катя, мой ангел покойный, любила вас и мне как дочь завещала.

Да, как дочь… именно… вот я и подумал… Вам в вашем положении… неудобно жить так… В общем, я написал Серёже… Сергею Александрычу… племяннику моему. Видали вы его сегодня за чаем. Я его потревожил из Петербурга с одной лишь целью – чтобы он составил ваше счастье. Вы оба дети мои, почти оба сиротки, оба на моем попечении выросли... Вы не думайте чего… Серёжа - человек в высшей степени благородный. Для него будет великодушным поступком составить ваше счастье. Я и приданое обещал…

Настенька. Верно, вы меня не любите! Верно, вы ничего не видите! Я, одного вас люблю! И ни за кого не выйду! Только и за вас не выйду, а завтра же… завтра же уеду и в монастырь пойду!

Полковник. Господи, несчастье-то, какое! Ангел! Ангел мой!

Целует Настеньку. Появляется Опискин. Настенька убегает. Опискин грозит пальцем Полковнику и уходит.

 

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

9 КАРТИНА

Гостиная. Распахнутые двери ведут в сад. Ранее утро. Полковник ходит по комнате. Входит Сергей.

Полковник. Это ты?! Прости, поднял тебя ни свет, ни заря. Дело безотлагательной важности.

Сергей. Что случилось?

Полковник. Серёжа! Всё пропало! Фома застал меня в саду вместе с Настенькой в ту самую минуту, когда я поцеловал её!

Сергей. Поцеловали? В саду?

Полковник. В саду, братец. Пошел я, чтоб непременно её увидать. Хотел ей всё высказать, урезонить её насчет тебя, то есть. А она меня уж целый час дожидалась там, у сломанной скамейки, за прудом... Она туда часто приходит, когда надо поговорить со мной.

Сергей. Часто, дядюшка?

Полковник. Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду сходились. Днём-то я и смотреть на неё не смею. Она в один угол, а я в другой нарочно смотрю. Как будто и не замечаю, что она есть на свете. А ночью сойдёмся, да и наговоримся...

Сергей. Ну, что ж, дядюшка?

Полковник. Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось, из глаз слёзы выступили. Стал я её уговаривать, чтоб за тебя вышла. А она вдруг как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! Я, говорит, одного вас люблю и ни за кого не выйду. И про монастырь ещё что-то. Смотрю, а перед нами Фома! И откуда он взялся? Неужели за кустом сидел да этого греха выжидал?

Сергей. Подлец!

Полковник. Я обмер. Настенька бежать. А Фома Фомич молча прошел мимо нас, да пальцем мне и погрозил. Понимаешь, Сергей, какой трезвон сегодня будет?

Сергей. Ну, да уж как не понять!

Полковник. Понимаешь ли ты, что они хотят её погубить, осрамить, обесчестить? Ищут предлога, чтоб бесчестие на неё всклепать и за это выгнать её. А вот теперь и нашёлся предлог!

Сергей. Ваша обязанность теперь сделать предложение Настасье Евграфовне.

Полковник. Друг мой! Я об этом думал!

Сергей. И как же решили?

Полковник. Неизменно! Я уже решился, прежде чем начал тебе рассказывать!

Сергей. Браво, дядюшка!

Полковник. И как это она полюбила меня? И за что? За что? Кажется, во мне нет ничего такого... Я старик перед нею… а она - цветочек! Веришь ли, я ведь совсем не того ожидал! Я ведь как думал. Ты приедешь, сделаешь предложение, они и уверятся, что я не имею видов на неё. А когда она твоя жена, моя родная племянница, так и прогнать её не посмеют. Она и осталась бы тогда с нами в тишине, в покое. И как бы мы все тогда были счастливы!

Сергей. Эх, дядюшка, любите, а между тем выписываете меня. Хотите женить меня, единственно для того, чтоб Настасья Евграфовна вам стала племянницей и чтоб иметь её всегда при себе...

Полковник. А ты... ты прощаешь меня, Сергей?

Сергей. Дядюшка!

Полковник. После стольких лет вдовства моего… Не ожидал… Ангел мой! Да ведь я бы душу мою ей отдал, деточка она моя! Улыбочка какая у ней! Заметил ты, Серёжа? Как будто смеётся над тобой, а меж тем вовсе не смеётся, а, напротив, любит... Да, пойдет ли она-то за меня?

Сергей. Когда сама сказала, что любит...

Полковник. Ах, боже мой! Главное-то я и забыл! Знаешь что? Ведь я писал, Фоме-то! Ночью. А утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, всё изобразил, на двух листах. Словом, что я должен, то есть непременно должен сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду. И обращался ко всему благородству его души. Я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами...

Сергей. Дядюшка, не надейтесь на него. Нагадит он вам.

Полковник. Нет, не говори! Он поймёт, он оценит. Он брюзглив, капризен, но когда дело дойдёт до высшего благородства… тут-то он и засияет, как перл... именно, как перл. Я подметки его не сто̀ю! Не качай головой, братец. Это правда, не стою!

Вбегает Бахчеев.

Полковник. Степан Алексеич, что ты?

Бахчеев. Он ещё и смотрит! Да ты что на меня уставился? Продирай глаза-то, батюшка!

Полковник. Да что случилось?

Бахчеев. Февронья-то наша и свету не дождалась, улепетнула. Дождались праздника!

Полковник. Да про кого и про что вы говорите, Степан Алексеич? Уж не Татьяна ль Ивановна?

Бахчеев. Она и есть! Я говорил, предрекал - не хотели слушать! Вот она тебя и поздравила теперь с праздником! На амуре помешана, а амур-то у нее крепко в голове засел! Тьфу! А тот-то, тот-то каков? С бороденкой-то?

Сергей. Неужели с Обноскиным?

Бахчеев. С ним, скорпионом жареным. Тьфу ты, пропасть… Прошлую ночь, я можно сказать и вовсе глаз не сомкнул. Чуть заря забрезжила, велел запрягать. Чтоб поспеть к ранней обедне в монастырь, что в пяти верстах от моей деревни. На самом повороте с большой дороги вижу… тарантас. А в тарантасе Татьяна Ивановна и Обноскин этот. Татьяна Ивановна вскрикнула и протянула руки ко мне. А тот-то, подлец ни жив, ни мёртв сидит.

Сергей. Всё к лучшему, дядюшка. Видите, как всё это теперь отлично уладилось?

Полковник. Полно, брат, не греши... Что ж мы? Надо ехать. Не успели же они что-то сделать?

Бахчеев. Не успели сделать! Чего она не успеет наделать. Даром что тихонькая! Вот она нам теперь пятки и показала, тихонькая-то! Вот и гоняйся за ней по большим дорогам, высуня язык ни свет ни заря! Помолиться человеку не дадут для божьего праздника. Тьфу!

Сергей. Да ведь она, однако ж, не малолетняя. Под опекой не состоит. Воротить её нельзя, если сама не захочет.

Бахчеев. Дура она, отец мой, повторяю тебе, капитальная дура, а не то, что не в полном своем здоровье. Сызмалетства на купидоне помешана! Вот и довел её теперь купидон до последней точки. Даром, что под опекой не состоит.

Полковник. Ну, уж это ты увлекся, Степан. Чем дело-то кончилось?

Бахчеев. А ничем. Догнал я их уже в Мишино. Хозяева от меня попряталися. А она, путешественница, сидит, ещё и ручками закрывается. Ах, увезите, кричит, увезите меня отсюда скорее! И ну, рыдать. А потом посмотрела на меня сквозь пальцы, да и бросилась мне на шею. Расскакалась да и сбрендила!

Полковник. Да, где ж она теперь?

Бахчеев. Где-где? Настасья Евграфовна её в комнаты провела.

Сергей. Так вы привезли её?

Бахчеев. А что ж я должен был сделать? Этому лоскутнику оставить? Человек я али нет?

Вбегает Татьяна Ивановна, за ней Настенька.

Полковник. Татьяна Ивановна! Мы все так любим и уважаем вас. Илюша именинник. Маменька вас ждет с нетерпением.

Татьяна Ивановна. Безумец!

Бахчеев. Что-о?! Что такое, мадам?! Так ты уж и до меня добираешься!

Татьяна Ивановна. Безумец! Безумец!

Хлопает Бахчеева веером по носу и убегает.

Бахчеев. Не люблю бабья! Только слава, что человек, а по правде, так один только срам. Эх, прокисай всё на свете! Ну, зачем я приехал сюда? Мне-то какое дело?

Сергей. Что это? Гроза никак собирается. Смотрите, на небе-то!

 

10 КАРТИНА

Входит торжественная процессия. Опискин в длинном до пят сюртуке. За ним Генеральша, Перепелицына, Приживалки. Последними заходят Илюша с Сашенькой. Опискин и Генеральша усаживаются.

Полковник. С именинами, Фома!

Опискин. С какими именинами?

Полковник. Как с какими? Да ты ведь сам вчера…

Опискин. Ах, полковник. Я ведь это так только сказал. Испытать вас хотел. Илюша, подойди ко мне. Благословляю тебя, бедное дитя моё. Остерегайся страстей, Илюша. Нравственность! Вот истинная добродетель!

Полковник. Вот и славно. Вот и хорошо. Поцелуй и меня, Илюша! Поцелуй меня и ты, шалунья. Вот подожди, Сашурка, и ты будешь именинница…

Входит Гаврила.

Опискин. Готово, Гаврила?

Гаврила. Готово-с.

Опискин. И узелок мой положил на телегу?

Гаврила. Положил-с.

Опискин. Ну, так и я готов!

Поднимается, Генеральша вскакивает.

Позвольте мне теперь, полковник, продолжать праздновать уже без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам сказать несколько последних слов...

Полковник. Фома! Фома! Да что это с тобою? Куда ты сбираешься?

Опискин. Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник. Я решился идти, куда глаза глядят. И потому нанял на свои деньги простую мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок. Он не велик, несколько любимых книг, две перемены белья и только! Я беден, Егор Ильич, но ни за что на свете не возьму теперь вашего золота, от которого я ещё и вчера отказался!

Полковник. Но, ради бога, Фома? Что ж это значит?

Бахчеев. Ну, началась история!

Опискин. Вы, кажется, спрашиваете, полковник: Что это значит? Удивляюсь вопросу! Разъясните же мне с своей стороны, каким образом вы в состоянии смотреть теперь мне прямо в глаза?! Разъясните мне эту последнюю психологическую задачу из человеческого бесстыдства! И тогда я уйду, по крайней мере, обогащённый новым познанием об испорченности человеческого рода!

Перепелицына. Господи! Какие страсти-с!

Опискин. Понимаете ли, полковник, что вы должны отпустить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек пожилой и мыслящий, начинаю уже серьёзно опасаться за чистоту моей нравственности! Поверьте! Ни к чему не приведут расспросы, кроме вашего же посрамления…

Полковник. Фома! Фома!

Опискин. И потому позвольте без объяснений сказать вам только несколько прощальных и напутственных слов. Последних слов моих в вашем, Егор Ильич, доме…

Полковник. Фома, уверяю тебя…

Опискин. Умерьте страсти! Побеждайте себя! Если хочешь победить весь мир – победи себя! Вот моё всегдашнее правило. Какой же гнусный пример необузданности подаёте вы своим низшим?! Я молился за вас целые ночи! Трепетал! Старался отыскать ваше счастье! Я не нашёл его. Ибо счастье заключается в добродетели!

Полковник. Но это невозможно же, Фома! Ты не так понял! И не то совсем говоришь!

Опискин. Итак, вспомните, что вы помещик! Не думайте, чтоб отдых и сладострастие были предназначением помещичьего звания! Забота! И забота перед богом, царём и отечеством! Трудиться, обязан помещик! Трудиться, как последний из крестьян его!

Бахчеев. Что ж я пахать за мужика что ли стану? Ведь и я помещик.

Опискин. (Гавриле) Любите господ ваших. За это возлюбят вас и господа ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны.

Генеральша. Фома Фомич! Голубчик! Что ты это задумал?!

Опискин. Ну, довольно, кажется?! Прощайте все. Бог с вами, и да благословит вас Господь! Помните Фому… Ну, пойдём, Гаврила. Подсади меня старичок.

Идёт к дверям, Генеральша за ним. Полковник догоняет Опискина.

Полковник. Нет, Фома! Я не пущу тебя так!

Опискин. Значит, вы хотите действовать насилием?

Полковник. Да, Фома… и насилием. Ты слишком много сказал и должен разъяснить! Ты не так прочёл моё письмо, Фома!

Опискин. Ваше письмо! Ваше письмо!! Вот оно! Вот оно ваше письмо!

Достаёт письмо и рвёт его.

Я рву это письмо! Вот, что я делаю, если вы силой принуждаете меня к объяснениям! Видите! Видите! Видите!

Полковник. Фома. Ты не понял! Я предлагаю руку, Фома! Я ищу своего счастья!

Опискин. Руку?! Вы сказали Руку?! Вы обольстили эту девицу и надуваете меня, предлагая ей руку! Ибо я видел вас вчера с ней в саду… под кустами!!

Полковник. Фома!! Если ты распространишь эту тайну, то ты сделаешь самый подлейший поступок в мире!

Опискин. Я распространю эту тайну! И сделаю наиблагороднейший из поступков! Я на то послан самим богом, чтобы изобличить весь мир в его пакостях! Знайте все! Все! Вчера ночью я застал его с этой девицей, имеющей наиневиннейший вид! В саду! Под кустами!

Перепелицына. Ах! Какой срам-с!

Полковник. Фома! Не губи себя!

Опискин. А он! Он! Испугавшись, что я его увидел, осмелился завлекать меня лживым письмом! Меня! Честного и прямодушного! В потворство своему преступлению! Да! Преступлению! Ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы сделали…

Полковник. Ещё одно оскорбительное для неё слово, и я… Я убью тебя, Фома!

Опискин. Я говорю это слово! Ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы успели сделать… развратнейшую из девиц!

Полковник хватает Опискина и бросает в двери. Они распахиваются, Опискин вылетает из комнаты. Раздаётся удар грома.

 

11 КАРТИНА

Те же без Опискина.

Полковник. Гаврила, подбери его. Посади на телегу. И чтоб через две минуты духу его не было в Степанчикове!

Гаврила выходит. Генеральша вопит и катается в кресле в припадке. Приживалки хлопочут возле неё. Удары грома всё чаще, в окна забарабанил дождь.

Бахчеев. Вот те и праздничек.

Сергей. Дело худо. Но, по крайней мере, прогнали Фомича. И уж не воротят.

Полковник. Маменька! Опомнились ли вы? Можете ли вы, наконец, меня выслушать? Маменька! Чаша переполнена! Вы сами видели! Не так хотел я изложить это дело. Вы слушали клевету, выслушайте же и оправдание. Маменька, я люблю эту благороднейшую девицу. Люблю давно. Она осчастливит детей моих. И будет для вас самой почтительной дочерью. И потому теперь. При вас. В присутствии родных и друзей моих я повергаю мою просьбу к стопам её. И умоляю её сделать мне честь, согласившись быть моею женою!

Генеральша. Егорушка! Вороти Фому Фомича! Сейчас вороти! Не то я к вечеру же помру без него! Вороти Фому Фомича! Вороти его голубчика! Жить без него не могу!

Полковник. Маменька! Или вы не слышали из того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому. Не могу и не в праве после его низкой и подлейшей клеветы. Вы слышали? Я ищу руки этой девицы. И умоляю вас, чтобы вы благословили союз наш.

Генеральша падает на колени перед Настенькой.

Генеральша. Матушка моя! Родная ты моя! Не выходи за него замуж! Не выходи за него! А упроси его, матушка, чтоб воротил Фому Фомича! Голубушка ты моя. Настасья Евграфовна. Всё тебе отдам! Всем тебе пожертвую, коли за него не выйдешь. Я ещё не всё, старуха, прожила. У меня ещё остались крохи после моего покойничка. Всё твоё, матушка. Всем тебя одарю. Да и Егорушка тебя одарит. Только не клади меня живую в гроб. Упроси Фому Фомича воротить!

Перепелицына. Смертью уморите вы маменьку-с! Смертью уморят-с! А вам, Настасья Евграфовна, не следовало бы ссорить маменьку-с с ихним сыном-с. И Господь Бог запрещает-с.

Полковник. Анна Ниловна, удержите язык! Я довольно терпел!

Перепелицына. Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я ещё не раба-с. Я сама подполковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с в вашем доме! Не будет-с… сегодня же-с!

Полковник. Настасья Евграфовна. Вы слышали моё предложение?

Настенька. Нет, Егор Ильич. Нет. Уж оставим лучше. Это всё пустое. Мы ошиблись, Егор Ильич… А я об вас всегда буду помнить, как о моём благодетеле и… и вечно буду молиться за вас… Я ещё вчера сказала вам, что не могу быть вашей женою. Вы видите... Меня не хотят у вас… а я всё это давно… уж заранее предчувствовала… Не хочу раздор поселять в вашем доме… А обо мне не беспокойтесь, Егор Ильич. Меня никто не тронет, никто… не обидит.

Полковник. Настасья Евграфовна! Неужели это последнее ваше слово?

Настенька. Это последнее слово, Егор Ильич. Прощайте.

Полковник. Подождите, Настасья Евграфовна. Умоляю. Ещё одно слово будет, Настенька. Одно только слово.

Садится в кресло, закрывает лицо руками. Сильный удар грома. Генеральша вопит, Перепелицына и Приживалки вторят ей. Ливень всё сильнее.

Бахчеев. Батюшка, Илья-пророк!

Перепелицына. А Фома-то Фомич! Что с ним теперь в поле-то будет-с?

Генеральша. Егорушка, вороти его!

Генеральша бежит к дверям, Перепелицына и приживалки удерживают её, визжат.

Перепелицына. В одном сюртуке пошли-с! Хоть бы шинельку взяли с собой-с! Зонтика даже не взяли-с! Убьёт их теперь молоньей-то-с!

Бахчеев. Непременно убьёт! Да ещё и дождём потом, смочит.

Сергей. Вы-то бы хоть помолчали. (Полкловнику) Дядюшка, неужели вы согласитесь воротить Фому Фомича?

Полковник. Друг мой, теперь знаю, что должен делать! Маменька! Успокойтесь. Я ворочу Фому Фомича. Я догоню его, он не мог ещё далеко отъехать. Но клянусь, он воротится только на единственном условии. Здесь, публично, в кругу всех свидетелей оскорбления, он должен будет сознаться в вине своей и торжественно просить прощения у этой девицы. Я его заставлю! Сам же я, с сего же дня, от всего отстраняюсь. Я оставляю Степанчиково. Живите здесь все покойно и счастливо. Я же еду в полк. Довольно! Еду!

Входит Гаврила, мокрый, весь в грязи.

Что с тобой? Откуда? Где Фома?

Гаврила. У березняка оставил, версты полторы отсюдова. Лошадь молоньи испужалась и в канаву бросилась.

Полковник. Ну...

Гаврила. Телега перевалилась...

Полковник. Ну... а Фома?

Гаврила. В канаву упали-с.

Полковник. Да ну же, досказывай, истязатель!

Гаврила. Бок отшибли-с и заплакали-с. Я лошадь выпряг, да верхом и прибыл сюда доложить-с.

Полковник. А Фома там остался?

Гаврила. Встал и пошел себе дальше с палочкой.

Полковник. Полкана! Запрягай! Живо!

Выбегает из комнаты, за ним Гаврила. Все бросаются к окнам.

Бахчеев. (Сергею) Нет, батюшка, Фома-то Фомич, пожалуй бы, и удалился отсюда, да время ещё тому не пришло. Золоторогих быков еще под экипаж ему не достали! Не беспокойтесь, батюшка, хозяев из дому выживет и сам останется!

 

12 КАРТИНА

Дамы у окна кричат: «Ведут! Ведут!». бегут к дверям. Входит Полковник.

Сергей. Как же вы так скоро.

Полковник. Я захватил его на селе.

Бахчеев. Бьюсь об заклад, что Фома Фомич препостыдно струсил, почувствовав себя в совершенном уединении, среди бури, грома и ливня. Да и поворотил в Степанчиково вслед за Гаврилой. Тьфу, размазня.

Гаврила приводит мокрого и грязного Опискина. Он садится в кресло и закрывает глаза.

Перепелицына. Он умирает-с!

Опискин. Куда это меня привели?

Бахчеев. Точно не видит, куда его привели. Вот ломаться-то теперь будет!

Полковник. Ты у нас, Фома! Ободрись, успокойся! Да не хочешь ли подкрепиться? А? Так, эдак... рюмочку маленькую чего-нибудь, чтоб согреться...

Опискин. Малаги бы я выпил теперь…

Бахчеев. Малаги захотел! И вина-то такого спросил, что никто не пьёт! Ну, кто теперь пьет малагу, кроме такого же, как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою?

Полковник. Фома! Вот теперь... когда ты опять вместе с нами... То есть, я хотел сказать, Фома, что понимаю, как давеча, обвинив, так сказать, невиннейшее создание...

Опискин. Где, где она, моя невинность? Где золотые дни мои? Где ты, моё золотое детство? Воротите мне мою невинность, воротите её!

Бахчеев. Эк, чего захотел! Подайте ему его невинность! Целоваться, что ли, он с ней хочет?

Полковник. Фома…

Опискин. Где, где они, те дни, когда я еще веровал в любовь и любил человека?! Где я?

Полковник. Ты у нас, Фома, успокойся! Я вот что хотел тебе сказать, Фома...

Перепелицына. Хоть бы вы-то уж теперь помолчали-с.

Опискин. Где я? Кто кругом меня? Это буйволы и быки, устремившие на меня рога свои. Жизнь, что же ты такое? Живи, живи, будь обесчещен, опозорен, умален, избит. И, когда засыплют песком твою могилу, тогда только опомнятся люди, и бедные кости твои раздавят монументом!

Бахчеев. Батюшки, о монументах заговорил!

Опискин. О, не ставьте мне монумента! Не ставьте мне его! Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а более ничего не надо. Не надо! Не надо!

Полковник. Фома! Полно! Успокойся! Нечего говорить о монументах. Ты только выслушай... Видишь, Фома. Я понимаю, что ты, может быть, так сказать, горел благородным огнём, упрекая меня давеча. Но ты увлёкся, Фома, за черту добродетели. Уверяю тебя, ты ошибся, Фома...

Перепелицына. Да перестанете ли вы-с? Убить, что ли, вы несчастного человека хотите-с, потому лишь, что они в ваших руках-с?

Полковник. Анна Ниловна, молчите вы сами, а я знаю, что говорю! Фома, ты должен сей же час испросить прощение у благороднейшей девицы, которую ты оскорбил. Если ты теперь сам, своей волей, благородно сознаешься в вине своей, то, клянусь, Фома, я паду к ногам твоим, и тогда...

Опискин. Кого же это я оскорбил? Какую девицу? Где она? Где эта девица? Напомните мне хоть что-нибудь об этой девице!

Настенька подходит к Полковнику.

Настенька. Нет, Егор Ильич, оставьте его. Не надо извинений! К чему это всё?

Опискин. А! Теперь я припоминаю! Боже! Я припоминаю! О, помогите, помогите мне припоминать! Скажите, правда ли, что меня изгнали отсюда, как шелудивейшую из собак? Правда ли, что молния поразила меня? Правда ли, что меня вышвырнули отсюда с крыльца? Правда ли это? Так, так! Я припоминаю... я припоминаю теперь, что после молнии и падения моего я бежал, преследуемый громом, чтоб исполнить свой долг и исчезнуть навеки! Приподымите меня! Как ни слаб я теперь, но должен исполнить свою обязанность. Полковник! Теперь я очнулся совсем. Гром ещё не убил во мне умственных способностей. Осталась, правда, глухота в правом ухе. Но что до этого! И какое кому дело до правого уха Фомы!

Бахчеев. Ах ты, голова! И утерпеть ведь не может, чтобы не провраться.

Опискин. Теперь слушайте же все мою исповедь! А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел всё. Всё! Тогда как вы ещё и не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! Я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие. И кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?

Полковник. Фома! Ты не очень распространяйся, Фома!

Опискин. Не столько невинность и доверчивость этой особы, сколько её неопытность смущала меня. Я видел, что нежное чувство расцветает в её сердце, как вешняя роза. И невольно припоминал Петрарку, сказавшего, что «невинность так часто бывает на волосок от погибели». Зная необузданное стремление страстей ваших, я вдруг погрузился в бездну ужаса и опасений насчет судьбы наиблагороднейшей из девиц...

Полковник. Фома! Неужели ты мог это подумать?

Опискин. С замиранием моего сердца я следил за вами. Если хотите узнать о том, как я страдал, спросите у Шекспира. Он расскажет вам в своем «Гамлете» о состоянии души моей. Я сделался мнителен и ужасен. Оттого-то и видели вы мое тогдашнее желание удалить её из этого дома. Я хотел спасти её. Оттого-то и видели вы меня во всё последнее время раздражительным и злобствующим на весь род человеческий. Чувствую, что я, может быть, был взыскателен и несправедлив к гостям вашим. К племяннику вашему, к господину Бахчееву. Но кто обвинит меня за тогдашнее состояние души моей? Я чувствовал, что моя обязанность предупредить несчастие. Что я поставлен... что я произведен для этого. И что же? Вы не поняли наиблагороднейших побуждений души моей. И платили мне во всё это время злобой, неблагодарностью, насмешками, унижениями...

Полковник. Фома! Если так... конечно, я чувствую...

Опискин. Если вы действительно чувствуете, полковник, то благоволите дослушать, а не прерывать меня. Продолжаю. Вся вина моя, следственно, состояла в том, что я слишком убивался о судьбе и счастье этого дитяти. Ибо она еще дитя перед вами. И знаете ли, Егор Ильич, что все поступки ваши, как нарочно, поминутно удостоверяли меня во всех подозрениях моих? Знаете ли, что вчера, когда вы осыпали меня своим золотом, чтоб удалить меня от себя, я подумал: он удаляет от себя в лице моем свою совесть, чтоб удобнее совершить преступление...

Полковник. Фома, Фома! Неужели ты это думал вчера? А я-то ничего и не подозревал…

Опискин. Само небо внушило мне эти подозрения. И решите сами, что мог я подумать, когда слепой случай привел меня в тот же вечер к той роковой скамейке в саду? О боже! Увидев, наконец, собственными своими глазами, что все подозрения мои оправдались? Но мне ещё оставалась одна надежда, слабая, конечно, но всё же надежда. И что же? Сегодня утром вы разрушаете её сами в прах и в обломки! Вы присылаете мне письмо ваше. Вы выставляете намерение жениться; умоляете не раз-гла-шать! Но почему же, подумал я. Почему же он написал именно теперь, когда уже я застал его, а не прежде? Почему же прежде он не прибежал ко мне, счастливый и прекрасный? Ибо любовь украшает лицо. Или я какой-нибудь крокодил? Или отвратительный жук, который бы только укусил вас, а не способствовал вашему счастью? Вот вопрос, который я задал себе нынче утром! Для чего же выписывал он из столицы своего племянника и сватал его к этой девице, как не для того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленного племянника? А между тем втайне продолжать преступнейшее из намерений? Наконец положил я в последний раз и публично испытать вас. Но за благороднейшие побуждения мои вы вышвырнули меня из окошка! Вот так-то всегда на свете вознаграждается добродетель! Остановитесь! Мне надо закончить. Полковник! По многим признакам, которых я не хочу теперь объяснять, я уверился, наконец, что любовь ваша чиста и даже возвышенна. Избитый, униженный, подозреваемый в оскорблении девицы, за честь которой я, как рыцарь средних веков, готов был пролить до капли всю кровь мою. Я решаюсь теперь показать вам, как мстит за свои обиды Фома Опискин. Протяните мне вашу руку, полковник!

Полковник. С удовольствием, Фома! Вот тебе рука моя, Фома, вместе с моим раскаянием...

Опискин. (Настеньке) Дайте и вы мне вашу руку. Подойдите, подойдите, милое мое дитя! Это необходимо для вашего счастья.

Бахчеев. Что это он затевает?

Опискин вкладывает руку Настеньки в руку Полковника.

Соединяю и благословляю вас! И если благословение убитого горем страдальца может послужить вам в пользу, то будьте счастливы. Вот как мстит Фома Опискин! Ур-а-а!

Гроза закончилась, комнату заполняют солнечные лучи.

Настенька. Это нельзя…

Бахчеев. Ура-а-а!

Сашенька обнимает Полковника. Все они кричат «Ура!».

Опискин. Ура-а-а! И на колени, дети моего сердца, на колени перед нежнейшею из матерей! Просите её благословения. Я сам преклоню перед нею колени, вместе с вами...

Полковник с Настенькой встают на колени перед Генеральшей. Опискин встаёт рядом.

Генеральша. Что ж… раз так…

Полковник. Фома, Фома!..

Бахчеев. Шампанского! Ура-а-а!

Перепелицына. Нет-с, не шампанского-с. А свечку богу зажечь-с. Образу помолиться, да образом и благословить-с, как всеми набожными людьми исполняется-с...

Снимает образ, подаёт Генеральше. Она благословляет Полковника и Настеньку.

Перепелицына. В ножки-то поклонитесь… К образу-то приложитесь… Ручку-то у мамаши поцелуйте-с…

Бахчеев. Ура-а-а! Вот теперь так уж выпьем шампанского!

Полковник. Как вы правы, Степан Алексеич. Григорий, шампанского!

Все поздравляют Полковника и Настеньку.

Сергей. Если кто заслужил, дядюшка, то это вы. Я ещё не видал такого честного, такого прекрасного, такого добрейшего человека, как вы...

Полковник. Нет, Сережа, нет. Это ты слишком.

Вбегает Татьяна Ивановна.

Бахчеев. А эта, каким чутьем, могла узнать про любовь и про свадьбу? Одно слово – бабьё-с!

Татьяна Ивановна. Настенька, Настенька! Ты любила его? А я и не знала! Боже! Они любили друг друга! Они страдали в тишине, втайне! Их преследовали! Какой роман! Настя, голубчик мой, скажи мне всю правду, неужели ты, в самом деле, любишь этого безумца? Боже, какой очаровательный роман! Слушай, Настя, слушай, ангел мой. Все эти мужчины, все до единого – неблагодарные, изверги и не стоят нашей любви. Но, может быть, он лучший из них. (Полковнику) Подойди ко мне, безумец! Неужели ты способен любить? Смотри на меня: я хочу посмотреть тебе в глаза. Я хочу видеть, лгут ли эти глаза или нет? Нет, нет, они не лгут: в них сияет любовь. О, как я счастлива! (Настеньке) Настенька, друг мой, послушай, ты не богата. Я подарю тебе тридцать тысяч. Возьми, ради Бога! Мне ещё много останется. Нет, нет, нет! (Полковнику) Молчите и вы, Егор Ильич, это не ваше дело. (Настеньке) Я давно хотела тебе подарить и только дожидалась первой любви твоей... Я буду смотреть на ваше счастье. Ты обидишь меня, если не возьмешь. Я буду плакать, Настя... Нет, нет и нет!

Обнимает и целует всех по очереди. Бахчеев целует ей руку.

Бахчеев. Матушка ты моя! Голубушка ты моя! Прости ты меня, дурака, за давешнее. Не знал я твоего золотого сердечка!

Татьяна Ивановна. Безумец! Я давно тебя знаю.

Бьёт Бахчеева веером по носу и хохочет.

Бахчеев. Достойнейшая девица!

Видоплясов вносит поднос с бокалами. Полковник берёт и несёт бокал Опискину.

Полковник. Фома! Ты виновник нашего счастья! Чем могу я воздать тебе?

Опискин. Ничем, полковник. Продолжайте не обращать на меня внимания и будьте счастливы без Фомы.

Полковник. Это всё от восторга, Фома! Я, брат, уж и не помню, где и стою. Если когда-нибудь тебе понадобится моя голова, моя жизнь…

Перепелицына. Вот они какие ангелы-с!

Сашенька. Да-да! Я и не знала, что вы такой хороший человек. Вы простите меня, Фома Фомич. И будьте уверены, что я буду вас всем сердцем любить. Если б вы знали, как я теперь вас почитаю!

Опискин. Благословляю и тебя, дитя моё.

Полковник. Сашурка-то моя! Ах, золотое сердечко! Как я горжусь тобой, девочка моя!

Бахчеев. Да, Фома! Прости ты и меня, дурака! Ты, Фома Фомич, не только учёный, но и… просто герой! Весь дом мой к твоим услугам.

Настенька. Фома Фомич! Вы столько для нас сделали, что я и не знаю, чем вам заплатить за всё это. А только знаю, что буду для вас самой нежной, самой почтительной сестрой...

Опискин. Дети моего сердца! Живите, цветите и в минуты счастья вспоминайте когда-нибудь про бедного изгнанника! Скитальцем пойду я теперь по земле с моим посохом. И кто знает? Может быть, через несчастья мои я стану еще добродетельнее!

Полковник. Но... куда же ты уйдёшь, Фома?

Опискин. Но разве я могу оставаться в вашем доме после давешнего вашего поступка? Не жилец я между вами. Вот устроил вас всех, научил и прощайте. В Москву, издавать журнал! Тридцать тысяч человек будут сбираться на мои лекции ежемесячно. Грянет, наконец, мое имя, и тогда – горе врагам моим! Я знаю Русь, и Русь меня знает. Потому и говорю это! Дайте! Дайте мне мой посох! Отдайте мне мою свободу! Отпустите на все четыре стороны! Разве не обижали меня здесь? Я уже не говорю о побоях...

Полковник. Фома, Фома! Не убивай меня этим воспоминанием!

Настенька. Мы в страшном долгу теперь у Бога.

Генеральша. Фома Фомич, голубчик мой. Бесценный друг мой!

Сашенька. Добрый, добрый, Фома Фомич. Я вам подушку гарусом вышью.

Бахчеев. Благороднейший ты человек, Фома. Учёный ты человек, Фома.

Опискин. Я знаю. Ну, довольно. Дети мои, обнимите меня, я остаюсь!

Все кричат: «Он остаётся!»

Остаюсь и прощаю. (Сергею) И вас прощаю, учёный. Молоды вы, да и только. Учитесь же более слушать старших.

Перепелицына. Истинное слово-с. Молоды-с.

Входит Видоплясов.

Видоплясов. Господин Коровкин.

Полковник. Коровкин! Конечно, я рад... Но уж, право, не знаю, просить ли его теперь… в такую минуту. Как ты думаешь, Фома?

Опискин. Ничего! Пригласите и Коровкина. Пусть и он участвует во всеобщем счастии.

Видоплясов. Почтительнейше осмелюсь доложить-с, что Коровкин изволят находиться не в своем виде-с.

Полковник. Не в своем виде? Как? Что ты врёшь?

Видоплясов. Точно так-с. Не в трезвом состоянии души-с...

Входит пьяный Коровкин.

Коровкин. Извините, господа… я... того...  получил! Атанде-с. Рекомендуюсь: дитя природы... Но что я вижу? Здесь дамы... А зачем же ты не сказал мне, подлец, что у тебя здесь дамы? Представимся и прекрасному полу... Прелестные дамы! Вы видите несчастного, который... ну, да уж и так далее... Остальное не договаривается... Музыканты! Польку!

Сергей. А не хотите ли заснуть?

Коровкин. Заснуть? Да вы это с оскорблением говорите?

Сергей. Нисколько. Знаете, с дороги полезно...

Коровкин. Никогда! Ты думаешь, я пьян? Нимало... А впрочем, где у вас спят?

Сергей. Пойдемте, я вас сейчас проведу.

Коровкин. Куда? В сарай? Я уже был в сарае… А впрочем, веди... С хорошим человеком отчего не пойти?.. Ты мне, брат, диванчик, диванчик сочини... Да, слушай, ты, я вижу, малый тёплый. Сочини-ка ты мне того... понимаешь? Ромео, так только, чтоб муху задавить... единственно, чтоб муху задавить… Одну, то есть, рюмочку.

Сергей. Хорошо, хорошо...

Коровкин. Да ты постой, ведь надо же проститься... Adieu, mesdames и mesdemoiselles!.. Вы, так сказать, пронзили... После объяснимся... а только разбудите меня, как начнется... или даже за пять минут до начала... а без меня не начинать! Слышите? Не начинать!

Уходят. Первым начинает хихикать Опискин, за ним постепенно остальные, кроме Настеньки и Полковника.

Полковник. Господи боже! Кто ж это знал? Но ведь... ведь это со всяким же может случиться. Фома, уверяю тебя, что это честнейший, благороднейший и даже чрезвычайно начитанный человек. Фома... вот ты увидишь!

Опискин. Вижу-с, вижу-с… необыкновенно начитанный… именно начитанный!

Бахчеев. Про железные дороги как говорит-с!

Полковник. Фома!!

Расхохотался. Входит Гаврила.

Гаврила. Всё готово-с. Пожалуйте к столу-с.

Полковник. Ну, наконец-то. Прошу. Подкрепимся, так сказать после всех волнений. Соловья, как известно баснями не кормят. Это я в фигуральном смысле. Матушка… Татьяна Ивановна… Анна Ниловна… пожалуйте… Прошу... Настенька, друг мой… Степан Алексеич…

Все, кроме Опискина выходят.

Фома Фомич, а ты что ж?

Опискин. Мне тут мысль пришла в голову для моего сочинения. Надобно её записать.

Полковник. Это хорошо! Это в высшей степени замечательно, Фома! Ну, мы тебя ждём.

Уходит.

Опискин. Ждите-ждите. Только уж покамест за стол без меня не садитесь.

Видали? Это вам не Шекспир ваш с Петраркой вместе. Где вам понять меня? Меня! Фому Опискина! Где вам оценить меня? Для вас не существует великих людей, кроме каких-то там Цезарей да Македонских! А спросите, для чего я так…коверкал и мучил? А затем, что скучно уж очень было, сложа руки, сидеть. Вот и пускался на выверты. Право, так. Замечайте получше сами за собой, господа, тогда и поймёте.

 

КОНЕЦ