ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД

    

                                                                              А. КОСЕНКОВ

 

 

 

                       ПОСЛЕДНИЙ  ПАРАД    

                                             Комедия

                                      в двух действиях                     

 

 

 

 

 

 

 

                                    

                              ДЕЙСТВУЮЩИЕ  ЛИЦА

 

Вера Павловна Белова  —  бывшая актриса

Лидия Борисовна Борина

Александр Вениаминович Звонков

Григорий Прокопьевич Зонов  —  Пахан

Виталий Васильевич Зайков

Павел

Тетка

Юрий Иннокентьевич Балабанов  —  заместитель директора

Дежурная сестра

Борис Борисович Сикорук

Пациенты, рэкетиры, телевизионная группа, сопровождающие Тетку бичи

 

 

                 Место действия  —  Дом престарелых

                 Время  —  начало века

 

 

 

                                           ДЕЙСТВИЕ  ПЕРВОЕ

 

       Старинный особняк, в котором издавна расположен Дом престарелых.  Вокруг старинный парк.  В Доме колонны, большой вестибюль, широкие лестницы, огромные окна, терраса вдоль второго этажа.  Обитаемо лишь правое крыло.  В левой половине Дома ремонт.  Из окон комнат второго этажа, за перилами террасы и в окне в конце коридора видны огромные тополя старинного парка.

       Поздняя ночь.  С огромным букетом черемухи в руках на террасу пробирается А л е к с а н д р  В е н и а м и н о в и ч  З в о н к о в.  С трудом перевалившись через перила, он осторожно подкрадывается к окну комнаты, где живут Вера Павловна Белова и Лидия Борисовна Борина.

       Л и д и я Б о р и с о в н а , закутанная в белую простыню, в позе, долженствующей обозначать глубокую степень медитации, сидит на своей кровати у окна.  В е р а  П а в л о в н а, кажется, спит.  С кровати Лидии Борисовны хорошо видно каждое движение Звонкова.

 

       Лидия Борисовна.  Явление четвертое.  Те же и герой-любовник.  Доломал последний куст черемухи в овраге.  Меня всегда поражало, почему люди с такой ненасытностью стремятся убивать все живое.  Постоял бы у этого куста, ощутил бы его ауру, запах, красоту, впитал бы их в себя.  Пригласил бы тебя, в конце концов, если один не может.  Постояли бы вместе.  Ощутили.  Нет, надо сломать, погубить, уничтожить.  А потом тащит сюда трупы убитых цветов.  Вера Павловна, вы не спите?  Я бы на вашем месте сочла бы себя оскорбленной, если бы мне стали дарит убитые цветы.

       Вера Павловна.  Настоящие мужчины всегда совершают кучу глупостей ради любимой женщины.

       Лидия Борисовна.  Сколько чепухи всего в одной фразе.  Во-первых, мы с тобой не женщины, а старухи.  Во-вторых, настоящих мужчин здесь в радиусе пятидесяти километров днем с огнем не отыскать.  В-третьих, то, что он сейчас делает, не глупость, а… нахальство.  Сейчас будет скрестись в окно.  Что прикажете предпринять?

       Звонков очень осторожно не то скребется, не то стучит в окно.

 

       Вера Павловна (поднимаясь). Придется открыть, а то он разбудит весь дом.

       Лидия Борисовна.  Не воспринимаете ли вы всерьез все эти… потуги?

       Вера Павловна.  Конечно всерьез.  Открой окно.

       Лидия Борисовна.  Ни за что!  Неужели вы не понимаете, что это может нас скомпрометировать?

        Вера Павловна.  Гораздо страшнее, когда тебя никто и ничто не может скомпрометировать.  (Поднимается с кровати, надевает халат, поправляет прическу).  Я очень прошу вас, Лидия Борисовна, откройте окно.

       Лидия Борисовна.  Я так хорошо медитировала.  Мне казалось, что я превратилась в крошечную голубую точку.  Потом стала расти, расти…  Открывайте сами, Вера Павловна.  Я пойду приму душ.

       Она встает и, кутаясь в простыню, уходит в ванную.  Слышно, как включила душ.  Вера Павловна открывает окно.  Звонков кладет на подоконник букет.

       Вера Павловна.  Вам не кажется, Александр Вениаминович, что вы меня компрометируете вот… всем этим?

       Звонков.  Это же…  Это только цветы.

       Вера Павловна.  Но там, в овраге, ужасная крапива.

       Звонков.  Пустяки.  (Прислушивается)  Кажется, дождь начинается.

       Вера Павловна.  Это не дождь, это Лидия.  Она медитирует.

       Звонков.  Она что?

       Вера Павловна.  Насилует свое никудышное воображение.  Сегодня она уже была точкой.  А сейчас, наверное, дождевая капелька.  Миллионы дождевых капель падают в тысячи огромных луж.  Это длится часы, века, тысячелетия.  Миллионы луж превращаются в одну огромную лужу.  Она растет, растет, растет…  Нет, я бы не смогла.  Это ужасно.  Все время растворяться в чем-то…  Какая гадость!  Самое прекрасное, что дано человеку — быть самим собой.

       Звонков.  Я согласен…  Вы совершенно правы.

       Вера Павловна.  А мне ее жалко.

       Звонков.  Кого?

       Вера Павловна.  Лидию.  Ей нечего вспоминать.  Я говорю — вспоминай свои самые счастливые часы.  Она смотрит на меня вот такими глазами и говорит:  — У меня, кажется, их не было.  Я говорю:  — Вспоминай тогда самые ужасные.  Оттого, что они сгинули и не вернутся, тебе сразу станет легче.  Когда от меня уходил мой третий муж, я разбила великолепный ленинградский сервиз.  Тарелку за тарелкой.  Мне казалось, что жизнь кончена, что никогда мне не будет хуже, чем тогда.  Очень скоро я поняла — да слава Богу, что ушел.  Так стало все просто и хорошо.  Я стала задерживаться на репетициях, сколько хотелось, стала дышать полной грудью.  Кажется, даже завела любовника.  Стала жить.  Она снова смотрит на меня такими глазами и с ужасом говорит:  — Но у меня никогда не было мужа…  Бедная Лидия Борисовна.  Все эти ее мистические увлечения…  Рерих, Шамбала, Черный Лотос…  Только между нами…  Только между нами…  Оттого, что она ни с кем не спала.  Вы меня понимаете?

       Звонков.  Очень.

       Вера Павловна.  А вы, кажется, неисправимый бабник.

       Звонков.  Совершенно с вами согласен.

       Вера Павловна.  И вам не стыдно.

       Звонков.  Можете меня, конечно, презирать, но я горжусь этим.

       Вера Павловна.  И правильно делаете.  Вам хоть есть что вспомнить.  Мне нравятся люди с воспоминаниями.

       Звонков.  Мне тоже.

       Вера Павловна.  Что вы хотите этим сказать?

       Звонков.  Мы могли бы вспоминать вместе.

       Вера Павловна.  Наши воспоминания интересны только нам самим.  Выслушивать чужие воспоминания — смертельная скука.

       Звонков.  А я бы не отказался послушать ваши.

       Вера Павловна.  Они бы вам быстро надоели.

       Звонков.   Почему?

       Вера Павловна.  Потому что они надоели мне самой.  И вообще…  Зачем вы притащили сюда эти трупы?

       Звонков (испуганно).  Какие?  Где?

       Вера Павловна.  Трупы цветов.  Разве вы не знаете?  Сорванные цветы умирают.  Они кричат о смерти.  А мне совсем не хочется о ней думать.

       Звонков.  Вы очень оригинальная женщина, Вера Павловна.  Мне это почему-то никогда не приходило в голову.  Выходит, я всю жизнь ошибался?  И другие… тоже.  Тысячи лет мужчины дарили женщинам цветы, а те радовались…

       Вера Павловна.  А где вы видите женщину?  Где?  Перед вами старуха, развалина, давным давно сорванный и увядший цветок.  Это ваши цветы мне напомнили.  Уносите их отсюда!  Сейчас же уносите!  И никогда больше…  Слышите?  Никогда!

       Звонков.  У вас сегодня плохое настроение.  Очень сожалею, что мои цветы послужили причиной. (Забирает цветы)  Я сейчас уйду.  Сейчас…  Хотел только попросить…  Если возможно, конечно…

       Вера Павловна.  Что?

       Звонков.  Когда вы репетировали, я прятался за колонной, как мальчишка, и подслушивал.  Я понял, наконец, почему я в вас влюбился.  Вы великолепная, потрясающая артистка.  Особенно, этот ваш монолог…  «О, мои грехи…»  Я плакал, честное слово.  Если бы вы были так добры…  Хотя бы несколько строчек…  Я все равно теперь не засну.

       Кто-то в доме кричит петухом.

 

       Вера Павловна.  Всегда кричит в это время.  Скоро рассвет.  Я хочу спать и совершенно не в настроении.  Идите, Александр Витаминыч, идите…  Тьфу, заразилась.  Вы знаете, вас за глаза все зовут Витаминычем.  Не обижайтесь, просто легче произносить.

       Звонков.  Я не обижаюсь.  Мои уважаемые сожители зовут меня еще проще.

       Вера Павловна.  Как?

       Звонков.  Веником.

       Вера Павловна.  Как, как?  (Хохочет)  Веником?  Очень остроумно.  Иногда вы действительно напоминаете этот свой букет.  Собрание умерших воспоминаний.  Я верю, что у вас в жизни было очень много женщин.  Они любили вас, баловали, писали письма.  Вы до сих пор еще вполне…  А я, увы…  Поэтому идите, пожалуйста, спать.  Это единственное, что нам сейчас необходимо.  Если я не высплюсь, у меня весь день будет болеть сердце.  До свидания, многоуважаемый Веник!

       Звонков.  До свиданья…

       Собрав цветы, подходит к окну в свою комнату и, открыв его, неловко забирается внутрь.  В полутьме, цепляясь за мебель, пристраивает букет в какую-то банку на столе, не раздеваясь, ложится на кровать и затихает.

       Как только Звонков отходит от окна, шум душа стихает, и в комнату входит закутанная в простыню Лидия Борисовна.

 

       Лидия Борисовна.  Извините, Вера Павловна, я подслушивала.

       Вера Павловна.  Я знаю.

       Лидия Борисовна.  Вы — безжалостная женщина.

       Вера Павловна.  Я мудрая женщина.

       Лидия Борисовна.  Он, кажется, действительно вас любит.

       Вера Павловна.  Не говорите чепухи.

       Лидия Борисовна.  А то, что вы наговорили обо мне — несправедливо.  Вы не можете знать, спала я или не спала.  Может быть, даже со многими.  И Воображение у меня есть.

       Вера Павловна.  Теперь я в этом не сомневаюсь.

       Лидия Борисовна.  Как вы можете так разговаривать с человеком, который смотрит на вас, как на святую?!

       Вера Павловна.  Никогда не играла святых.

       Лидия Борисовна.  Могли бы сыграть.  Подыграть, в конце концов.  Ему стало бы легче.  А теперь у него будет болеть сердце.  Или еще что-нибудь.

       Вера Павловна.  Хорошо. (Распахивает окно.)  Совсем не хочу, чтобы у него болело сердце.  (Достаточно громко.)  «О, мои грехи…  Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги».

       Как только Вера Павловна начинает читать монолог Раневской, на террасу неслышно проскальзывает Павел и застывает в тени около окна, прислушиваясь к словам Веры Павловны.  Через раскрытые окна каждое слово очень хорошо слышно в соседней комнате.  Звонков, сев на постели,  напряженно вслушивается.  Зайков накрывает голову подушкой.  Зонов храпит.

       «Муж мой умер от шампанского, — он страшно пил, — и, на несчастье, я полюбила другого, сошлись, и как раз в это время, — это было первое наказание, удар прямо в голову, — вот тут на реке… утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки…  Я закрыла глаза, сбежала, себя не помня, а он за мной… безжалостно, грубо.  Купила дачу возле Ментоны, так как он заболел там, и три года не знала отдыха ни днем, ни ночью, больной измучил меня, душа моя высохла.  А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться…  Так глупо, так стыдно…  И потянуло вдруг в Россию, на родину…  (Утирает слезы.)  Господи, Господи, будь милостлив, прости мне грехи мои!  Не наказывай меня больше!

       Получила сегодня телеграмму…  Просит прощения, умоляет вернуться…  Кажется, где-то музыка…»

       Снова где-то далеко в Доме кто-то кричит петухом.

       (Тихо.)  Второй раз кричит.  Ложись.  И не переживай, пожалуйста, ни за него, ни за себя.  Ложись, ложись.  После расскажешь мне подробнее, с кем ты спала и как.  Я люблю про это слушать.

       Вера Павловна заботливо укрывает одеялом безропотно улегшуюся Лидию Борисовну, ложится сама.  Некоторое время все лежат неподвижно.  Потом в окне возникает силуэт П а в л а.  Он вглядывается и прислушивается.

 

       Вера Павловна (заметив темный силуэт.)  Весной это иногда случается даже с нами.  Кажется, что мы молоды, красивы, сильны, все можем…  Милый мой Витаминыч, скоро выяснится, что мы теперь можем очень и очень мало.  Самое страшное в старости — все понимать, все хотеть и не мочь.

       Лидия Борисовна включает свет и обе одновременно, хотя и не очень громко вскрикивают, увидев в раскрытом окне Павла.  Он молод, симпатичен и чем-то неуловимо похож на Звонкова.

     Павел.  Потушите свет!  (Перепрыгивает в комнату и распластывается на полу.)  Если меня увидят, будут стрелять.  Или сюда ворвутся.  Тогда всем кранты.  Потушите свет!

       Он доползает до провода настольной лампы и выдергивает его из розетки.  Комната погружается в полумрак раннего рассвета.  Некоторое время все молчат.

       Павел.  Только не вздумайте кричать!

       Вера Павловна.  Интересно, что бы вы сделали на нашем месте?

       Павел.  Понятия не имею.  Во всяком случае, не стал бы кричать.  Вам совершенно ничего не грозит.

       Лидия Борисовна.  Вы же сами сказали — «будут стрелять».

       Вера Павловна.  И про кран что-то.

       Павел.  Это если узнают, что я у вас.

       Вера Павловна.  Мы вас не держим, можете удалиться.  Кричать мы не будем.

       Лидия Борисовна.  Честное слово!

       Павел. Они меня засекли.  Чистенько засекли, вели от самого поворота.  Теперь в круг возьмут, все дырки заткнут, вычислять будут.  Все, спекся Пашка!  (В истерике с силой бьёт по полу кулаком.)

       Лидия Борисовна.  Я все поняла.  Вы убежали из тюрьмы.

       Вера Павловна.  Не стучите так, а то соседи прибегут.

       В соседней комнате Звонков поднял голову, прислушивается.

       Лидия Борисовна.  Можете спрятаться под кровать.

       Вера Павловна (негромко аплодирует).  Браво, Лидия Борисовна!  Вы стремительно прогрессируете.  А если у них собаки?

       Павел.  Какие собаки?  С чего вы взяли, что я из тюрьмы?  Это Дом престарелых?

       Вера Павловна.  Разве по нам это не заметно?

       Лидия Борисовна.  Здесь вам, молодой человек, совершенно не место.  Стоит только поглядеть на вас, сразу станет понятно, что вы здесь не числитесь.

       Вера Павловна.  Она права.

       Павел.  Мне бы денька два отсидеться.  Ну, три.  Четыре — это уже полный верняк.  Они в открытую не попрут.  Будут прощупывать, выяснять.  Больше четырех не потянут, им возвращаться надо.  Срок истекает.

       Лидия Борисовна.  Утром придет сестра, — вот ей надо делать укол, — и ваше присутствие станет очевидным.

       Вера Павловна.  Лет тридцать назад…  мы бы придумали причину.  Скорее всего, её бы придумали за нас.

       Лидия Борисовна.  В коридоре всю ночь дежурный.  Так что вам придется возвращаться тем же путем.

       Павел.  Сорок лимонов на меня, гады, повесели.  Я говорю: — Откуда?  Одиннадцать брал, свидетели имеются, верну в полном объеме.  Башка все равно права качает: «Возвращай сорок»  Счетчик включили.  Он же нарочно, сволочь, меня подставил.

       Вера Павловна закрывает окно, садится на стул напротив Павла.

       Вера Павловна.  Давайте по порядку.  Если мы согласимся вам помочь, то должны, хотя бы знать, кому помогаем.  И стоит ли это делать.

       Лидия Борисовна.  Верочка, вы меня, конечно, извините, но как вы узнаете, что он скажет нам всю правду?  Я, например, не верю, что из-за каких-то там лимонов можно так безжалостно преследовать человека.  Они, правда, сейчас очень дорогие, но не настолько, чтобы ночью врываться в чужую комнату и прятаться под кроватью.

       Вера Павловна.  Пока еще под твоей кроватью никого нет.  Будем считать, что это был первый вопрос нашего теста.  Ответ молодого человека нас не очень устроил.  Вопрос второй…

       Павел.  Что не устроило?  Как есть, так и говорю

       Вера Павловна.  Так и говорите.  Вопрос второй…

       Павел.  А если не буду отвечать?

       Вера Павловна.  Придется уйти.  Предупреждаю сразу — вам придется уйти и в том случае, если ваши ответы нам не понравятся.

       Павел.  А если понравятся?

       Вера Павловна.  Тогда мы постараемся вам помочь.

       Лидия Борисовна.  Теперь он будет стараться нам понравиться.

       Вера Павловна.  Прекрасно, пусть старается.

       Лидия Борисовна.  А истина?

       Вера Павловна.  Об истине нам придется позаботиться самим.  Вопрос второй…

       Павел.  Интересно, как вы поможете?  Сами говорили, что…

       Вера Павловна.  Пусть это вас не волнует.  Все будет зависеть от ваших ответов.  Ваш любимый литературный герой?

       Павел.  Красная шапочка.  Нет, вы что, серьезно?  Надо подумать.

       Вера Павловна.  Думайте, но не очень долго.  Если долго, значит, у вас нет любимого героя.

       Павел. «Мастер и Маргарита».

       Лидия Борисовна.  Мастер или Маргарита?  

       Павел.  Воланд.

       Вера Павловна.  Характеризует.  В каком месяце вы родились?

       Павел.  В ноябре. 

       Лидия Борисовна.  Скорпион.  Я, почему-то, так и думала.

       Вера Павловна.  Когда в последний раз вы были в театре?

       Павел.  В прошлую субботу.

       Вера Павловна (явно удивлена).  Уже интересно.  Что же там давали?

       Павел.  Продавали.  Корейские телевизоры.  Со скидкой.

       Лидия Борисовна.  Что, пьеса такая?

       Павел.  В Малом зале.  А в Большом —  выставка-продажа отечественной мебели.

       Вера Павловна.  Будем считать, что вы  в этом не виноваты.  Вопрос следующий: что бы вы выбрали — миллион или улыбку?

       Павел.  Не понял.

       Вера Павловна.  Деньги или чистую совесть?

       Павел.  И то, и другое.  И лимон, и чистую совесть.

       Лидия Борисовна (тихо).  Верочка, вы заметили, он опять о лимонах.

       Вера Павловна.  Ничего страшного, человек любит цитрусовые.  А еще что вы любите.

       Павел.  Жену.  И дочку.  Ей седьмой месяц пошел.  Уже всем улыбается.  И своим, и чужим.  Ее зовут так же, как и вас — Верочка.

       Вера Павловна.  Два — один.  Значит, вы ни в чем не виноваты?

       Павел.  В сороковке?  Я же говорю — одиннадцать брал.  По взаимной договоренности.  Со второго оборота полностью бы верну.  На квартиру брал.  Мы с Надькой два года в общаге кантовались.  Чтобы не выперли, она полы мыла, а я электриком подишачивал.  А Верунька появилась — совсем не жизнь в таких условиях.  Башка говорит, бери на однокомнатную, пока я добрый.  Посоветовались с Надькой, решили — берем, сколько еще мучиться.  А главное — Верунька.  У них все рассчитано было, кинули, как пацана.  Теперь век в их челноках карячиться, без просвета.  Ну, думаю, вот вам, не на того напали.  Веруньку с Надькой к тетке, а сам товар у хорошего человека взял.  Думал, обернусь — и все дела.  А они узнали и сороковку повесили, чтобы совсем по стенке размазать.  Пришлось рвать.

       Вера Павловна.  А квартира?

       Павел.  Какая теперь квартира…

       Лидия Борисовна.  Как хотите, но я совершенно ничего не поняла.  В наше время были совершенно другие проблемы.  И решались они совсем по- другому. 

       Вера Павловна.  И последний вопрос…  Как зовут вашего отца?

       Павел.  А фиг его знает. 

       Вера Павловна.  Я почему-то так и думала.

       Лидия Борисовна.  У вас, что, извините, отчества нет?

       Павел.  Почему нет?  Васильевич.  Мать по деду записала.

       Вера Павловна.  Что и требовалось доказать.

       Лидия Борисовна.  А что требовалось?

       Вера Павловна.  Не можем же мы четыре дня держать его у себя в комнате.

       Лидия Борисовна.  А где можем?

       Вера Павловна.  Вот это мы сейчас и решим.

       Павел.  Мне только три дня перекантоваться.

       Вера Павловна.  Все-таки, когда вы в последний раз были в настоящем театре?

       Павел.  В восьмом классе.

       Лидия Борисовна.  А что давали?

       Вера Павловна.  Она спрашивает, какой спектакль вы смотрели?

       Павел.  Не помню.  Что-то про войну.

       Вера Павловна.  Что вам больше всего там понравилось?

       Павел.  Песня.

       Вера Павловна.  Какая?

       Павел.  Про солдата.

       Вера Павловна.  Про солдата?  Про солдата много песен.  Напойте.

       Павел.  Как?

       Вера Павловна.  Мелодию.  Слова, если помните.

       Павел.  Прямо здесь?

       Вера Павловна.  Ну да.  Это поможет нам создать образ.

       Павел.  Какой образ?

       Вера Павловна.  Если хотите вернуться к вашей Вареньке, пойте.

       Павел (не сразу).  «Один солдат на свете жил,

                                      Красивый и отважный,

                                      Но он игрушкой детской был:

                                      Ведь был солдат бумажный».

       Вера Павловна (подхватывает). «Он переделать мир хотел,

                                                            Чтоб был счастливым каждый»

       Павел (уверенно).  «А сам на ниточке висел:

                                       Ведь был солдат бумажный». 

       Лидия Борисовна.  В четыре часа утра могут петь только ненормальные.  (Задергивает штору на окне).

       В комнате соседей З а й к о в снимает подушку с головы и прислушивается.

       Зайков.  В четыре часа утра могут петь только ненормальные.

       Звонков.  Или счастливые люди.

       Зайков.  Демагогия.  Вспомните, когда вы в последний раз видели у нас счастливого человека?  Молчите?  Сейчас не петь, сейчас стрелять надо!

       В парке через равные интервалы раздаются три выстрела.

       Павел (приоткрыв штору).  Последнее предупреждение.  Означает: «Знаем, что ты здесь, окружили, не выпустим».

        Раздается еще один выстрел.

       «Если не объявишься сам, найдем и шлепнем».

       Лидия Борисовна.  Может, вам лучше вернуть эти лимоны?  Если хотите, я вам одолжу килограмма на два.  Верочка тоже что-нибудь наскребет.

       Вера Павловна.  Павел Васильевич, вы никогда не пробовали носить усы?  Мне кажется, они вам очень подойдут.

       Звонков.  Кажется, стреляют.

       Зайков.  Чем скорее они перестреляют друг друга, тем лучше.

       Звонков.  Виталий Васильевич, вы были когда-нибудь безнадежно влюблены?

       Зайков.  Не говорите чепухи.  Не был и не собираюсь.  Какой смысл безнадежно влюбляться?  Все равно, что производить мероприятие и знать, что оно никому не нужно.

       Звонков.  И вы никогда не проводили таких мероприятий?  Положа руку на сердце, — никогда?

       Зайков.  Вы забываете, что мероприятия проводились не по моей личной инициативе, а в строгом соответствии.

       Звонков.  С чем?

       Зайков.  Как с чем?  С планом мероприятий.  Который утверждается сверху.

       Звонков.  Понятно.  Любовь, конечно, сверху не утвердишь.

       Зайков.  А безнадежная, как вы выразились, вообще не имеет смысла ни по каким параметрам.  Поэтому вы со своими букетами и ночными бдениями просто смешны.  Все это безнадежно в квадрате.

       Звонков (обиженно).  Почему в квадрате?

       Зайков.  А вы не догадываетесь?

       Звонков.  Догадываюсь.

       Зайков.  Между прочим, это форменное безобразие.  Вы сейчас заснете, как ни в чем ни бывало, а я обречен бодрствовать.  И снова из-за вас.

       Звонков.  Я старался — как можно тише.

       Зайков.  Теперь еще этот запах…  Голова весь день будет болеть.  Кстати, вы поставили свой букет в банку с пивом.  Когда он это увидит, я вам не завидую.  (После паузы.)  Интересно, почему вы не реагируете?

       Звонков.  Пусть стоит.

       Зайков.  А мне потом за пивом бежать?

       Звонков.  Не бегите.

       Зайков.  Как вы это себе представляете?

       Звонков.  А так — не бегите и все.

       Зайков.  Скажите это ему, когда он проснется.

       Звонков.  Скажу.

       Зайков.  Интересно будет послушать.

       Звонков.  Послушаете.

       Зайков.  Вы просто не отдаете себе отчета…

       Звонков.  Отдаю, отдаю…  Мне кажется, если его перестанут бояться, он превратится в то, что он есть на самом деле — маленького и очень одинокого человека.

       Зайков.  Хорошо вам это говорить, пока он спит.  Покойник тоже говорил, что никого не боится, и к чему это привело?

       Звонков.  Это привело к тому, что наш Пахан стал задумываться.

       Зайков.  Это привело к тому, что у покойника не выдержало сердце.  Я не хочу, чтобы это случилось со мной.

       Звонков.  Считаете, что это произошло из-за него?  (Показывает на храпящего Зонова).

       Зайков.  Не из-за меня же.  Я всегда находил с ним общий язык.

       Звонков.  Я, кажется, тоже.

       Зайков.  Не надо.  Он вас не любил.

       Звонков.  Не любил?  Ей-Богу, не замечал.  За что меня не любить?

       Зайков.  Он часто повторял, что если бы не вы и не такие, как вы,  мы бы по-прежнему были великой державой.

       Звонков.  Интересно…  Я, кажется, не давал ни малейшего повода.

       Зайков.  Забыли?  А я прекрасно помню, что вы тогда сказали.

       Звонков.  Что?

       Зайков.  Что «лучше быть не великим, а любимым».

       Звонков.  А разве не так?

       Зайков.  Лично я считаю, что сейчас все не так.  От начала до конца.  И все это, как совершенно правильно считал покойный, получилось из-за таких, как вы.

       Звонков.  Да почему же из-за таких, как я, можете вы мне это объяснить?

       Зайков.  Тихо!  Тихо.  Могу.  Могу, но не буду.  Пока не буду.

       В комнате соседей.

       Вера Павловна.  Придется зажечь свет.  Последние штрихи саамы трудные.

       Зажигается свет.  Павел, укутанный, как в парикмахерской, простыней, сидит у зеркала спиной к зрителям.  Вера Павловна отстраняется от него, вглядываясь в результаты своей работы.

       Кажется ничего.  Как, а?  Лидочка!  Спит.  Каждый хороший артист должен быть хорошим гримером…  Тени под глазами вполне даже ничего.  А вот морщины…  Морщины так себе.  Вернее, никак.  Знаете что, Павел Васильевич…  Старый испытанный актерский прием…  Щурьтесь.

       Павел.  Как?  Так?

       Вера Павловна.  Ну, зачем утрировать.  У вас что, живот болит?  Щурьтесь, словно приглядываетесь.  Плохо видите.  Можно и так.  Теперь наденем парик…  Это, между прочим, парик Гаева.

       Павел.  Чей?

       Вера Павловна.  Неважно.  Лидочка, по-моему, великолепно!  Не понимаю, как можно спать, когда человеку грозит опасность?  Вы уверены, что они могут сюда проникнуть?

       Павел.  Уверен.  Думаете, они меня теперь не узнают?

       Вера Павловна.  Прищурьтесь!  Так, отлично.  Вы и не должны выглядеть слишком старым.  Гаева у нас играет семидесятидвухлетний любитель.  Бывший хирург.  Играет, в общем, неплохо.  Для любителя, конечно.  Но он слишком стар для Гаева.  Это парик скрывает его беспросветную седину, а вам он поможет скрыть вашу беспросветную молодость.  И довольно удачно.  Височки вперед, как тогда…  Не удивляйтесь, у меня тут все в наличии.  Я и режиссер, и гример, и реквизитор, и исполнительница главной роли.  Очень долго не могли выбрать пьесу.  А потом как-то сразу решили — «Вишневый сад».  Видимо, местность навеяла.  Старый особняк, колонны, весна…  Вишни здесь, правда, не растут, только черемуха и сирень, но остальное соответствует.  Главное — какая-то всеобщая ностальгия по уходящему.  Как зараза.  Буквально у всех.  Некоторые пытаются объяснить это социально-политическими причинами, а, по-моему, просто старость…

       Если вы сгорбитесь, будете слегка приволакивать правую ногу, делать вид, что недослышите, постараетесь поменьше улыбаться, чтобы не показывать свои великолепные зубы, то дня три-четыре, может быть, протяните…

       Говорят, старики наблюдательны.  Ерунда.  Они просто старчески любопытны.  Спросите у Витаминыча, в каком платье я была вчера, могу поспорить на что угодно, будет молчать, как вяленый судак.  Хотя уверяет, что влюблен, как мальчишка.  Тем не менее, одежда для артиста — это почти все.  Даже когда ее не замечают, ее чувствуют.  В этой курточке, в этих джинсах вас заподозрит даже наш Балабонов.  Но поскольку я уже с головой залезла в вашу судьбу, придется идти до конца.  Презентую вам — с отдачей, естественно, — парадный мундир своего второго мужа.  Он просил, чтобы я хранила его до самого конца.  Не упомянул только — своего или моего.  Поскольку я его безумно любила — хотя, между нами, он совершенно этого не стоил, я решила оставить его себе.  А его похоронили во фраке.  Он играл в нашем театральном оркестре на гобое.  И безбожно пил.  Сколько я с ним натерпелась, вы и представить себе не можете.  Больше всего его огорчало, что у нас не было детей.  — Виталий, говорила я ему, — дети артистов, это их роли.  Роли тоже, как дети, бывают плохие, бывают хорошие…  Надевайте…

       Достав из шкафа мундир майора с орденами и медалями, она отдает его Павлу.  Тот, спрятавшись за дверку шкафа, переодевается.

       Так вот, о ролях.  Самое главное,  как можно меньше говорите.  Стоит вам открыть рот, как ваши «кранты», «лимоны», «кинули» — что там еще? — разденут вас догола.  Никакой парик не поможет.  Драматург каждому персонажу придумывает свою манеру речи.  Только тогда возникает доверие.  Вы, лучше всего, ничего не говорите.  Только отвечайте на вопросы.  Причем, как можно короче: нет—да.  И еще хрипите, как будто у вас болит горло.

       Павел (хрипло).  Так?

       Вера Павловна.  Вы прирожденный артист.  Пройдитесь…  Не забывайте приволакивать левую ногу.  Можете правую, все равно.  А что, очень даже ничего.  Лидочка!  Лидия Борисовна, прекратите храпеть.  Это просто неприлично.  У нас гости.

       Лидия Борисовна.  Я вообще никогда не храплю.

       Вера Павловна.  Интересно, кому это лучше знать.  Познакомьтесь, наш новый сосед.

       Лидия Борисовна.  Очень приятно… (Тихо.)  У него что, живот заболел?

       Вера Павловна.  С чего ты взяла?

       Лидия Борисовна.  А чего он так сморщился?

       Вера Павловна.  Входит в роль.

       Лидия Борисовна.  В какую?

       Вера Павловна.  А вот это мы должны сейчас придумать.  Для ветерана Великой Отечественной войны он слишком молод.  К тому же, наши сразу начнут расспрашивать на каком фронте воевал, кто командовал армией, кто дивизией.  Попробуй что-нибудь перепутать.  Дочку родную позабыл, как зовут, а командира роты помнит.  Между прочим, я тоже до сих пор помню каждую запятую своей первой роли…  Интересно, где же вы могли заработать такое количество наград?

       Павел.  Может, в Афгане?

       Вера Павловна.  Не вздумайте.  Наши стратеги вас по стенке размажут.  Они вам такое наговорят…

       Лидия Борисовна.  Я не понимаю…  Он что, не помнит, где воевал?

       Вера Павловна.  Последствия контузии.  Прямое попадание снаряда.  Или гранаты.  Чем еще можно контузить?  По-моему, ты заспала свои последние извилины.  Они целиком перешли в твое астральное тело.  Кто это, по-твоему?

       Лидия Борисовна.  Я попрошу вас, Вера Павловна, при посторонних не высказываться о моих… моих возможностях.  Я прекрасно вижу, что передо мной товарищ майор бронетанковых войск…

       Павел (своим голосом).  Почему бронетанковых?

       Лидия Борисовна.  Не пытайтесь сбить меня с толку.  Я разбираюсь в знаках различия.

       Вера Павловна.  Как это тебя угораздило?

       Лидия Борисовна.  В институте мы каждый год сдавали зачеты по гражданской обороне.

       Вера Павловна.  Ты, конечно, сдавала их только на «отлично».  Странное дело, мы прожили с ним два с половиной года, и он ни разу не сказал, что он бронетанкист.  Первые полгода мы все свободное время занимались любовью.  А остальные два года он пил и играл на гобое.  Я, конечно, знала, что он герой, но мне никогда не приходило в голову расспрашивать, за что он получил эти ордена.  Может, поэтому он и запил? 

       Лидия Борисовна.  Это не ордена.  Это значки и медали.

       Вера Павловна.  Какая разница.  Так за что же вы их все-таки получили?  По системе Станиславского ваша биография должна быть безукоризненной.  Тогда вам будет намного легче войти в роль.

       Лидия Борисовна.  А где тот приятный молодой человек, который потерял лимоны?  Он пошел сдаваться?

       Вера Павловна.  Он умер.  Во всяком случае, на ближайшее время.

       Лидия Борисовна.  У вас сегодня невыносимое настроение, Вера Павловна.  Я прямо-таки физически ощущаю.  Просто какое-то темное облако.  Вот здесь вот, вокруг…

       Вера Павловна.  Извини, это у тебя в голове темное облако.

       Лидия Борисовна.  Сначала она выгнала прекрасного интеллигентного человека с огромным букетом чудесных цветов…

       Вера Павловна.  Побойся Бога!  Ты же сама утверждала, что это не цветы, а трупы.

       Лидия Борисовна.  Вот видите.  Я даже отказываюсь комментировать.  Потом она не разрешила спрятаться под кроватью очень симпатичному молодому человеку.

       Вера Павловна.  Что я вам говорила про старческую наблюдательность?

       Лидия Борисовна.  Вы только на нее не обижайтесь.  В сущности, она очень добрая.  Готова первому проходимцу отдать последнее.  Только не спорьте с ней во время репетиций.  Тогда она становится просто невменяемой.  Можете себе представить, я играла Дуняшу…

       Вера Павловна (фыркает).

       Лидия Борисовна.  Все утверждали, что играла просто прекрасно.  Но я позволила себе слегк4а не согласиться с ее трактовкой.  Что тут было!  Даже под страхом смерти не возьмусь пересказывать, что она мне тогда наговорила.  Пришлось отказаться от роли.

       Вера Павловна.  Отказаться!  Да я тебя просто выгнала.  Она все время путала Яшу с Епиходовым, ни за что не хотела целоваться, а когда говорила: «Я девушка нежная, деликатная, благородная», — все наши нянечки, извините меня, ржали, как лошади.

       Лидия Борисовна.  Она вам тоже всучит какую-нибудь роль, вот увидите.  Не вздумайте соглашаться.  Замучает вас до смерти, а потом объявит, что вы бездарны, как пробка.

       Вера Павловна.  Спи дальше.  Так за что же вы все-таки получили эти награды?

       Павел.  Вы же сами сказали — говорить как можно меньше.  Буду молчать.

       Вера Павловна.  А что?  Очень оригинальная трактовка.  Она позволит вам достойно выкрутиться из возможных неприятных коллизий.  К тому же, как мы договаривались, есть еще запасной вариант.  Он тоже неплох.  Ну, что тогда?  Как говорится, с Богом.  Ни пуха, ни пера!

       Павел.  А куда мне теперь?

       Вера Павловна.  Ну, милый мой, все остальное не так сложно.  Идите в соседнюю комнату, ложитесь на свободную койку и спокойно спите до подъема.

       Павел.  А потом?

       Вера Павловна.  Потом будет видно.  Пойдете завтракать, потом обедать…

       Павел.  Вы уверены?

       Вера Павловна.  Совершенно уверена.  Господи, голова раскалывается…  Эта храпит всю ночь, а я еще даже не прилегла.

       Лидия Борисовна.  Я же вам говорила, не спорьте.

       Павел.  Но они могут удивиться.

       Вера Павловна.  Кто?

       Павел.  Ну… все.

       Вера Павловна.  Она же не удивилась.  А эти будут думать, что вы новый, как говорит товарищ Балабонов, контингент.

       Павел.  А остальные?

       Лидия Борисовна (предостерегающе шепчет).  Не возражайте.

       Вера Павловна.  Если вас интересует обслуживающий персонал, то им вообще наплевать на нас на всех.

       Лидия Борисовна.  Ты, как всегда, преувеличиваешь. 

       Вера Павловна.  Хочешь сказать — преуменьшаю?  Единственная опасность — директор и главный врач.

       Лидия Борисовна.  Да, да, я их и имела в виду.

       Вера Павловна.  Директор в отпуске.  А главного не будет до понедельника.  Как раз четыре дня.  Уехал на какой-то семинар.

       Павел.  А заместитель?

       Вера Павловна.  Вы имеете в виду Балабонова?

       Павел.  Не знаю.

       Лидия Борисовна.  Балабонова, Балабонова, не возражайте.

       Павел.  Я не возражаю.

       Вера Павловна.  Увидите его и все поймете.  Все!  Я отключаюсь, я сплю, я в глубоком обмороке от нечеловеческой усталости.  Идите! (Падает на койку).

       Павел.  Куда?

       Вера Павловна.  Соседнее окно справа.  (Демонстративно всхрапывает).

       Павел (мнется).  А там действительно есть это… свободная койка?

       Лидия Борисовна.  Несколько дней назад освободилась.  Инфаркт.

       Павел.  У кого?

       Вера Павловна.  Ну не у койки же!

       Лидия Борисовна.  Тоже бывший военный.  Из тех, кто на за что не хотят примириться с действительностью  Он буквально сжигал себя по любому поводу.  Не соглашался ни с единым словом.

       Вера Павловна.  Со мной он всегда соглашался.

       Лидия Борисовна.  Я имею в виду газеты, радио, телевидение.

       Вера Павловна.  И Пахана.

       Лидия Борисовна.  Предупреждаю — будьте с ним по возможности осторожнее.  Ужасный человек.  Я, правда, почти ничего не понимаю из того, что он обычно говорит.  Его даже директор боится.

       Павел.  Кого?

       Вера Павловна.  На месте боевого офицера, заслуженного бронетанкиста я бы плевала на твои предупреждения.  Шагом марш!  А чего это вы захромали?

       Павел.  Вы же сами сказали — «волочить ногу».

       Вера Павловна.  Но не обе же!

       Павел легко перепрыгивает через подоконник, но подойдя к окну соседней комнаты, поневоле задумывается.  Но потом, решившись, забирается в комнату, находит свободную койку и, не раздеваясь, ложится на нее, вытянувшись и закрыв глаза.  Звонков и Зайков, приподнявшись, в недоумении смотрят на него.  Зонов по-прежнему храпит.

       Затемнение.  Потом яркий солнечный свет.  Звучат сигналы точного времени — семь часов утра.  Скоро подъем.  По коридору идут заместитель директора Ю р и й  И н н о к е н т ь е и ч  Б а л а б о н о в  и дежурная  с е с т- р а. 

       Сестра.  В тридцать первой Сикорук опять ночью петухом кричал.

       Балабонов.  Во сколько?

       Сестра.  Что?

       Балабонов.  Во сколько кричал?

       Сестра (сверяется с записью).  В три двадцать семь.  Темно еще было.

       Балабонов.  Петухи и должны кричать еще в темноте.  Перед самым рассветом.  Возвещать, так сказать.  Чем объяснил на этот раз?

       Сестра.  Родина в опасности, спать в это время преступление.

       Балабонов.  Репертуар не меняется, это начинает настораживать.  Налицо нежелательная тенденция.  Как отнеслись к этому сожители?

       Сестра.  Соломин жалобу написал, вот… (отдает пачку исписанных листов.)  Требует отселения или прекращения.  А Спицын поддерживает.  Говорит — все правильно.

       Балабонов.  Что «правильно»?

       Сестра.  Что Родина в опасности.

       Балабонов.  Валокордин, валериану, пустырник.

       Сестра (записывает).  Кому?

       Балабонов.  Обоим.  Еще раз заведут об опасности, все троим по уколу демидрола.  Расписался…  Шесть с половиной страниц…  Я это что, читать должен?  Тоже мне, Солженицын…   Побрызгал бы водой, и все дела.  Петух, он ведь как?  Побрызгаешь на него, он сразу глаза заведет и сидит не шелохнется.  Думает, дурак, что дождь пошел.  А в дождь кричи, не кричи, никому подниматься неохота.  Сама знаешь.  Что еще?  Почему главное не докладываешь?

       Сестра.  Про одиннадцатую?

       Балабонов.  Про одиннадцатую.  И конкретно.

       Сестра.  Конкретно.  Выжрал вчера перед ужином стакан «Распутина», три пива и половину еще чего-то.  На ужин не пошел.  До сих пор спит.  Скоро проснется — услышим.

       Балабонов.  Интересно, какая сволочь ему это «чего-то» предоставила?  Придется усилить наблюдение.  Если перекроем посторонние источники, все станет на свои места.  Главное — поставить в твердую зависимость от администрации.  Тогда условия будет диктовать не он, а мы.  Поняла?

       Сестра.  И еще про одиннадцатую…

       Балабонов.  Конкретно?

       Сестра.  Конкретно, Юрий Николаевич.  Пошла в двенадцатую укол делать, захожу в одиннадцатую, четвертая коечка занятая.

       Балабонов.  Где?

       Сестра.  В одиннадцатой.

       Балабонов.  А шла куда?

       Сестра.  В двенадцатую.

       Балабонов.  Ничего не понимаю…  Укол сделала?

       Сестра.  Сделала.

       Балабонов.  Ну?

       Сестра.  Коечка занятая.

       Балабонов.  А почему она должна быть незанятая?

       Сестра.  Так он помер.

       Балабонов.  Когда?  После укола?

       Сестра.  Укол в двенадцатой сделала.

       Балабонов.  Ну?

       Сестра.  Потом в одиннадцатую зашла посмотреть.

       Балабонов.  Ну?

       Сестра.  Коечка должна быть свободной, он же помер.  А он лежит.

       Балабонов.  Кто?  Покойник?

       Сестра.  Вроде нет.  Дышит.

       Балабонов.  Ожил, что ли?

       Сестра.  Да нет, это другой.

       Балабонов.  Я понимаю, что другой.  Этот другой ожил или помер?

       Сестра.  Не знаю.  Я не спросила.  Он весь в орденах лежит, и руки на груди сложены.

       Балабонов.  Если в орденах, значит помер.  Опять в мое дежурство.  Сговариваются они, что ли?

       Сестра.  Мне вообще странно, как он там оказался.  Вчера вечером никого не было.

       Балабонов.  Ничего удивительного, опять меня подставляет.

       Сестра.  Кто?

       Балабонов.  Можно подумать, что вы не догадываетесь.  Сам на семинар, а покойника в мое дежурство.  Потом очень легко делать выводы.  В свою пользу.  Я эту политику наизусть изучил.  Еще когда в комитете по культуре работал.  Там тоже один такой был…

       Сестра.  Вы так прекрасно во всем разбираетесь.

       Балабонов.  Чего теперь разбираться?  Теперь меры принимать надо.

       Сестра (приготовилась записывать).  Какие?

       Балабонов.  Я откуда знаю?  Какие-нибудь.  Он — меня, я — его.  До понедельника что-нибудь сообразим.

       В конце коридора появляются трое.  Двое бичей тащут гроб.  Впереди, вглядываясь в номера комнат, идет Т е т к а, вся в коже и золоте.

       Сестра.  Конечно, сообразим, Юрий Иннокентьевич.

       Балабонов.  Не надо. (Тихо.)  Я имею в виду,  соображать нам теперь вообще не надо.

       Сестра (увидев несущих гроб).  Ой…

       Балабонов.  Вот именно.  Родственникам сообщили, они прибыли.  Значит, что?  Значит не в нашу смену, а в его.  (Потирает руки.)  Вот такие фигли-мигли, Любаша.  Все отличненько.       

              

       Мужики с гробом и Тетка  останавливаются у двери одиннадцатой комнаты.

       Тетка  (читает написанные на двери комнаты фамилии).  Звонков…  Зайков…  Зонов…  Забродин…  Здесь!   (Балабонову.)  Тут покойник?

       Балабонов.  Только что удостоверили.  В наличии.  Находится при полном параде.  Еще в ту смену подготовили.  Вам, очевидно, заранее сообщили?

       Тетка.  Как сообщили, так сразу…  Считай, за день управились.

       Балабонов.  Очень оперативно.

       Тетка.  Да вот… (Придвигает ногой гроб к двери.)  Пришлось на размер больше брать.  Спрашивают — размер давайте.  А где его взять?  Тогда, говорят, с запасом бери, а то не войдет.  Так за запас еще двадцать штук добавляй.  Ладно, говорю, грабьте.  Все-таки дядечка.  Последний.  Единственный.  Так меня любил…  (Делает вид, что прослезилась.)  Никого больше не было?

       Балабонов.  Никого, а что?

       Тетка.  Как узнают, все понабегут.  Седьмая вода на киселе и та приползет.

       Балабонов (встревожено.)  С какой целью?

       Тетка.  Так с какой…  Дача-то на нем еще числится.  Я так считаю — кто в последний путь проводил, все как надо сделал, помянул честь по чести, тот  и хозяин.  Так?

       Балабонов.  Естественно.

       Тетка.  У меня в пятницу рейс в Стамбул, а я все побросала и сюда.  Пусть потом кто скажет, что я об дядечке не позаботилась.  Телеграмму принесли, я бегом в эти… услуги.  Пока там то-се, машину пока отыскала, ваньков этих сговорила.  А этот ваш… внизу, еще возникает.  Не пускал, козел.  Не было, гундит, никаких сигналов.  Ну, я ему сигнал один показала… Твое дело дежурить, вот и дежурь, а возникать мы и сами умеем.  Верно?  Извините, не знаю, кто вы будете…

       Балабонов.  Заместитель директора.  У меня к вам только одна просьба, раз уж вы здесь.  Выносите как можно тише…  До официального подъема.  Чтобы остальной контингент не травмировался.

       Тетка.  Об чем речь, товарищ заместитель директора.  (Мужикам.)  Тихо заходим, забираем, в машину и ждите меня.  И чтобы больше ни-ни…  Лично выдам после окончания.

       Мужики (только сейчас стало заметно, что они не очень уверенно координируют свои движения), стараясь не шуметь, заходят в комнату, опускают гроб на пол между кроватями Зайкова и Павла.  Поворачиваются к вошедшей следом Тетке и, показав на Павла, тихо интересуются: «Он?»  Тетка, выглянув из-за их спин, кивает.  Мужики приступают к делу.  Сняв с гроба крышку и поискав, куда бы ее пристроить, один из них накрывает ею спящего Зонова, а другой ставит венок в ноги Зайкову, который, проснувшись, с ужасом уставился на траурные ленты.  Затем мужики подошли к кровати Павла и взяли его за ноги и голову, чтобы положить в гроб.  Павел проснулся и, вырвавшись, сел.  Мужики шарахнулись в разные стороны.  Один, перевалившись сначала через подоконник, а затем через перила террасы, навсегда исчез из дальнейшего действия, а другой, рванув к двери, столкнулся с закованной в кожу Теткой, отлетел назад, упал прямо в гроб и от сильного удара и от страха на время отключился.  Забравшийся на спинку кровати Зайков с ужасом смотрит на происходящее.  Упавший венок накрывает лежащего в гробу мужика.  Тетка, обретя наконец голос, орет благим матом.  Один только Звонков, не спавший всю ночь, спит, как ни в чем не бывало, счастливо улыбаясь во сне.  На крик Тетки в комнату вбегают Балобанов с Сестрой, а у распахнутого окна появляется полуодетая Лидия Борисовна.  Вера Павловна, как и Звонков, преспокойно спит.

       Крик Тетки разбудил, наконец, и Зонова.  Из-под крышки гроба появилась ощупывающая окрестности его рука.  Она наткнулась на ногу Сестры, которая вскрикнув ничуть не тише Тетки, упала без чувств на кровать Звонкова.  Тот, так и не проснувшись, обнял ее.

       Зонов справился наконец с лежавшей на нем крышкой, и, сбросив ее прямо в руки Балабонову, сел на койке.  Первыми, кого он увидел, были орущая Тетка и перепуганный, ничего не понимающий Балабонов.

       Зонов.  Кончай базлать!  Гражданин заместитель директора, какого члена эта кобра верещит поутрянке в самое ухо в чужом бараке?  Кончай базлать, говорю, обоссышься!

       Тетка (неожиданно спокойно).  Сам обоссышься, пидор старый.

       Зонов (озадаченно).  Ништяк…  Это какая падла меня в сундук преждевременно упаковала?  Гражданин заместитель директора, я хоть и бодуна, но в полном порядке.  За этот переполох в дикой Индии могу кое-кому рога поотшибать.

       Балабонов.  Ничего не понимаю?  Где покойник?

       Тетка, молча, показывает на отступающего к окну Павла.

       А это?  (Показывает на лежавшего в гробу мужика).

       Тетка растерянно пожала плечами.  Зонов обернулся и, рассмотрев, наконец, все, что находилось за его спиной, , присвистнул: «Ни себе хрена!»  Потом поманил к себе Зайкова: — «Зайчик, на выход!»  Зайков тут же кинулся на помощь.  Он помог Зонову перебраться в инвалидное кресло, которое тут же развернул «лицом» к происходящему.  Зонов долго вглядывался в окружающий «пейзаж», но из всего увиденного «понял» только Зайкова, обнимавшего все еще не пришедшую в себя Сестру.  Это зрелище он откоментировал фразой:  «Венику лишь бы упасть на кого-нибудь…»  Остальное было ему совершенно непонятно.

      

       Зонов.  Полный привет…  Заяц…  Что это за братские чувырла?  И что мы тут вообще, в натуре, имеем?

       Зайков.  Сплошные «Апрельские тезисы».

       Зонов.  Объясняй.

       Зайков.  Ничего не понять, но разбираться придется.

       Тетка.  Дядь Паша, так ты живой?

       Павел, подумав, энергично кивает головой.

 

       Тетка.  А нам телеграмму принесли, что помер.  Вот…  «Если желаете присутствовать, приезжайте».

       Павел разводит руками — «мол, ничего не поделаешь, живой».

        А ты, выходит, того?..

       Павел снова разводит руками.  В это время очнувшаяся сестра, ощутив в неположенном месте руки Звонкова, взвизгнув, соскакивает с кровати и опрокидывает букет черемухи, стоявший в трехлитровой банке с пивом.  Зонов, круто развернувшись, с ужасом смотрит, как разлившееся пиво стекает на цветы и на лежащего в гробу «покойника».

       Зонов.  Это какая…  Какой…  Хренотень эту в «Жигулевское» вчерашнего разливу?  Во сне мечтал, как поутрянке употреблю в полном объеме.  Гражданин заме6ститель директора, я сейчас кому-то что-то очень нехорошее сделаю.  Хотя она и штрундя на государственном обеспечении, но если она в ближайшие три с половиной минуты не предоставит, чем меня в нормальное состояние привесть, я за безопасность данного престарелого барака полную ответственность с себя снимаю.

       Балабанов (тихо),  Спирт устроит?

       Зонов очень выразительно выражает согласие.

       (Сестре.)  Бегом.

       Та, опасливо обогнув Зонова, стала было протискиваться мимо гроба, но тут, разбуженный льющимся на него пивом, «покойник» приподнялся и, принюхавшись к знакомому запаху, завертел головой.  Сестра в очередной раз рухнула на койку Звонкова, который на этот раз проснулся и с недоумением уставился на лежащую рядом женщину.

       Зайков.  Я его, между прочим, информировал, что цветы и пиво ингредиенты мало совместимые, и что вы, Григорий Прокопьевич, будете категорически недовольны.  Знаете, что он мне ответил?

       Тетка.  Мне теперь что, назад гроб сдавать?  Дядя Паша, от тебя я никак не ожидала.  В пятницу — чартерный рейс: Стамбул — Саудовская Аравия.  Поминки заказанные.  А у вас тут что получается?

       Мужик (из гроба).  Полный бардак.

       Тетка.  А ты не вякай! (И так двинула мужика, что тот снова надолго затих в своем неуютном пристанище.)  Ваша телеграмма?  (Сует телеграмму под нос Балабонову.)

       Балабонов.  Послана вчера, значит не наша.  То есть наша, но смена не моя.

       Тетка. «Выезжайте хоронить», а он живой.  Значит что?

       Балабонов.  Что?

       Тетка.  Сознательный обман потребителя.  На это счет закон имеется.

       Зонов.  Когда я слышу про наши законы, у меня что?

       Зайков.  Идиосинкразия.

       Зонов.  Ни себе хрена…  Поняла?  Задаем следующий вопрос — кого тут собрались похоронить?  И с какого закидона она сюда эту гуманитарную помощь приволокла? (Показывает на гроб.)

       Тетка.  Еще раз возникнешь, без вторых копыт останешься.

       Зонов.  Тааа-ак…  О чем нам говорит невежливое поведение этой залетной шалавы?

       Тетка (подсчитывает что-то на калькуляторе).  За шалаву ты у меня тоже ответишь.

       Зонов.  Лет двадцать назад, Зайчик, когда ты еще был большим паханом…  Все забываю, кем ты там был?

       Зайков.  Инструктором идеологического отдела.

       Зонов.  Во!  Инструктором!  Что бы ты сделал с этой кастрюлей в подобном случае?

       Зайков.  Да ее ко мне близко бы не допустили.

       Тетка (продолжая подсчитывать).  Это я бы тебя не допустила.  В подсобке бы бутылки мыл, да еще спасибо сказал.  Инструктор, блин!

       Зонов.  Кончай, канава, раскидывать!  На оттяжку взять хочешь?  (Разыгрывает истерику.)  Тебе что, падла, штифты вынуть?  Честняка в упор не видишь?

       Тетка (подведя итоги, записывает, чтобы не забыть, окончательную сумму, после чего отталкивает кресло с Зоновым и сопровождающим его Зайковым в другой конец комнаты.)  Кончай понты кидать!  Честняк!  Видала я таких честняков!  За рубль пучок. (Балабонову.)  С вас за расходы и моральные издержки 417 тысяч 862 рубля.

       Зонов.  Бикса!

       Тетка.  Козел вонючий!  Думаешь, гнилой, так на понт меня возьмешь?  На вот…

       Сестра, разглядев выражение лица Зонова, срывается с кровати и убегает.

       Балабонов.  Вы назвали сумму…  Что вы имели в виду?

       Зонов.  Что имела?!

       Тетка.  Дорога туда и обратно.  Гроб.  Венок от любимой племянницы.  Два ящика водяры на поминки.  Могилка.  Вот этих Ваньков отоварить придется.  Плюс моральный ущерб и потерянное время.

       Балабонов.  Я с вами совершенно согласен.  Пусть тот, кто послал эту безответственную телеграмму, несет полную материальную и административную ответственность.  Составьте смету на указанную сумму, распишитесь.  Свидетели заверят, поставим печать…  На себя я беру обязанность лично вручить директору.  Это даже очень хорошо, что у нас тут такие фигли-мигли организовались.

       Тетка.  Фигли — вам, мигли — мне.  И по-быстрому.  Я в пятницу в Стамбуле должна находиться.  А гробик, в таком случае, вам оставлю, может еще пригодится.

       Зонов (не выдержав).  Кому он пригодится, мы еще будем посмотреть.  Гражданин заместитель директора, мы, кажется, об чем-то договаривались?

       Балабонов (испуганно).  Любаша!

      

       Появляется Сестра с мензуркой спирта и стаканом воды.  С опаской подходит к Зонову.

       Минуточку…  Хочу напомнить…

       Зонов.  Помню, гражданин начальник.  Не выступаю.  По взаимной договоренности.  Зайчик… 

       Зайков подталкивает кресло с Зоновым по направлению в Сестре.  Та отступает, прячется за спину Балабонова.

     

       Балабонов.  В данном случае хотелось бы особо напомнить.  Сегодня у нас в гостях телевидение.  Снимают репетицию нашего «Вишневого сада».  Случай, напомню, исключительный.  О нас узнает вся область.  Поэтому, если хоть что-нибудь…

       Зонов.  Понятно.  Я не фраер, сказал — отрезал.

       Сестра протягивает Зонову мензурку со спиртом и стакан воды.  Зонов глотком выпивает спирт, воду отдает Зайкову и на некоторое время отключается, сидит с закрытыми глазами.

       Тетка (визгливо хохочет).  Точь-в-точь, как у меня в подсобке.  С этой шелупонью только так и следует.

       Зайков (неприязненно).  Диалектическая логика.

       Балабонов. Пожалуйста, без устаревших терминов.  Что вы имеете в виду?

       Зайков.  Закон достаточного основания.  «Шаг вперед, два шага назад, или тактика российской социал-демократии».

       Зонов (приходя в себя).  Инструктор, он и в гробе инструктор.  Теперь, гражданин заместитель директора, требуется маленько рогами пошерудить, чтобы не остаться в большой замазке.  Кажется, эта кобра брала нас на оттяжку.  Значит, сколько народных денег она с нас хочет поиметь?

       Зайков.  417 тысяч 862 рубля.

       Зонов.  Изложи, за что?

       Зайков.  Не совсем разобрался.

       Зонов.  Излагай, в чем разобрался.

       Зайков.  За необоснованный вызов на похороны.

       Зонов.  На чьи похороны?

       Зайков.  А вот на чьи — не понял.

       Тетка.  Вы мне, придурки старые, яйца не крутите.  Вот телеграмма…  В полном наличии…  Вот…  «С прискорбием сообщаем о кончине Забродина Павла Алексеевича…»

       Звонков.  Дорогие товарищи, я сейчас вам все объясню…

       Зонов.  Веник, накройся.  Тебя не спрашивают.  Позвольте теперь, граждане, поинтересоваться, какое у нас сегодня число?

       Тетка.  Пошел ты, знаешь куда, со своим числом!  Дядя Паша, у вас тут все такие козлы или через одного?  При чем тут число, когда он живой и здоровый, а тут… вот…  «С прискорбием»…

       Балабонов.  Считаю, что уважаемая родственница совершенно права.

       Звонков.  Я…

       Зонов.  Веник, не дыши.  С этой оторвой буду иметь дело лично.  Правильное предложение, Зайчик?

       Зайков.  Считаю, только вы способны найти с ней общий язык.

       Зонов.  Молоток.  Теперь задай этой фанере вопрос:  она своего дядю Пашу хоть раз видела?

       Зайков.  Считаю, что ответ на этот вопрос совершенно очевиден.

       Тетка.  Дядя Паша, как ты с этим фуфлом вообще здесь находишься?  Сдохнуть можно.  Придурок на придурке.   

      

       Вера Павловна и Лидия Борисовна, разбудившая и притащившая её на террасу, давно уже стоят у раскрытого окна, прислушиваясь к происходящему.

       Вера Павловна.  Кажется, приближается кульминация.

       Лидия Борисовна.  Какая?

       Вера Павловна.  Сейчас на вопросы придется отвечать нашему бронетанкисту.

       Балабонов.  Я тоже не понимаю, при чем тут число?  Произошла ошибка — родственников вызвали на похороны совершенно живого покойника.  Заставили потратиться.  Виновные понесут заслуженное наказание.

       Зайков.  Видите ли, Юрий Иннокентьевич и вы, уважаемая, не знаю, как вас по имени-отчеству…  Дело в том, что Павла Алексеевича мы похоронили еще третьего дня.  Поэтому вопрос, который задал товарищ Зонов, вполне закономерен.

       Зонов.  Про законы мы еще приступим к осуждению и наказанию.  А сейчас второй вопрос вот к этому хоботу, который, судя по клифту, был когда-то немалым бобром.  (Зайков по знаку Зонова подходит к Павлу.  Тот отступает к окну, но Зайков ловким маневром коляски преграждает ему путь.)  Ну что, фраерок, будем гнать гамму?

       Вера Павловна.  Не расслышала, о чем он спросил?

       Лидия Борисовна.  Что-то про игру на пианино.

       Зонов.  Зайчик, сообрази вопрос по-научному.

       Зайков.  «Гнать гамму» — это, кажется, врать?

       Зонов.  По крупному.  По мелочевке — «раскидывать».  Запоминай, пригодится.  Нас здесь, как фраеров, хотят оставить в большой замазке.  А мы им за это сделаем большой бенц.  Формулируй!

       Зайков.  Значит, так…  Тут получается сразу несколько вопросов.  Но в сумме они составляют один — «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?»

       Зонов.  Кончай выпендриваться.  Про демократов мы потом выскажемся.

       Зайков.  Значит так…  Почему эта…  Забыл.

       Зонов.  Бикса.

       Зайков.  Почему эта бикса называет вас дядей Пашей Забродиным, которому мы уже отдали, так сказать, воинские почести и все остальное?  Почему вы молча соглашаетесь, когда она вас так называет, хотя не имеете на это никакого юридического обоснования?  И еще — каким образом вы вообще тут у нас оказались, да еще, можно сказать, среди ночи?

       Вера Павловна.  Кажется, пора вмешаться.

       Балабонов. Если среди ночи, то получается — в нашу смену?

       Сестра.  Я же вас информировала, Юрий Иннокентьевич, что коечка была с вечера незанятая, а потом вдруг занятая.

       Зонов.  Будем отвечать или будем молчать, гражданин майор?

       Вера Павловна.  Дело в том, что этот человек — артист.  Я его пригласила на репетицию.

       Зонов.  А эта…  (Показывает на Тетку.)  Тоже артистка?

       Тетка.  Дурдом!

       Вера Павловна.  Про мадам я не знаю.  Скорее всего — нет.  Даже самой плохой артистке всегда хватит вкуса одеться соответственно своему амплуа и внешности.  Конечно, если бы я исполняла роль — не знаю, как они сейчас называются…

       Зайков.  Так и называются.

       Вера Павловна.  Наверное.  Нет, она не артистка.  Она то, что вы видите на самом деле.

       Зайков.  А этот, выходит, не на самом деле?

       Вера Павловна.  Я вам сейчас все объясню…  Александр Вениаминович, откройте, голубчик, пожалуйста…

       Звонков открывает балконную дверь, и Вера Павловна заходит в комнату.  Лидия Борисовна так и остается на террасе.

       Балабонов.  Что тут у нас происходит?  Как заместитель директора имею полное право требовать…  Артистам в неположенное время не положено.  И гроб тоже попрошу убрать.  Через пять минут подъем.

       Зонов.  Пока разборку не закончим, никакого подъему.

       Балабонов.  Григорий Прокопьевич, мы же договорились…

       Зонов.  Договорились насчет выступления по телевизору, про остальное договору не было.  Как единогласно выбранный председатель этого престарелого барака, интересуюсь все-таки узнать, почему она артиста дядей Пашей обзывает и деньги с нас требует?  И почему этот козел…  Я извиняюсь, артист, ей на это никаких возражений не предъявляет?

       Вера Павловна.  А что бы вы делали на его месте?

       Зайков.  Давайте придерживаться регламента.  Вопрос не по существу.

       Звонков.  Судя по всему, она своего дядю Пашу в глаза никогда не видала.

       Тетка.  Ни фига, маленькой была — видала, он в гости приезжал.  И на карточке видала.  Я ж его спросила — ты дядя Паша?  Головой кивает.  Что он, измениться не мог?

       Вера Павловна.  То, что у неё даже сомнений не возникло, лишний раз доказывает…

       Балабонов.  Как только мое дежурство, обязательно подставит кто-нибудь.

       Сестра.  Я укол сделала, гляжу — коечка занятая.  Орденов вон сколько…

       Вера Павловна.  Это не ордена, а значки.  За отличную службу.  А потом он на гобое играл.

       Балабонов.  Кто играл?  Когда?

       Вера Павловна.  Второй мой муж.  Покойный.  А я ему его мундир дала поносить.

       Балабонов.  Кому?  Покойнику?

       Тетка.  У меня телеграмма на руках.  Я что, виноватая, что он живой?  Вызвали — теперь оплачивайте.

       Сестра.  Так он же помер.

       Тетка.  Я что, виноватая, что он помер?  Куда теперь гроб девать?  Могилку вырыли…

       Зонов.  Дикая Индия.

       Звонков.  Товарищ артист, может, вы ей объясните?..

       Вера Павловна (шепчет Павлу).  Срочно переходите на запасной вариант.

       Павел.  Все!  Кончай базар, мужики!

       Он расстегивает и снимает мундир, снимает парик, окунув носовой платок в лужицу из под пива на столе, стирает грим.  Все, кроме Веры Павловны, с изумлением смотрят на его превращение.

 

       Зайков.  «Материализм и эмпириокритицизм».

       Зонов.  Кончай материться, и без тебя ни хрена не понять.

       Вера Павловна.  Какой прекрасный был грим.  Вы вполне могли сыграть Гаева.  Или Лопахина.

       Тетка.  Точно дурдом…

       Сестра (Балабонову).  Может, в милицию позвонить?

       Павел. Без паники, господа!  Я и сам не меньше вас боюсь…  что все тут окончательно запуталось.  Сейчас запутаю вас еще больше…

       Зайков.  Была нормальная жизнь.  Все знали, что, куда и зачем.  А теперь бывший инструктор обкома литерит перед спившимся паханом и пытается убедить самого себя, что жить все-таки надо.

       Павел.  Значит так…  Один из проживающих в этой комнате мой, как говорится, родной отец.  Я его знаю.  А вот он до сих пор даже не подозревал о моем существовании.  Он должен сам узнать меня.  Если узнает и вспомнит, как и что, тогда я…  Тогда я еще подумаю и, может быть, прощу.  Вот.  Только, ради Бога, не подумайте, что мне что-нибудь от него надо.  Скорее наоборот.  Если отец найдется…  Если он вспомнит и попросит прощения…  Я обещаю любить его.  Нет, любить не обещаю, может не получиться.  Обещаю заботиться и помогать.  А когда у меня будет квартира, обязательно заберу его отсюда.  Я здесь только три дня.  Даже два.  Думаю, начальство разрешит мне временно занять свободную коечку.  Все расходы оплачу по тарифу, и даже с процентами.  Если, конечно, они не будут возражать.

       Лидия Борисовна.  А говорил, что украл лимоны.  Никому сейчас нельзя верить.

       Вера Павловна.  Я, кажется, говорила, что он неплохой актер.

       Лидия Борисовна.  Имеете в виду, что он так удачно заморочил нам голову своими лимонами?

       Вера Павловна.  Как естественно у него дрожал голос во время этого монолога.  Даже слезы на глазах появились…

                                   ДЕЙСТВИЕ  ВТОРОЕ

 

       Прошло несколько часов.  П а в е л  лежит на койке, спит или делает вид, что спит.  Старики в глубокой задумчивости сидят вокруг стола.  З в о н к о в листает свои полевые дневники.

 

       Зонов.  Я из этого расклада, мужики, наглухо выпадаю.  Даже осадка не остается.  Если не чалился, то в деле был.  А в деле не до баб.  Если не в деле, так пил вглухую, не помню ни хера.  Да и што помнить?  Глаза откроешь — вокруг одни братские чувырлы или канавы.  Биксы, доманяшки, коблы, оторвы, шалашовки, кобры, лярвы.  Перепихнешься — и рвать.  Чтобы упасть на кого — ни в жисть.  Чайник наварить — делать нечего, а чтобы родила из них какая — не смешите вы меня.  Да я на простачку-то, считай, ни разу не нарывался, а чтобы баба, как баба, да еще такого лба подняла — полный привет.

       Зайков.  Боюсь, что тоже мало соответствую.  Конечно, если бы знать год рождения…

       Зонов.  Не говори, блин.

       Зайков. На вид — года двадцать три, двадцать четыре.

       Зонов.  Вот и прикидывай.

       Зайков.  Та еще задачка.  Мы ведь жили по принципу «лучше меньше, да лучше», как писал в своем политическом завещании Владимир Ильич.  Не без того, конечно, но чтобы официально — ни одна душа.

       Зонов.  Втихаря.

       Зайков.  Втихаря.

       Зонов.  Ну вот, втихаря и замастрячил.

       Зайков. Вряд ли.  Моя благоверная пасла меня не хуже первого отдела.  Сама покойница этим делом не очень увлекалась, а меня блюла все свободное время.

       Зонов.  Только не рассказывай, что ни разу на сторону не шманал.

       Зайков.  Да нет, почему же…  Командировки бывали…  Семинары…  Курсы повышения.  С лекциями иной раз куда-нибудь пошлют.  Сразу так вот и не сориентируешься.

       Зонов.  Ориентируйся, ориентируйся, а то сосед, вон,  вот-вот надыбает.  Он, видать, еще тот ходок был.  До сих пор не уймется.

       Звонков.  Не преувеличивайте.  Обыкновенный среднестатистический.  Что судьба подкидывала, тем и пользовался.

       Зайков.  Судя по всему, она вас в этом отношении не очень обижала.

       Звонков.  Грех жаловаться.  Но излишеств не было.  Я ведь полевик.  Полжизни в дороге, в тайге, в тундре.  И, как всем недомоседам, женщины мне, в основном, встречались хорошие и одинокие, готовые поверить любому ласковому слову.  Я не жалел этих слов, что правда, то правда.  Даже стихи писал.  Тогда они у меня как-то легко получались.  Иногда даже неплохие.  Впрочем, женщина будет хвалить самые плохие стихи, если они посвящены ей.  И только ей.  Удивительное дело, но они всегда очень легко разбирались в этом.  Иногда я пытался халтурить и читал стихи, посвященные другой…  Она сразу догадывалась, и если не уходила, то надолго  замолкала, погасала как-то.  Я поздно понял, что женщин нельзя обманывать.  Это все равно, что обманывать самого себя или обманывать детей.  В конце концов, они обязательно догадаются, и ты останешься один. 

       Зайков.  Только не рассказывайте, что вас никогда не обманывали, что вы никого не обманывали.  Так не бывает.

       Звонков.  И я обманывал, и меня обманывали.  Я говорю о том, что понял сейчас, когда жизнь уже почти прошла, и о чем не думал, когда крутился как щенок за своим собственным хвостом.  Поэтому я сейчас здесь, с вами, а не в кругу семьи, среди любящих внуков.  За глупость надо расплачиваться, вот мы с вами и расплачиваемся.

       Зайков.  Только не обобщайте.  У каждого свое.

       Звонков.  Не возражаю.  А сколько раз все могло получиться совсем по-другому.  Читаю иногда свои старые полевые дневники и локти кусаю.  Вот хотя бы это…  (Открывает старенькую тетрадку «Полевого дневника».)  Полевой сезон шестьдесят пятого.  Северный Акиткан.  Лето жаркое, без дождей…  За перевалом горит тайга.  Вот…  27 июля.  После жары — страшная гроза.  Ночью светло от молний.  Она прижималась ко мне вся мокрая, перепуганная, вздрагивала от каждого удара грома и повторяла, как заклинание: «Саша, я боюсь, Саша, я боюсь…»

       Зонов.  Трахнул?

       Звонков.  Не в этом дело…  Я был тогда счастлив.  Думаю, и она иногда вспоминает.

       Зайков.  Год подходит.

       Звонков.  В то лето я написал ей целую тетрадь стихов.  Но она очень скоро поняла, что я человек ненадежный, увлекающийся, что серьезной каши со мной не сваришь, а стихами сыт не будешь.  К концу сезона в маршруты она уходила только со старшим топографом.  И хотя он был женат, она все-таки на что-то надеялась…

       Зайков.  И вы ее больше не встречали?

       Звонков.  Один раз.  Года через два, в троллейбусе.  Она удивительно похорошела.  Я промаялся несколько остановок, но так и не подошел.  Потом очень жалел.

       Павел (не открывая глаз).  Прочтите стихи.

       Звонков.  Какие?

       Павел.  Вы говорили, что написали много стихов.  Прочтите какие-нибудь.  Если, конечно, все, что вы говорили, правда.

       Звонков.  Когда человек чему-то не хочет верить, никакие доказательства не будут для него убедительными.

       Павел.  Все равно прочтите.

       Звонков.  Хорошо.  Только я лучше спою. (Снимает со стены свою старенькую гитару.)  Если не возражаете, конечно.

       Зонов.  Давай про лодку.

       Звонков.  Про лодку, Гриша, как-нибудь потом, под настроение.  (Настраивает гитару.)

       Зонов.  Думаешь, чего он живой еще?  Я его, гада, замочить хотел, когда они тут с Пашкой права качать стали.  Прямо Тимур и его команда.

       Павел.  Почему не замочили?

       Зонов.  Потому.  Слушай.

       Зайков.  В принципе, вы поставили перед нами маловыполнимую задачу.  Рискуем взаимно остаться ни с чем.  Могли хотя бы проинформировать о местности, где произрастали.  Это дало бы толчок.

       Павел.  Лучше без толчков.  Интуиция пусть подскажет.

       Зонов.  У нас один честняк на этой интуиции как фраер сгорел.  Мне, говорит, интуиция шепчет, все чисто, полный верняк, раз-два и в дамках.  Насунулись, а там полная хата ментов.

       Звонков (поет).  «Затуманились дали,

                                   Дождь шумит и шумит,

                                   И душа от печали

                                   Тихой болью болит.   

                                   Путь земной завершая,

                                   В луже мокнет листок.

                                   Жизнь такая большая,

                                   Но всему в ней свой срок.

                                   Не попросишь отсрочки

                                   У снегов и дождей.

                                   Все мы в мире листочки,

                                   Только с разных ветвей…»

       Павел (после довольно продолжительного молчания).  Сопли.

       Зайков.  Предпочитаете что-нибудь металлическое?

       Павел.  Предпочел бы сейчас не петь, а кричать.  Песня хорошая, извините.  Это я так, настроение.

       Зонов.  С настроения и кошка утопилась.  А тут еще эта канава со своим сундуком с самой утрянки.  Зайчик, позырь, сидит?

       Зайков (выглянув на террасу).  Сидит.

       Зонов.  И сундук при ней?

       Зайков.  Рядом.  Дожидается возмещения убытков.

       Звонков.  Напрасные ожидания.

       Зайков.  Не скажите.  Такие из-под зе6мли достанут, из глотки вырвут, с живого не слезут.  Сейчас их полная повсеместная диктатура.        

       Зонов.  Воткнут клизмочку тому, кто с телеграммой напортачил.  Заместитель императора на рогах стоит, выясняет, что и когда.  Ему теперь полный кайф главного подставить.

       Звонков.  Не подставит.

       Зайков.  Вы так уверенно говорите, словно знаете, чья это работа.

       Звонков.  Знаю.  Моя.  Я послал эту телеграмму.  Лично.

       Зонов.  Ни себе хрена.  А на хрена?

       Звонков.  Были кое-какие соображения.

       Зайков.  На тему?

       Звонков.  Как попасть в царство Божие.

       Зонов.  Чего, чего?

       Звонков.  Поговорим еще на эту тему.  Потом.

       Павел.  У вас тут, я посмотрю, тоже сложная жизнь.

       Зайков.  «Детская болезнь левизны в коммунизме».

       Павел.  Что вы имеете в виду?

       Зайков.  Не каждому дано осознать свое место в истории.

       Павел.  А вы осознали?

       Зайков.  В полном объеме.  «Что ни день, то короче к могиле наш путь».

       Звонков.  Оптимистично.

       Зонов.  Ни фига, все там будем.

       Павел.  Я как раз об этом сейчас думал.  Вам бы сейчас в мудрецы или философы податься, взирать свысока, беспристрастно, а вы…

       Зайков.  А что мы?

       Павел.  Суетитесь, ссоритесь, обличаете, ворчите, пишите заявления, жалобы.  Совсем уже смешно — репетируете «Вишневый сад».  Нельзя же обманывать себя до самой смерти!

       Звонков.  В чем обман?

       Павел.  Наверняка будет жалкое зрелище.

       Звонков.  Да-а…  Кто из нас тут мудрец и старик?   Лично я предпочитаю быть молодым и глупым.

       Павел (после довольно продолжительного молчания).  Может в картишки сгоняем?

       Зонов.  На что?

       Павел.  На что хотите.

       Зайков.  Если не возражаете, я бы предложил…

       Звонков.  Мне не хочется…

       Зонов.  Предлагай, Заяц.

       Зайков.  Проигравший идет к Сикоруку и говорит, что он не петух, а идиот, и если еще раз ночью закричит, ему свернут голову и сварят из него суп. 

       Павел.  Нелогично.  Если он не петух, супа не получится.

       Зайков.  В логике он не разбирается, а орать, может быть, перестанет.  После его воплей я, как правило, уже не могу заснуть.

       Звонков.  Обратили внимание, что левое крыло нашего старинного особняка на ремонте?  А жильцов их того отделения, которое там было, временно расселили в наше.

       Павел.  А петух тут при чем?

       Зайков.  Петух — это еще не самый  тяжелый случай. 

       Зонов.  В зоне петухов девать некуда, ништо — дрыхнут, как дубари.  (Ржет.)

        Звонков.  Дело в том, что в левом крыле располагались те, кто, как принято говорить, не совсем адекватно воспринимает окружающую действительность.

       Зонов.  У нас их жизнерадостными дразнили.  Комиками, бельмондо, елопами, двинутыми…

       Звонков.   Элементарная старческая неадекватность.  Иногда весьма адекватная.  Так что нам временно приходится мириться с некоторыми неудобствами.

       Зайков.  Самые большие сложности с Героем Советского Союза.

       Зонов (ржет).  Александр Матросов.  Как дырку увидит, так грудью на нее.  Думает, амбразура.

       Павел. Правда, что ли Герой?

       Звонков.  Во всяком случае, он в этом уверен.

       Павел.  И вас что, поселили вместе?

       Звонков.  Вы не обратили внимания на таблички на дверях?

       Павел.  Обратил.

       Звонков.  «Гениальная» идея нашего заместителя — расселить всех по алфавиту.  Чтобы никаких споров — кто, где, с кем и почему должен находиться.  Звонков, Зонов, Зайков.  Был еще Зарубин.  Кто находился в правом крыле, кто в левом, кто недавно, кто давно, кто петух, кто пахан, кто инструктор идеологического отдела, кто великая актриса — попробуй разберись.  Документы и биографии у начальства, а здесь мы то, что сами о себе рассказываем.  Очень удобно.

       Павел.  А вы…  не то, что сами о себе рассказываете?

       Звонков.  Кто-то то, а кто-то не то.

       Зайков.  Александр Вениаминович, как всегда, преувеличивает.  Мы, во всяком случае, то.

       Звонков.  Вы уверены в этом, Виталий Васильевич?

       Зайков.  Почти стопроцентно.

       Звонков.  Заметьте — «почти».

       Зайков.  Не сомневаются только идиоты.

       Звонков.  Я с вами совершенно согласен. 

       Зайков.  Что вы хотите этим сказать? 

       Зонов.  А что ты там про пахана заливал? 

       Звонков.  С паханом все очень просто.

       Зонов.  Ну-у?

       Звонков.  Если есть пахан, должны быть воры.

       Зонов.  Ну.

       Звонков.  А если нет воров, значит, нет и пахана.  Согласны?

       Зонов (оторопев, надолго задумывается).

       Зайков.  Жалкая софистика.

       Зонов.  Кончай материться.  Играем или как?

       Павел.  Играем.

       Звонков.  Лично я умею только в «дурака».

 

       Зонов ржет и, неизвестно откуда выудив колоду карт, тасует и раздает их.  Павел садится к столу. Начинается игра.

       В это время на террасу, запыхавшись, торопливо входят В е р а  П а в л о в н а  и  Л и д и я  Б о р и с о в н а.  Они подходят к сидящей у гроба Т е т к е.

       Лидия Борисовна.  Извините, во сколько вам обошелся этот гроб?

       Тетка.  Во много он мне обошелся.  Плюс доставка туда и обратно.  Я вашему заместителю калькуляцию предоставила.  Заплатит, никуда не денется.  Закон о защите потребителя еще никто не отменял.

       Лидия Борисовна.  Извините, потребителя чего?

       Вера Павловна.  Лидия, не возникай.  У нас совершенно нет времени.  (Тетке.)  Нам немедленно нужен ваш гроб.

       Тетка (сочувственно.)  Помер, что ль кто?

       Вера Павловна.  Пока нет, но очень даже возможно.  Мы покупаем его у вас.  

       Тетка.  А за доставку?

       Вера Павловна.  За доставку у нас платит государство.  Но…  Мы покупаем его у вас с тем условием, что вы увезете его обратно.

       Тетка.  Кого?

       Вера Павловна.  Гроб.

       Тетка.  Зачем?

       Вера Павловна.  Так надо.

       Тетка (шепотом).  А покупаете зачем?

       Лидия Борисовна.  Мы что, не можем гроб купить?

       Вера Павловна.  Лидия, не возникай.  Гроб мы вам возвратим уже не пустой.  Там будет человек.

       Тетка (долго молчит, переваривая услышанное).  Вы чего, совсем уже здесь поохренели?!  Мне еще только чужих покойников не хватало!  Дядечку родненького неизвестно куда подевали, а чужого жмурика насунуть хотят.  Ну, сволота!  Старые уже обе, в чем душа держится…  Да я ваш престарелый дурдом…

       Неожиданно появившийся за перилами террасы С и к о р у к  громко кричит петухом и, склонив голову, смотрит на испуганно замолчавшую Тетку.

       Ты чего?

       Сикорук.  Суворов тоже петухом кричал.  В моменты крайней опасности.

       Тетка.  Ну?

       Сикорук.  Хочу предупредить — время приближается к критической отметке.  Все рушится, расползается, теряются смысл и связи, никакой уверенности в завтрашнем дне.  Гробиком вы очень своевременно запаслись, одобряю.  Только совершенно не по размеру.  Как токарь универсал, могу определить безошибочно, с точностью до двух микрон…

       Вера Павловна.  Борис Борисович, нам некогда.  Скоро репетиция, телевидение приедет…

       Сикорук.  Вы недопонимаете всей сложности ситуации.  Только в том случае, если мы все вместе, единодушно…

       Лидия Борисовна.  В критических ситуациях надо не кричать, а сосредоточиться и уйти в себя.

       Сикорук (заинтересовано).  Уходить вместе или по одному?

       Лидия Борисовна.  Конечно, по одному.

       Сикорук.  Знаете, сколько нам на это потребуется времени?  Я сейчас, с вашего разрешения подсчитаю…

       Вера Павловна.  Не надо подсчитывать, много потребуется.  Идите, кричите дальше, нас вы уже предупредили.

     

        Сикорук торжествующе кричит петухом и собирается исчезнуть, но тут на террасу из своей комнаты выглядывает Зайков.

      

       Зайков. Товарищ Сикорук!  Можно вас на минуточку…  Заходите, заходите.  Имеем сообщить вам нечто очень важное.

       Сикорук.  Если насчет того, чтобы уйти в себя…

       Зайков.  Что вы, что вы!  В себя — это махровый идеализм.

       Сикорук скрывается в одиннадцатой комнате.

       Тетка.  Он чего?  Это самое?..

       Вера Павловна.  Каждый человек имеет право на свое собственное восприятие жизни.  Вы же не считаете, что все правы?

       Лидия Борисовна.  Если считаете, вам надо серьезно лечиться.

       Тетка.  Пошли вы обе знаете куда?

       Вера Павловна.  Знаем.  Мы, артисты, прекрасно знаем все эти места.  Я предлагаю вам другой вариант.  Заходите к нам, и мы вам все объясним.  Лидочка, включи кофеварку.  Здесь нам не дадут спокойно поговорить.  Не дай Бог, Герой Союза придет.  Заходите, заходите, не бойтесь.  Мы с Лидией Борисовной абсолютно нормальны.  За себя я, во всяком случае, ручаюсь.  И реквизит давайте занесем…

       Тетка.  Гроб, что ль?

       Вера Павловна.  Конечно.  Давайте я вам помогу… (Затаскивают гроб в комнату.)  Здесь будет намного спокойнее.  Я сейчас все объясню.  В конце концов, вы тоже Женщина.  А в каждую женщину самой природой заложено милосердие.  Надо только дать возможность ему проявиться…

       В соседней комнате дураком остался Павел.  Он выбирается из-за стола и нерешительно подходит к сидящему в сторонке Сикоруку.  Тот испуганно отодвигается вместе со стулом.

       Зайков.  «Удержат ли большевики государственную власть?»

       Павел.  В каком смысле?

       Зайков.  Я вам просто подсказываю — вопрос надо ставить ребром: или — или.

       Сикорук.  Или!

       Зонов.  Глуши мотор, кончай понты кидать.  Тебе сейчас на полном серьезе выдадут программу дальнейшего по соседству проживания.

       Зайков.  Терпение общественности на исходе.

       Сикорук.  Так я об этом и говорю!

       Павел.  Почему вы петухом кричите?

       Сикорук.  А что?

       Павел.  Мешаете людям спокойно спать, и вообще…  Вы же не считаете себя петухом?

       Сикорук.  Что я, дурак что ли?

       Зонов.  А чего базлаешь тогда?

       Сикорук.  Чтобы задали вопрос.

       Зонов.  Какой?

       Сикорук.  Почему петухом кричишь?

       Зонов.  Ну.  А дальше что?

       Сикорук.  Тогда я отвечу: «Больше терпеть нет никакой возможности!  Надо что-то делать».

       Зонов (заводясь).  Что делать-то?!

       Сикорук.  Если бы я знал, то не кричал бы, а ходил бы и разъяснял.  Сначала надо понять, что надо что-то делать, а потом разъяснить, что делать, а потом уже делать.  Вы, молодой человек, кажется, не согласны?

       Павел.  А что делать, если ничего не можешь сделать?

       Сикорук.  Погибнуть.  Как герою.

       Павел.  Как в песне?

       Сикорук.  Точно!

       Звонков.  В какой песне?

       Павел.  Можно вашу гитару?  (Проверяет настрой, потом поет, слегка подыгрывая на гитаре.) — «Один солдат на свете жил,

                                              Красивый и отважный,

                                              Но он игрушкой детской был:

                                              Ведь был солдат бумажный»

       Зайков.  «Шаг вперед, два шага назад…»

       Звонков.  Не мешайте!

       Павел.  «Он переделать мир хотел,

                    Чтоб был счастливым каждый,

                    А сам на ниточке висел:

                    Ведь был солдат бумажный».

       Зонов.  Полна поебень.

       Павел.  «Он был бы рад — в огонь и в дым,

                     За вас погибнуть дважды,

                     Но потешались вы над ним:

                     Ведь был солдат бумажный».

       Зайков.  Вопрос, конечно, совершенно философский…

       Павел.  «В огонь?  Ну что ж, иди!  Идешь?

                    И он шагнул однажды,

                    И там сгорел он ни за грош:

                    Ведь был солдат бумажный».

       Сикорук  (сморкаясь и вытирая слезы).  Солдатам один путь, одна судьба — погибать.  Предлагаю почтить их память вставанием!

       Зонов.  Полный шандец!

       В комнату заглядывает Вера Павловна. 

      

       Вера Павловна.  Разрешите…  Павлик…  Мы с Лидией Борисовной  только что из разведки…

       Зонов.  Еще у одной крыша поехала.

       Вера Павловна.  Вы совершенно правы.  Все выходы перекрыты, всех расспрашивают.  Мы случайно подслушали разговор — они собираются идти сюда и обходить комнату за комнатой, пока не найдут.

       Звонков.  Кого?

       Павел.  Меня.

       Звонков.  А они кто?

       Вера Павловна.  С виду такие вежливые.  Разговаривают тихо, доверительно, очень учтиво.  Все время извиняются за беспокойство.  А глаза мертвые.  Одни зрачки.  Прямо мороз по коже.

       Павел.  Это от наркоты.

       Вера Павловна.  Вам надо немедленно исчезнуть.

       Павел.  Бесполезно.  Все равно достанут.

       Вера Павловна.  Ни фига, как вы говорите.  Мы все продумали.  Вы бесследно исчезните.  Это все Лидия.  Ей иногда приходят в голову совершенно невероятные мысли.  Идемте, идемте, у нас абсолютно нет времени.  Вот-вот приедет телевидение…

       Она берет Павла за руку и буквально силой утаскивает за собой.  У себя в комнате она тут же закрывает дверь на ключ и задергивает шторы.

 

       Сикорук.  Все понял.  Когда погибают солдаты, кричать не надо.  Надо молча почтить их память и идти в бой.  Я пошел…  (Уходит.)

       Зайков.  «Как нам реорганизовать Рабкрин?»

       Звонков.  Почему бы вам не попробовать формулировать свои соображения собственными словами?

       Зайков.  Зачем?  Классики марксизма-ленинизма давно все сформулировали.  Нам остается только цитировать.

       Звонков.  Ни к селу, ни к городу.

       Зайков.  Не скажите.  Надо уметь мыслить ассоциативно.

       Зонов (заинтересованно).  Как, как?

       Зайков.  Подыскивать аналогии.

       Звонков.  Интересно, что вы подыщите на этот раз?

       Зайков.  Если кто-то действительно придет и будут о нем спрашивать, придется изо всех сил молчать.

       Зонов.  Или говорить с понтом.

       Зайков. Не раскидывать, а гнать гамму.  Иначе у кого-то из нас, вероятно, уже никогда не будет сына.  А я как раз вспомнил одну очень возможную встречу.  Знаете где?  В маленьком и довольно паршивом городишке.  Но я там совершенно неожиданно познакомился…

       В дверь негромко и деликатно стучат.

       Звонков.  Не заперто.

       В комнату входят двое.  Будем называть их П е р в ы й,  В т о р о й.

       Первый.  Прошу прощения за беспокойство…  Мы получили информацию, что к одному из вас в гости приехал сын.  Нам хотелось бы перекинуться с ним парочкой-другой предложений.  Не будете ли так добры подсказать, где мы его сможем увидеть?

       Зонов.  Зайчик, если бы я не был честняком и когда-нибудь по пьянке замастрячил пацана, где бы они его, на твой расклад, могли бы, как бормочет эта зыза, «увидеть»?

       Зайков.  Только не в этой дикой Индии.  Эти Ваньки и фанеры совершенно не умеют шерудить рогами.  Если бы у тебя, Григорий Прокопьевич, или у меня, или у Веника был короед, разве бы мы тут кантовались, как последние козлы?

       Звонков (с трудом припоминая).  «Людвиг Фейербах или конец классической немецкой философии».

       Зайков.  Видите, и у вас стало получаться.

       Второй (пока еще вежливо).  Извините, что вы хотели этим сказать?

       Звонков.  Так… очень отдаленная ассоциация.  Видите ли, лично я не верю, что все хорошее в жизни уходит бесследно.

       Первый.  Это имеет какое-то отношение к нашему вопросу?

       Звонков.  Как знать.  Вы, очевидно, считаете, что нам уже на все наплевать, что мы свое отжили, что нам лишь бы потеплее и посытнее, лишь бы не волноваться, протянуть подольше, не подвергаться по возможности никакой опасности?

       Второй.  А вы хотели бы подвергаться?

       Зайков (несколько высокопарно).  Отцы не должны предавать сыновей.  Иначе тогда вообще ничего не будет.  Ни вас, ни нас.

       Первый.  Насчет нас не знаю, а вот с вами такой казус очень даже вероятен.  Причем, в самое ближайшее время.  (Смотрит на часы.)  Если вы срочно не поделитесь необходимыми сведениями.

       Зонов.  Ты что, дешевка, думаешь, я Павлик Морозов?  Родную кровь закладывать буду?!  Да я вас, пидоры поганые…

       Первый, вроде бы не сильно, бьет Зонова по шее ребром ладони, и тот вырубается.

       Первый (тщательно осматривая в комнате все места, где может спрятаться человек).  Требуем взаимной вежливости.  В противном случае, как видите, вынуждены будем применять не очень корректные средства.  Повторяю вопрос:  где мы можем увидеть вашего любимого сыночка?  Или вашего?  Вы, кажется, еще не разобрались?  К сожалению, должен вам сообщить: недавно выяснилось, что он не очень хороший мальчик.  Не хочет возвращать то, что ему дали.  Дали не насовсем, как вы понимаете.  Возможно, в ваше время с такими, как он, поступали иначе: брали на поруки, перевоспитывали.  У нас на это совершенно нет времени.  Подведем итоги.  Из этого дома он не выходил и не выйдет, у вас его нет.  Но мне кажется, вы все-таки знаете, где он находится.  Во избежание неприятностей, знаниями этими прошу поделиться.

       Звонков.  А вам не приходит в голову, что мы не захотим делиться?

       Первый.  Не вижу ни малейшего смысла.  Он не ваш сын.  Чистой воды туфта.

       Второй.  Тебе не кажется, что переговоры затягиваются?

       Первый.  Не нервничай.  Дедушки уже все поняли и сейчас нам все расскажут.

       Зайков.  Один солдат на свете жил…

       Звонков.  Ни черта они не поймут.

       Зайков.  А если попробовать?

       Звонков.  Хорошо.  У нас еще есть две-три минуты?

       Первый.  Две-три есть.  Даже пять.

       Звонков.  Роскошь по нонешним временам.  Вы ведь все спешите.

       Второй.  Вам спешить некуда, а нам приходится.

       Звонков.  Совершенно верно, иногда мы стараемся не спешить.  Вам, наверное, это покажется странным, но вот уже почти два года мы репетируем «Вишневый сад».

       Второй.  Что?

       Звонков.  Пьеса такая.  Автор — Антон Павлович Чехов.

       Первый.  Рассчитываете на шедевр?

       Звонков.  Рассчитываем на спасение.

       Первый.  Не понял.

       Второй.  Может, не будем терять время?

       Первый.  Да нет, даже интересно.  Объясните насчет спасения, у нас еще есть немного времени.

       Звонков.  Вот тут, за стеной, живет заслуженная артистка.  Артистка великолепная, чудна…  К несчастью, очень больная.  С таким сердцем, как у нее, можно умереть в любую минуту, даже от неловкого движения.  Но она будет жить еще очень долго и, даже. Надеюсь, счастливо.  Знаете почему?

       Первый.  Понятия не имею.

       Звонков.  Потому что мы репетируем пьесу, в которой она всю жизнь мечтала сыграть главную роль.  Она поклялась, что не умрет, пока не сыграет ее.  А мы со своей стороны, пообещали, что не будем спешить.

       Первый.  Нельзя же репетировать бесконечно.

       Звонков.  Надо принять в расчет наш возраст.  Забываем текст, мизансцены,  одна заболела, другой…

       Второй.  Отдал концы.

       Звонков.  И это тоже.  Я же говорю — возраст.  Тут уж ничего не поделаешь.  Но репетиции, тем не менее, продолжаются.  Находим новых исполнителей.

       Зайков.  Для совершенствования нет пределов.

       Первый.  Понятно.  Каждому хочется во что-то верить.  В Бога, наверное, не верите, почему бы не поверить в сына.  Тем не менее вынужден вас огорчить.  Не знаю, как ему стукнула эта идея, но он не ваш сын.  Просто ловкий ход во спасение.

       Зайков.  Мы, конечно, не исключаем этого варианта, но…

       Первый.  Но…
       Звонков.  А вдруг?  Вдруг где-то, когда-то — чего не бывает в жизни — у нас есть сын.

       Второй.  Старческий маразм.

       Первый (рассматривает фотографии над кроватью Звонкова).  Если не ошибаюсь, вы геолог?

       Звонков.  Геодезист.

       Первый.  Один черт.  Таежные дали, песни у костра, романтика…

       Звонков.  Хлебнуть бы вам этой романтики.

       Первый.  Избави Бог!  Ваша гитара?  (Берет гитару, перебирает струны.)  Хороший инструмент.  Сейчас такую, наверное, не достать?

       Звонков.  Очень давно мне ее подарил прекрасный человек.  А ему она досталась от Отца, который погиб…  Впрочем, вам это не интересно.

       Первый.  Что вы, что вы, очень интересно.  Хотелось бы послушать, как она звучит в хороших руках.  А?  Что-нибудь старенькое, душещипательное…  (Протягивает гитару Звонкову.)  Мне, например, очень нравятся песни нашей комсомольской юности.  Сейчас пошлятина, сплошной крик, а в них была душа.  Верно?  Вера, надежда, любовь…  Спойте.

       Звонков.  Извините, но вам я петь не буду.

       Второй.  Дедуля, не надо капризничать.  Мне кажется, они еще не осознали последствия.

       Первый (Зайкову).  Может быть, вы?

       Зайков.  Ни разу в жизни не пел, даже во время исполнения «Интернационала».

       Первый.  Понятно.  Достигнуть договоренности мирным путем не удалось.  Петь никто не хочет.  Мы с тобой, к сожалению, не певцы.  Зачем тогда здесь этот инструмент?

       Резким движением разбивает гитару о спинку кровати.  Жалобно загудели оборванные струны.  Звонков рванулся было, но Второй придержал его за плечо.

       Второй.  Не нервничай, дед.  Вдруг у тебя тоже слабое сердце?  Неловко повернешься и все — кранты.

       Звонков.  «Развитие капитализма в России».

       Первый.  Не понял.

       Зайков.  Одна из первых работ Владимира Ильича.

       Второй.  Я же говорил — старее маразматики.  Что будем делать?

       Первый.  Есть интересная идея.  Зайти в соседнюю комнату к заслуженной артистке и объяснить ей, что в ее преклонном возрасте нельзя играть главнее роли.  Пора уступать дорогу молодым.  Зачем, спрашивается, репетировать пьесу, которая никогда не будет поставлена?

       Звонков.  Если ты, ублюдок, сделаешь хотя бы шаг в ту сторону, я тебя убью.

       Первый.  Да?  Очень интересно.  Ваше поколение всегда выдвигало нереальные планы: «Обгоним и перегоним», «На Марсе будут яблони цвести».  Поэтому вы и остались в дураках.  Как будете убивать?  Прямо так?  Голыми руками?

       В это время давно очнувшийся Зонов извлек, наконец, из недр своего инвалидного кресла обрез и, резко оттолкнувшись, круто развернулся и уперся обрезом прямо в живот Первому.  Одновременно Звонков, заломив руку Второму, перекинул его через себя, а Зайков ударил упавшего тяжелым томом Советской энциклопедии.

       Зонов.  Ну что, козел, будешь еще права качать?  Я ведь тебе сейчас за вырубаловку вышак припаяю.  Не дергайся, сука, я с похмела нервный, руки дрожать.  Дура, она и есть дура, шмальнет по нервянке — кишки вон там висеть будут.  Зайчик, чего там со вторым?

       Зайков.  Вроде отключился.

       Зонов.  Чем ты его?

       Зайков.  Двадцать четвертым томом Советской энциклопедии.  А ваш как?

       Зонов.  Обоссался.  Ну что, будем кончать?  Мне, как психу, ничего не будет.  Веник, ты как?  За?

      

       Звонков рассматривает разбитую гитару.  Второй попытался было подняться, но Зайков снова, что было сил, ударил его энциклопедией.

 

       Звонков.  Пачкаться на старости лет не стоит.

       Первый.  Я вам новую куплю.  Честное слово.  У меня знакомый директор магазина.  И эту починить можно, у меня знакомый мастер…  Буквально чудеса творит…

       Зонов.  Не дыши.  Слабину надыбать хочешь?  Да я тебя за одну эту бандису по стенке размажу.

       Зайков.  Пусть прощения просит.

       Первый.  Да ради Бога!  Сколько угодно.  Могу даже на колени…  Мы ведь тоже не сами по себе.  Приказали — пошли.

       Звонков.  Дерьмо.  Убирайтесь к чертовой матери!  Смотреть противно.

       Зайков.  «Советы постороннего».  Не просто убирайтесь, а как можно дальше.  Григорий Прокопьевич у нас действительно очень нервный.  Однажды он даже выстрелил в иностранный самолет, который заходил на посадку.  Из-за этого чуть не разгорелся международный скандал.

       Первый, даже не оглянувшись на пытающегося подняться Второго, выскользнул за дверь.  Второй поспешил за ним чуть ли не на четвереньках.  Когда он проползал мимо Зонова, тот не удержался, и его пинок значительно увеличил скорость незадачливого рэкетира.  После этого Зонов круто повернулся к Зайкову.

 

        Зонов.  Чего ты тут раскидывал?  Какой международный скандал?  Совсем охренел?  Что я тебе, террорист какой?

       Зайков.  Григорий Прокопьевич, в вашей дурре даже курка не имеется.  Если бы не шок, они бы сразу это заметили.  Пришлось добавить впечатлений.  Теперь они не остановятся до самого города.

       Звонков.  Не думаю. Слышали, что сказала Вера Павловна?  Все выходы перекрыты.  Пошли за подмогой.  Такая мразь от своего не отступится, особенно, когда сила на их стороне.

       Зонов.  Веник в цвет ботает.  Надо парня от этих волков отмазывать, пока не поздняк.  Либо кипеж поднимать на всю Индию, либо втихаря все замастрячить.

       Зайков.  Может, в милицию?

       Зонов.  На ментов сейчас, где сядешь, там и слезешь.  Где, скажут, состав преступления?  Сами и заторчим.

       Звонков.  Вера Павловна говорила, что они что-то там придумали.

       Зонов.  Полная задвижка.  Они с этой публикой дел не имели, влипнут по уши со своими придумками, потом атомной войной не размотаешь.  Тут, если соображать, только в цвет.  По бритве канаем.  Поехали к бабцам, пока полный качум не получился.

       Между тем на террасе приехавшие телевизионщики ставят свет, штатив для камеры, укрепляют микрофоны, проверяют звук.  Суета нешуточная.  Балабонов о чем-то совещается с журналисткой, проверяет по бумажке заранее написанный текст.  Оператор подыскивает удобное место для съемки.  Постепенно собираются зрители.  Звонков и Зайков, толкающий коляску с Зоновым, выходят в коридор, стучатся, а потом заходят в соседнюю комнату.  На террасе вспыхивает свет осветительных приборов, свистит и трещит проверяемый звукорежиссером микрофон…

       Среди зрителей и телевизионщиков затесалось несколько явно посторонних лиц, выделяющихся качеством и стилем одежды и настороженным вниманием к происходящему.

 

       Журналистка.  В стены этого дома нас привело событие, которое показалось нам не совсем обычным.  Я бы сказала, вдвойне необычным в контексте с нашей сегодняшней не очень благополучной жизнью.  Мы узнали, что силами жильцов этого дома готовится  к постановке «Вишневый сад».  Признаюсь, когда я услышала об этом, то не сразу поверила.  Одна из самых сложных и загадочных пьес русской драматургии, включить которую в репертуар решится далеко не каждый профессиональный театр, вдруг репетируется здесь людьми средний возраст которых…  Вы, кажется, называли цифру, Юрий Иннокентьевич?  Пожалуйста, назовите еще раз.

       Балабонов (по бумажке).  Ни много ни мало — семьдесят четыре года.  Значительно выше, чем средняя продолжительность жизни на сегодняшний день у нас в целом по стране.  Это, на мой взгляд, свидетельствует о той заботе, которую наша областная администрация уделяет нашим ветеранам, которые вынесли на своих плечах всю нашу историю и благодаря которым мы с вами сегодня…

       Журналистка.  Заместитель директора дома престарелых нашего города Юрий Иннокентьевич Балабонов.

       Так вот, сначала я даже не поверила в такое, прямо скажем, неординарное событие.  Но когда узнала, кто режиссер, кто главный исполнитель, кто душа этой необычной постановки, мне многое стало понятно. Представляю многим из вас хорошо знакомую, нашу любимую, уважаемую, неувядаемую — заслуженную артистку Веру Павловну Белову! (Оператору.) Валера, Веру Павловну мы снимем отдельно, а сейчас, чтобы не переставлять свет, — интервью заместителя директора Юрий Иннокентьевич, немного в сторону, чтобы на фоне…  Вот так, спасибо.

       Балабонов.  Можно начинать?

       Журналистка.  Валера, ты готов?

       Оператор.  Без проблем.

       Журналистка.  Юрий Иннокентьевич, хотелось бы узнать, как администрация Дома отнеслась к инициативе не желающих стареть энтузиастов?  Как вы им помогаете?  Пожалуйста…

       Балабонов.  Можно?  Еще когда я работал в комитете по культуре, я хорошо осознал огромную воспитательную и облагораживающую роль театра в нашей жизни.  И вот, когда я узнал, что здесь тоже есть люди, понимающие это, способные поддержать и воплотить, я сразу взял твердую линию на реализацию этой очень плодотворной идеи.  Не скрою, на первых парах меня очень огорчило, что репетиционный период растянулся на много месяцев.  В сегодняшних условиях не только духовного, но и финансового дефицита такие постановочные сроки просто недопустимы, чего, к сожалению, не все у нас понимают.  Пришлось провести серьезную работу с режиссером, с участниками спектакля.  Мы четко наметили окончательные сроки выпуска спектакля, определили сумму остаточного финансирования, разобрались, наконец, с реквизитом, с костюмами и, думаю, уже в самое ближайшее время проинформируем вас о премьере.  Уверен, это будет очень значительное событие в культурной жизни нашего Дома, и я, пользуясь случаем, приглашаю вас на спектакль.

       Журналистка.  Спасибо за приглашение.  Будем очень рады еще раз оказаться в стенах этого старинного Дома, так органично вписывающегося в атмосферу чеховской пьесы.  А сейчас мы попросим Веру Павловну и ее коллег показать нам небольшой фрагмент репетиции, чтобы наши телезрители лично убедились, с какой заинтересованностью, с каким задором участники этого необычного спектакля готовятся к близкой премьере.  (Стучит в окно.)  Вера Павловна, вы готовы?

       Открывается балконная дверь, пятясь, выходит на террасу Тетка.  Следом, один из нанятых ею бичей и Зайков, выносят гроб.  Следом Звонков выносит венок.  Все они в гриме героев «Вишневого сада».  Особенно неузнаваемо изменилась Тетка, одевшая длинное платье и переменившая прическу.  Оторопевшие зрители застыли на своих местах, растерявшийся оператор снимает происходящее.  Процессия медленно проходит по террасе и спускается по ступенькам прямо в сад.  Следом из комнаты в костюмах героев «Вишневого сада» — Любовь Андреевны Раневской и Пети Трофимова — выходят Вера Павловна и Павел.  Павел совершенно неузнаваем — в парике, с растрепанной бородкой, в очках, в студенческой тужурке, с листком роли в руках

       Вера Павловна.  «Несчастье представляется мне до такой степени невероятным, что как-то даже не знаю, что думать, теряюсь…  Я могу сейчас крикнуть…  могу глупость сделать.  Спасите меня, Петя.  Говорите же что-нибудь, говорите…»

       Балабонов.  Что тут происходит?  Вы сняли все это?

       Оператор.  Естественно.  Очень удачный кадр.  Хотя, еще от одного дубля я бы не отказался, боковой свет надо немного поправить.  Отличная режиссерская находка.  Я про гроб.

       Вера Павловна.  Молодой человек, вы имеете хоть малейшее представление о «Вишневом саде»?

       Балабонов.  Да при чем тут «Вишневый сад»?!  Мы же окончательно выяснили — в нашу смену не было никаких покойников.  (Оператору.)  Перестаньте снимать!  Меня снова подставляют!

       Журналистка.  Что вы имеете в виду?

       Балабонов (в микрофон).  У нас сегодня нет и не может быть никаких покойников.  Благодаря заботе…  Это сознательная дискриминация.  Телеграммы никто не давал, значит, мы не можем оплачивать ложный вызов.  Любовь Ивановна, откуда тут снова появился покойник?

       Сестра.  Не знаю, Юрий Иннокентьевич.

       Сикорук.  Солдаты погибают, но не сдаются!  Прошу почтить память минутой молчания!

      

       В наступившей тишине отчетливо слышен звук отъезжающей машины.

       Вера Павловна.  Если не возражаете, я могла бы все объяснить.

       Балабонов.  Только не говорите, что умерла ваша соседка по палате и вы одолжили ей мундир своего четвертого мужа.

       Сестра (заглянув в комнату).  Юрий Иннокентьевич…

       Балабонов.  Что еще?

       Сестра.  Нет соседки. 

       Балабонов.  Не надо…  Не надо!  Они вынесли пустой гроб. 

       Оператор.  С таким трудом несли его.  По-моему, ни малейших сомнений.

       Балабонов.  В чем?

       Оператор.  Что там что-то было.  Или кто-то.  Чуть не уронили на лестнице.  Я еще подумал, что артистам, исполняющим подобные роли, приходится несладко.

       Балабонов.  Какие артисты?  Это что, так по пьесе положено? 

       Оператор.  Очень оригинальная режиссерская трактовка.

       Журналистка (растеряно).  В «Вишневом саду», по-моему, никаких похорон.

       Звукорежиссер.  А Фирс?  Его похоронили заживо в пустом доме.  Здесь это просто овеществленная метафора.  Помните, у Некрошюса…

       Балабонов.  Кто у вас исполняет роль Фирса?

       Вера Павловна.  Помните молодого человека, с которым я вас познакомила утром?

       Балабонов.  Который объявил, что он чей-то сын?

 

       Рэкетиры выдвинулись из толпы зрителей, подошли поближе.

       Звукорежиссер.  Очень оригинально — молодой Фирс!  Преданность, которая не стареет.  Круто!

       Вера Павловна.  Бросьте говорить ерунду, никакой он не Фирс.  Просто этот молодой человек вдруг почему-то решил, что его разыскивают какие-то качки или кочки — первый раз про таких слышу — чтобы отобрать какие-то лимоны.  Умолял нас помочь ему скрыться, что если его найдут, случатся какие-то кранты.  Мы не выдержали…

       Балабонов.  Это я не выдержу!  Где ваша соседка?

       Вера Павловна.  По-моему, в туалете.  Медитирует.

       Балабонов.  «Меди» что?

       Вера Павловна.  Вживается в одно из бесчисленных своих перерождений.  Представьте, какой-то идиот сказал ей, что в середине одиннадцатого века она была отцом-настоятелем иезуитского монастыря и присудила к сожжению на костре восемнадцать еретиков.

       Звукорежиссер.  В середине одиннадцатого века, по-моему, еще не было иезуитов.

       Вера Павловна.  Я же говорю — идиот.  Она с ним в левом крыле познакомилась…

       Третий рэкетир.  Что значит «вынесли»?  Куда?

       Вера Павловна.  А почему это вас так интересует?

       Первый рэкетир.  Вы оборвали ваш рассказ на самом интересном месте.

       Вера Павловна.  Ничего интересного.  Его пронесли мимо вас в том самом гробу, который почему-то так не понравился Юрию Иннокентьевичу.  А, по-моему, сцена получилась очень трогательная.  Внизу их ждала машина, и сейчас, наверное, он уже подъезжает к городу.

       Рэкетиры, как по команде, исчезают с террасы, и некоторое время спустя отчетливо слышны звуки заводимых моторов и одна за другой отъезжающих машин.

       Балабонов.  Не могли найти другого времени для ваших выносов?

       Вера Павловна.  Мне кажется, мы собрались сюда на репетицию…

       Журналистка.   Пожалуйста, если вы готовы, мы можем продолжать съемки.  Валера, готов?

       Оператор.  Всегда.

       Журналистка.  Начали!

       Вера Павловна.  «Отчего нет Леонида?  Только бы знать: продано имение или нет?  Несчастье представляется мне до такой степени невероятным, что даже как-то не знаю, что думать, теряюсь…  Я могу сейчас крикнуть…  могу глупость сделать.  Спасите меня, Петя.  Говорите же что-нибудь, говорите…»

       Павел (то и дело заглядывая в бумажку с ролью).  «Продано имение или не продано — не все ли равно?  С ним давно уже покончено, нет поворота назад, заросла дорожка.  Успокойтесь, дорогая.  Не надо обманывать себя, надо хоть раз в жизни взглянуть правде прямо в глаза.

       Вера Павловна.  Какой правде?  Вы видите, где правда и где неправда, а я точно потеряла зрение, ничего не вижу.  Вы смело решаете все важные вопросы, но скажите, голубчик, не потому ли это, что вы молоды, что вы не успели перестрадать ни одного вашего вопроса?  Вы смело смотрите вперед, и не потому ли, что не видите и не ждете ничего страшного, так как жизнь еще скрыта от ваших молодых глаз?  Вы смелее, честнее, глубже нас, но вдумайтесь, будьте великодушны хоть на кончике пальца, пощадите меня.  Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…  Ведь мой сын утонул здесь…  (Плачет.)  Пожалейте меня, хороший, добрый человек.

       Павел.  Вы знаете, я сочувствую всей душой…

       Вера Павловна.  Но надо иначе, иначе это сказать…  У меня сегодня тяжело на душе, вы не можете себе представить.  Здесь мне шумно, дрожит душа от каждого звука, я вся дрожу, а уйти у себе не могу, мне одной в тишине страшно.  Не осуждайте меня, Петя.  Я вас люблю, как родного.  Я охотно бы отдала за вас Аню, клянусь вам, только, голубчик, надо же учиться, надо курс кончить.  Вы ничего не делаете, судьба бросает вас с места на место, так это странно…  Не правда ли?  Да?

       Оператор.  Аккумулятор сел.

       Журналистка.  Быстро меняй!

       В это время на террасу медленно и устало поднимаются с трудом несущие гроб Зайков и мужик, следом с венком в руках идет Звонков, рядом несет сумку с продуктами и водкой Тетка.  Они медленно проходят мимо участников сцены и скрываются в одиннадцатой комнате.

       Вера Павловна (поворачивается к Павлу).  Ну, вот и все.  Идите, переодевайтесь.

       Павел медленно снимает с себя парик, очки, отклеивает несуразную куцую бородку, снимает студенческую тужурку.

 

       Я же вам говорила, что у вас неплохие актерские данные.

       Павел целует ей руку и уходит в комнату переодеваться.

       (Журналистке.)  Все, все, голубушка…  Все.  Я и двух слов сказать не в состоянии.  Ночь не спала, переволновалась…  Потом он, потом вы…  Как-нибудь в другой раз, хорошо?

       Она без сил опускается в кресло.  Подбежавшая сестра делает ей укол.

       Телевизионщики выключают и убирают свет, собирают и выносят аппаратуру, зрители потихоньку расходятся.  И лишь Балабонов, ничего не понимая, столбом торчит посередине террасы.

       Все это время, заполняя паузу, звучит песня, которую поет за сенной под гитару Александр Вениаминович Звонков: 

       «Уплывает лодка по течению

       Мимо опустевших берегов,

       Весла с темно-синим оперением,

       Обессилив, плещутся с боков.

       В небе птичья стая то снижается,

       То опять стремится в высоту,

       Будто приземлиться опасается,

       Вдруг почуяв что-то на лету.

       Кажется — прощается с рассветами,

       Молча покидая навсегда.

       Шар земной со всеми его бедами,

       С небом,

       Где горит еще звезда».

       С последним аккордом гаснет свет, а потом загорается в одиннадцатой комнате.  Раздается взрыв хохота.  В комнате полно народу.  Кроме её постоянных жильцов, здесь сейчас Тетка, Вера Павловна, помогавший Тетке мужик, Балабонов и Сестра.  Все собрались у стола, щедро уставленного бутылками и немудреной закуской.  Кроме Балабонова и сестры, все по-прежнему в костюмах и гриме героев «Вишневого сада».

 

       Звонков (адресуясь в основном к Вере Павловне).  Нарочно едем не торопясь, ждем, переживаем, конечно.  Мало ли что.  Вдруг не поверили они вам?

       Вера Павловна.  Обижаете, голубчик.  Как-никак, я все-таки артистка.  Выдала им эту информацию как бы между прочим, совершенно незаинтересованно.  Смотрю, у того, который спрашивал, щека задергалась.  Все, думаю, попался, голубчик.  А у самой сердце в пятках.  Из-за вас…

       Звонков.  Догнали у самого города.  Перегородили дорогу, как в американском кино, заскакивают и вежливо так: «Разрешите познакомиться с покойником.  У нас имеются сведения, что он не тот, за кого себя выдает.  Мадам (обнимает Тетку) великолепно разыгрывает возмущение, посылает их в такие места, о которых даже я, потомственный геодезист, не имею ни малейшего понятия.  Это их несколько озадачило, но не совсем.  Гроб они все-таки открыли, но, увидев в нем Григория Прокопьевича, озадачились уже до такой степени, что мне их стало даже жалко.  «Это кто такой»» — спрашивают.  Я, естественно, отвечаю, что это наш дорогой и любимый покойник, знаменитый вор в законе, пахан, честняк — как там еще?
       Зонов.  Хватит с них и этого.

       Звонков.  И если, говорю, его братва узнает, что вы его вечный и вполне заслуженный покой нарушаете, то не поручусь, что в следующий раз мы встретимся уже на ваших собственных похоронах.  Смотрю — впечатление произвело.  А сам чуть дышу, боюсь, что вот-вот наш пахан храпака задаст.  Он ведь заснул, как ни в чем ни бывало.

       Зонов.  Ну.  Разморило.  Темно, тепло, покачивает.  Как у мамки за пазухой.  Так что в зажмуренных уже побывал, снял пробу.

       Зайков.  Если бы не грим, получился бы полный «Крах второго Интернационала».  Уж так этот ко мне присматривался, которого я энциклопедией…

       Тетка.  Уставились друг на друга и молчат, как китайцы.

       Балабонов (он совершенно пьян).  При чем тут китайцы?

       Тетка.  Так они по-русски ни бельмеса.  Орешь ему — сколько за свое барахло просишь? — ничего не понимает.  Молчит, молчит, потом давай чирикать, как чижик.  Но я им долго чирикать не даю: — Моя цена окончательная, не хочешь — пошла.

       Балабонов.  Предлагаю тост за советско-китайскую дружбу!

       Сестра.  Значит, они вас не отгадали?

       Тетка.  Мы им, что ли, нужны были?  Поматерились и по мерседулькам своим.  Видят — ловить нечего, одна вода.

       Зонов.  Доперли, что Митьками их выставили по полной форме.  Наглухо закосили.  Теперь им свое взять, что кобылу у цыгана искать.

       Звонков (встает).  Предлагаю выпить и помянуть хорошего человека…  (Тетке.)  Вашего дядю, нашего соседа, очень требовательного и принципиального друга, старого солдата Павла Алексеевича Забродина.

       Тетка уже непритворно всхлипывает и вытирает глаза.

       Зонов.  Шебутной был, но змей напористый, ничего не скажешь.  Матерились мы с ним, аж тараканы дохли.  Но я его уважал.  И он меня уважал.

       Зайков.  «О национальной гордости великороссов».

       Зонов.  Ни хрена.  Ты, говорит, Гришка — он меня кроме как Гришкой не называл — ты, говорит, Гришка, безусловно…  Как он там, Зайчик, по-вашему трекал?

      Зайков.  Общественно отрицательный тип.

       Зонов.  Во!  Но, говорит, в атаку я бы с тобой пошел.  А если бы ты у меня в батальоне после двух атак живой остался, я бы тебя на орден представил.

       Зайков.   Про орден, положим, не говорил…

       Зонов.  Ну, про медаль.

       Зайков.  Про медаль тоже не говорил.  Просто он был убежден, что критические обстоятельства делают из нас или людей, или, извините, кучу дерьма, от которой лучше держаться подальше.

       Зонов.  В зоне тоже: или — или.

       Балабонов.  А телеграмму не посылали.  Я всех непосредственно обзвонил.  Так что, вот…  возмещение…  (Показывает Тетке фигу.)

       Тетка.  А-а… пошел ты со своим возмещением знаешь куда!

       Сестра.  Правда, Юрий Иннокентьевич, пойдемте.

       Тетка.  Послали и спасибо.  А то бы и знать не знала.  Помянем вот сейчас, на могилку схожу…  У меня ж родни, кроме него, никого.  Один за одним, один за одним в последнее время.  (Балабонову.)  Не обедняю, не боись.  И с вас, Вера Павловна, за гробик ничего брать не буду, не обижайтесь.  Я его назад насуну.  У нас сейчас это дело дефицит.  К вечеру все подчистую разбирают.

       Звонков.  Дело в том, что эту телеграмму послал я.

       Балабонов.  Будете отвечать за сознательную дезинформацию.

       Звонков.  Павел Алексеевич сам попросил.  Не хочу, говорит, на бабьи слезы с того свету смотреть, если он, конечно, имеется.  Отбей, говорит, через денька два-три после того, как меня засыплют, Люське.  Одна она у меня осталась.  Приедет — значит приедет, не приедет — так тому и быть.  Потом, может, помянет когда.  Старому солдату много не надо.  Помолчат с минуту над могилкой и пусть дальше идут.  Им еще идти да идти.

       Тетка, не выдержав, зарыдала, запричитала неразборчиво.  Вера Павловна успокаивает ее, поглаживая по голове.

       Должен признаться, за что прошу покорно прощения, не верил в ваше появление.  Слишком много было за последнее время обратных примеров.  Честное слово, очень рад, что ошибся.  Очень.

       Тетка.  Эх, старички вы, старички наши бесприютные…  Как же мы без вас-то останемся?  Такого понаворотим…  (Снова всхлипывает.)  И самим, и остальным житья не будет.

       Балабонов.  Фигли – мигли.

       Зонов.  Гражданин заместитель, наша кодла просит вас вести культурно.  Берем все стаканы…  Все берем стаканы и единогласно делаем по глотку, чтобы…  Зайчик, выдай текстуху, которую я хочу произнесть.

       Зайков.  Всегда готов.  На какую тематику?

       Зонов.  Насчет короеда, который смылся без здрасьте и прощай.

       Балабонов.  Подвергая смертельной опасности престарелый контингент.  Следующий раз вынужден буду принять самые строгие меры, вплоть до увольнения.

       Зайков.  «Грозящая катастрофа и как с ней бороться».  Следующего раза не будет.  Хотя, говоря по совести, я немного жалею, что эта история с отцом, который должен догадаться, оказалась всего-навсего выдумкой нашей несравненной Веры Павловны.  Не очень веселой, правда, выдумкой.  Я уже было восстановил кое-какие события из своей далекой жизни, и мне стало казаться, что там могло…  Я даже хотел письмо написать…

       Звонков.  А вам не кажется, что он на меня похож?  Глаза, походка…
       Зонов.  Ни фига.  На меня тоже сшибает.  Жаль, фотки нет, а то бы я вам выдал, каким был фраером до первой посадки.  Проходил, как Бог, по нашей маленькой улочке…  Хромовые сапожки, в хавалке сплошное рыжье, в кармане пачка «Казбека» для всех желающих, кепончик восьмиклинка…  Окрестные зажигалки делали такие глаза и готов были на самый тесный интим, стоило мне только об этом подумать.  Но я думал тогда много еще о чем другом.  «И поканал мальчишечка в далекий Магадан…».  Закон природы и Уголовного кодекса — за каждую мечту надо держать суровый ответ.

       Балабонов.  А меня никто никогда не любил.

       Сестра.  С вашей внешностью, Юрий Иннокентьевич, смешно даже говорить об этом. 

       Балабонов.  От моей внешней требовали, чтобы я.  А я хочу, чтобы меня.  Понимаете существенную разницу?  Может, мне тоже хочется, чтобы у меня был сын.

       Вера Павловна.  Подождите, подождите…  С чего вы взяли, что это моя выдумка?  Я ему подала только идею — поскольку у тебя нет отца, скажи, ты его ищешь.  Остальные подробности он вам.

       Звонков.  Значит, у него все-таки нет отца?

       Вера Павловна.  Разве это не очевидно?  Когда он говорил об этом, у него были слезы на глазах.  Я очень хорошо разглядела.

       Тетка.  Я тоже разглядела.  Думала, со страху.

       В это время в комнату заглянула Лидия Борисовна и таинственно поманила Веру Павловну.  Та не сразу ее увидела.

       Лидия Борисовна.  Вера Павловна, можно вас на минуточку…

       Вера Павловна.  Лидия, если бы я не знала, что ты на дух не выносишь водку, табачный дым и пьяных мужиков, я бы пригласила тебя войти.  Лично я передвигаться сейчас не в состоянии.  Так что решай сама.

       После непродолжительной, но отчаянной борьбы с самою собой Лидия Борисовна решилась, вошла в комнату, подошла к Вере Павловне и стала что-то выразительно нашептывать ей на ухо.  Во время этого рассказа Вера Павловна медленно поднялась, а потом довольно бодро ушла вместе с Лидией Борисовной.

       Мужик (Тетке).  Нам еще до дому добираться.

       Тетка.  Ну?

       Мужик.  Может убрать это убежище от греха подальше?  Я его за день натаскался, хоть самому ложись.

       Тетка.  Иди и ложись, блин горелый.  Надоел хуже задвинутого.  И не возникай больше.

       Мужик взваливает гроб на плечо и, неуверенно ступая, уходит.

       Тетка.  Трясет козел бороду, как привык смолоду.  Вас сейчас, родименьких, куда ни плюнь, в пахана попадешь.  Не жизнь, а сплошная зона.  Не такого еще нахватаешься.  По-русски ему объяснять, посылает, сама обложишь — рванул не хуже молодого.

       В это время на террасе появляется и проходит в соседнюю комнату странная процессия.  Впереди, толкая перед собой детскую коляску, идет Сикорук.  Следом Лидия Борисовна тащит довольно объемистый чемодан.  За ними, приобняв за плечи, Вера Павловна ведет молоденькую женщину, почти девочку, которая несет на руках громко плачущего ребенка.  Все остальные участники сцены молча поднимаются, идут следом и останавливаются перед раскрытыми дверьми и окном.

       Вера Павловна.  Заходите, заходите, будем знакомиться…  Это вот — Надюша.  А плачет — Верочка.  Тезка моя…  Вера Павловна…

       Зонов (предварительно потребовав, чтобы Зайков подвез его поближе).  Такой дюндрик, а уже на Бога берет.

       Сикорук (как всегда многозначительно).  Когда плачут дети, виноваты мы все без остатка.  Потому, что не приняли вовремя надлежащие меры.

       Балабонов.  Почему всегда все происходит в мою смену?  Когда я работал в комитете по культуре, камерный оркестр не вернулся из Австралии.  Пришлось подавать заявление.

       Уходит нетвердыми шагами, то и дело оглядываясь.  Сестра уходит следом.  Ребенок по-прежнему плачет.

       Вера Павловна.  Кто из вас будет рассказывать?  Ты, Лидия?

       Лидия Борисовна.  У меня, Вера Павловна, конечно, нет вашего огромного жизненного опыта…  Я, может быть, не все даже поняла…  Но я очень хорошо поняла, что этим двум очаровательным существам грозит беда и им надо помочь.  Собственно все.  Я, правда, никогда не имела дела, но мне всегда хотелось…

       Зайков.  Единство и борьба противоположностей.

       Звонков.  Жалко, что гитару, сволочи, разбили.  Я знаю одну песню…  Стоит начать ее петь, дети сразу перестают плакать.  Даже когда не понимают слов.

       Зонов (свертку с ребенком).  Кончай сопли мотать.  Кто из нас в девятку не попадал?  Перемелется — мука будет.

       Надев снятый было парик, наклоняется к ребенку и делает козу.  Та заливается еще пуще.  Тогда к ней склоняется Тетка.

       Тетка (сюсюкая).  Да какие мы холосенькие!  Да какие мы черноглазенькие!  Да какие мы горластенькие!  Гулю-гулю-гулю…

      

       Ребенок плачет.

       Вера Павловна.  Значит, так…  Он отвез их к тетке, а та сволота, которая здесь была, разузнали.  Еле-еле он успел.  Больше деваться им некуда — только сюда.  Дней через пять он вернется и заберет их.  И все будет хорошо, Надежда, вот увидишь.  Твой муж смелый мальчик.  Я бы даже сказала — талантливый.  Я редко кому говорю подобные комплименты.  Так что, пока они будут у нас, прошу любить и жаловать.  Да, и вот еще…  (Разворачивает записку, читает, с трудом разбирая торопливые каракули Павла)  «Не обижайтесь, я вас обманул.  Я не знаю, где мой отец.  Мать познакомилась с ним в Киренске, а потом уехала в Иркутск.  Вера Павловна…»  Не разберу никак…  Надя говорит, писал в темноте, чуть ли не на бегу — те уже рядом были.  «Вера Павловна, разрешите поцеловать ваши руки.  Очень прошу, помогите моим девочкам, как помогли мне.  Павел».

       Зонов.  Кто как, а я в Киренске чалился.  Годуху не помню, но прикинуть можно.  Может и было чего по пьянке.

       Звонков.  А я вообще оттуда не вылезал в те годы.  У нас там перевалка, база.  Помните, я вам про Актикан рассказывал?  Всего полчаса на вертолете.

       Зайков.  Старый районный городишко на острове.  С одной стороны Лена, с другой Киренга.  Зимой морозы за пятьдесят.  В гостинице огромные, обитые жестью печи…  Пахнет березовыми дровами…

       Сикорук (как всегда, неожиданно).  «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает…»

       Ребенок замолкает.

(С ликованием.)  Видите, видите?!  Я всегда говорил — песня остается с человеком, песня лучший друг наш навсегда!

       Девочка снова было заплакала, но сразу же смокла, когда Сикорук снова запел: 

       «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,     

        Пощады никто не желает».  

       Сикорук замолчал, переводя дыхание, девочка заплакала, и тогда один за другим песню подхватили остальные:

       «Все вымпелы вьются, и цепи гремят.

       Наверх якоря поднимая,

       Готовые к бою орудья стоят,

       На солнце зловеще сверкая…»

                  Песня звучит до конца.

                                              Занавес.          

  

      

      

      

      

      

      

      

      

        

      

      

      

      

       

         

      
      

                             

                                       

            

Комментарии закрыты.