Дон Нигро «Под бомбами». Входит в сагу «Пендрагон-Армитейдж». Может служить прологом к пьесе Дона Нигро «Сны темного замка». Монолог Даффа Роуза, сына Джона Роуза, персонажа многих пьес саги. Сидя в нью-йоркском баре, Дафф вспоминает о детстве под бомбежками в Лондоне, когда он, его брат и сестра приняли такое важное решение: не уезжать в безопасное место, а остаться в труппе и играть пьесы Шекспира.
ДОН НИГРО
ПОД БОМБАМИ[1]
Один персонаж, ЭНДРЮ МАКДАФФИ РОУЗ, все зовут его ДАФФ, актер, 42 года, обращается к зрителям, сидя за деревянным столом в нью-йоркском баре 1 1975 г. Он симпатичный и обаятельный парень, только пьет слишком много, и это начинает сказываться. Хотя вырос он в Англии и там стал актером, родители у него американцы[2].
(ДАФФ, 42 года, сидит в круге света за столиком в нью-йоркском баре в 1975 г. В театре ДАФФ играет грубоватых главных героев или обаятельных злодеев, но алкоголь, табак и постоянные гастроли начинают сказываться: он выглядит старше своих лет. ДАФФ не пьян, но уже выпил. Видно это разве что по трясущейся руке).
ДАФФ. Иногда ночью, закрывая глаза в какой-нибудь чертовой комнатушке никому неизвестного города, я слышу сирены и разом возвращаюсь в «Лондонский блиц», когда был ребенком. Мама и папа решили отправить нас троих, Дункана, Элли и меня, куда-нибудь подальше, чтобы мы пережили войну в более безопасном месте в сельской местности, как и множество других детей, но мы втроем собрались вместе, чтобы обсудить эту ситуацию между собой, а потом на полном серьезе проголосовали. Думаю, Дункану было тогда девять лет, мне – семь, Элли – пять. Дункан, разумеется, провел совещание, показав себя герцогом Мальборо, Уильямом Питтом-младшим и Дизраэли вместе взятыми. Он был невероятно серьезен. С другой стороны, он ко всему подходил невероятно серьезно. Элли, крошечное существо, тоже отнеслась к происходящему весьма серьезно, хотя, помнится, Дункану приходилось шлепать ее по руке, когда она пыталась сосать большой палец. Почему-то его это оскорбляло, снижало значимость нашего совещания. Ему всегда хотелось быть главным, даже тогда. После голосования мы втроем пошли к родителям и с самым серьезным видом сообщили, что всесторонне обсудили их предложение и единогласно приняли следующее решение: мы наотрез отказываемся покидать труппу. В конце концов, мы играли важные роли эльфов в комедии «Сон в летнюю ночь», а также на нас лежали и многие другие обязанности, выполнение которых мы полагали нашим священным долгом.
Я отлично помню, что в соседнем помещении, очень холодном репетиционном зале, как раз шла репетиция. Я видел свое дыхание, а в стене зияла дыра, появившаяся прошлой ночью, когда бомба полностью разрушила соседний многоквартирный дом. По ощущениям мы репетировали на обломках западной цивилизации, но это никого не останавливало. За это я любил всех, маму, папу, остальных. Они были всего лишь актерами, но храбростью не уступали никому. Бывало, мы сидим в бомбоубежище, тусклые лампы то загораются, то гаснут, снаружи падают бомбы, а актеры произносят свои реплики. Шекспир в темноте, со взрывами. Но даже эти импровизированные репетиции, более похожие на читки, отвлекали нас от происходящего наверху, и шекспировские строки глубоко под землей, в мерцающем свете, воспринимались иначе, задевали за живое, а над нашими головами уничтожался Лондон. Однажды, придя домой, мы обнаружили, что жилище наше разбомбили, поэтому временно поселились на складе, забитом расчлененными манекенами. Потом Элли не один год снились кошмары, связанные с этим складом. Может, и сейчас снятся. Но это было отличное место для репетиций, потому что манекены – прекрасные зрители. Лучше многих из тех, кто нынче приходит в театр.
Поначалу все театры закрыли, но достаточно быстро поняли, что это ошибка, и их открыли вновь. Я помню одну жалкую сцену рядом с площадью «Слон и Замок» или каким-то еще известным местом. В тот вечер в зале было три человека. Управляющий хотел отменить спектакль, но папа сказал, нет, они заплатили за билеты, им хватило смелости прийти. Мы обязаны сыграть перед ними. И в тот вечер мы все были особенно хороши, так хороши, что они расчувствовались до слез. Думаю, это был один из лучших спектаклей за все время существования труппы. И видели его только три человека. Обычная жизнь, наши унижения случаются на глазах тысяч, тогда как свидетелей наших триумфов можно пересчитать по пальцам.
А за все прошедшие с тех пор годы, несмотря на неописуемый ужас тех событий, все это бессмысленное уничтожение и внезапное, иррациональное исчезновение людей и домов, даже улиц, разрушение истории, любви, грез, ничто и никогда не казалось мне таким реальным, как то время и место. Я уверен, отчасти это связано с тем, что мы были совсем юные. Я полагаю, в детстве мир для всех выглядит более ярким, более реальным. Но было и что-то еще. Я не верю, что наши зрители приходили к нам, чтобы убежать от реальности. Я думаю, они приходили, чтобы глубже погрузиться в нее. Я не могу этого объяснить. Просто знаю, что это так. В такие времена все наносное уходит. Критики, слава, деньги. Все это становится иллюзией. Не просто фальшью, но совершенно к делу не относящимся. А вот происходящее на сцене каким-то образом выходит за ее пределы. Словно позволяет прикоснуться к более глубинному уровню реальности. Познать истину, ранее не доступную. Я не знаю. Но мне хочется вновь испытать это чувство. Будто ты погружаешься в нечто такое, что реальнее, чем ты сам. Время от времени, по ходу спектакля, я ощущаю эхо этого чувства, которое движется по сцене, как бог проходит ветром по тутовым деревьям в Библии[3]. Теперь я играю роли моего отца. Дункану это не нравится, но он знает, что это правильно. У него есть значимость, но не искра необычного, темного обаяния, которое так привлекает зрителей. Эта искра передалась мне, но я зачастую растрачиваю этот дар попусту. У него выучка, ум, на сцене он безупречен. Но что-то в нем не позволяет зажечь зал. Мне это под силу, но никакой требовательности к себе. Могу сыграть блестяще, а могу – спустя рукава. Вообще-то это смерть. Труппа умирает. Театр умирает. Наши души умирают. Скоро не останется ничего, кроме долины высушенных солнцем костей.
Но поздно ночью, лежа в кровати, услышав сирены в незнакомом городе, я закрываю глаза, и снова там, в продуваемом ветром театре, с большой дырой в стене репетиционного зала. И мы, трое детей, серьезный Дункан, большеглазая Элли и, я, еще не столь потрепанный жизнью, мы втроем уважительно, но твердо сообщаем родителям, что ни при каких обстоятельствах не позволим разлучить нас с труппой. Мы чувствуем, что это наш долг перед труппой, перед пьесами, перед мистером Вильямом Шекспиром и перед Англией, остаться и играть наши роли, как это делают остальные.
Они, разумеется, могли заставить нас уехать. И, будьте уверены, любые здравомыслящие родители так бы и поступили. Я знал, что мама по-прежнему этого хотела. Но папа долго смотрел на нас, а потом сказал: «Что ж, раз вы все этого хотите, мы должны уважать ваше решение». Я любил его за это. Это был храбрый и безумный поступок, позволить нам остаться. Мы могли погибнуть, и в одном случае это едва не произошло. Но это был наш дом. На какой бы сцене мы ни выступали, это был наш дом. Мы вносили свою лепту. Играли свои роли, какими бы маленькими они ни были. И наши родители гордились нами. Очень боялись за нас, но гордились.
И мне хочется почувствовать это вновь. Каждый вечер, выходя на сцену, даже если зрителей мало, а сами они глупые и нетерпеливые, я надеюсь, хотя шансы минимальные, вновь ощутить это чувство. Всякий раз выходящий на сцену вверяет свою жизнь Господу, или Уильяму Шекспиру, или какому-то другому, меньшему божеству, по причинам, которые едва ли возможно внятно сформулировать, но каждый из нас знает, что это единственные причины, ради которых стоит так поступать. Иногда только это придает мне силы отставить бутылку и выйти на сцену. Воспоминание о том давнишнем моменте, когда мой отец проявил безмерное уважение к своим детям, позволив нам рискнуть жизнью и остаться частью бродячей труппы непредсказуемых святых, в руки которых воображаемый безумный бог вверил свою душу. Моменте, когда мой отец гордился мною.
(Свет медленно меркнет и гаснет полностью).
Перевел с английского Виктор Вебер
-
Все контакты переводчика Вебер Виктора Анатольевича можно получить по запросу
-
на электронную почту Гильдии драматургов России info@gprussian.ru