НИЧЬЯ СО СМЕРТЬЮ

                                                                         Игорь  Мощицкий

  

Ничья

со  смертью

 

Трагедия в двух действиях

По роману классика советской литературы Цухокаса Мераса

«Ничья длится мгновение»

 

 

 

Санкт-Петербург

2015  год

Аннотация

      Трагическая история еврейской семьи в вильнюсском гетто. Комендант гетто предлагает молодому, но уже известному в мире шахматисту – Исааку сыграть партию в шахматы на своих условиях. Если выиграет Исаак, дети гетто, обреченные на гибель, будут спасены, но самого Исаака ждет смерть; в случае проигрыша Исаака, дети погибнут, но Исаак останется жив. И только партия, сыгранная в ничью, спасет и детей, и Исаака. Члены семьи Исаака становятся пешками в страшной игре коменданта, который стремится доказать свое превосходство над обитателями гетто, выиграв в шахматы у вундеркинда.

             Время и место действия. 1941 – 1943 г. г;  гетто в городе Вильнюс.

Действующие лица

Авраам  Липман

Его дети: Инна

                 Бася

                 Исаак

                 Касриэл

Адольф Шогер - комендант еврейского гетто в Вильнюсе

Мария Блажевская, она же красотка Ядзя

Эстер

Янек

Рува

Часовой

Экзекуто

Охранники

ДЕЙСТВИЕ  ПЕРВОЕ

Гетто. Площадь. Посередине столик с шахматами.

За столиком сидит Шогер и нервно поглядывает на часы. Охранник вводит  Авраама Липмана и подталкивает его к столику.

Шогер.        Имя?

Ллипман.   Авраам.

Шогер.        Надо же, Авраам. Как у прародителя у всех мусульман. А не хочешь быть просто Абрамом? Фамилия?

Ллипман.    Липман. Я Авраам Липман.

Шогер.         Липман.  Где-то я тебя видел... Ты член совета?

Липман.      Да.

Шогер.         Надо говорить: «господин комендант».

Липман.      Да, господин комендант.

Шогер.         А почему ты в картузе, Липман? Сними.

Липман.       Не могу. Таков наш обычай, господин  комендант.

Шогер (охранникам). Дайте ему 10 ударов кнутом.

Охранники бьют Липмана.

Шогер.         Раз. Два. Три … Десять. Хватит. (Липману.)  Ну, снимай же картуз.

Липман.      Нет. Таков наш обычай. Не могу иначе.

Шогер (охранникам).  Тогда ещё 5 ударов. Только не попадите по голове, а то чем он думать будет за шахматами.

Охранники бьют Липмана.

Шогер.        Сними же свой картуз, наконец.

Липман.     Такой… у нас… обычай… иначе не могу.

Шогер (хохочет).  Ну ты и упрям, старик! А это правда, что твой сын обыграл самого Шмуля Решевского?

Липман.     Правда.

Шогер.        Не забывай: «господин комендант».

Липман.     Да, господин комендант.

Шогер.        Как это было?

Липман.     Во время сеанса одновременной игры, который Решевский дал, когда гастролировал у нас до войны. Мой сын единственный победил его.

Шогер.        Сейчас твой сын на лесозаготовках?

Липман.     Да, господин комендант.

Шогер (подумав).  А сам ты играешь в шахматы?

Липман.      Играю, но не как мой сын.

Шогер.        Ты опять забыл: «господин комендант».

Липман.     Да, господин комендант.

Шогер.       Что ж… Сыграем. Садись.

Липман.     Не могу, господин комендант.

Шогер.       Ты мне отказываешь, старик?

Липман.     Что вы, господин комендант. Просто мне уже нечем сидеть.

Шогер.        Тогда стой. Ты видел, как я играл с другими?

Липман.     Да, господин комендант.

Шогер.       Ты видел, как они сдавались? Видел, как я с ними разделался? Вот ведь сукины дети! Ни один не выиграл!

Липман.      Нет, господин комендант.

Шогер.        А ведь один мог выиграть. Тот, с кем я играл вчера. Ты его знаешь?

Липман.      Нет, господин комендант. Не знаю.

Шогер.         Он мог выиграть, но надо было пожертвовать ферзя, а он струсил. Ха-ха-ха! Надеюсь, ты не как он?  (Липман разводит руками.) Ладно. (Берёт в каждую руку по пешке.)  В какой руке?

Липман.      В правой, господин комендант.

Шогер.        Не повезло. У тебя – чёрные.  Начнём.

Шогер делает ход и  ударяет  по кнопке часов. Липман зеркально повторяет его движения. Игроки с азартом бьют по часам и это напоминает шахматный блиц. Вдруг Липман задумывается.

Шогер.         Попался.

Липман.       Ещё нет, господин комендант. (Делает ход.)

Шогер.         Попался. Твоя сицилианская защита прорвана. Шах и мат!

Липман.       Действительно.

Шогер.          Говорят тот, кто хочет играть в шахматы, должен иметь еврейскую голову. У меня, как видно, еврейская голова. А, Липман?  (Хохочет.)

Липман (усмехнувшись).  Вам виднее, господин комендант.

Шогер (мрачнея).   А вот тебе смеяться не обязательно. Ступай. (Липман не двигается.) Что стоишь истуканом?  Исчезни!

Липман.       Простите, господин комендант. У меня просьба.

Шогер.          Все просьбы через совет.

Липман.       У меня просьба как раз от совета.

Шогер.          Чего же вы от меня хотите?

Липман.        Господин комендант, не увозите детей.

Шогер.           Мы отвезём их недалеко, в детдом. Там они будут сыты и одеты.

Ллипман.      Совет просит, чтобы детей оставили в гетто.

Шогер.         Пойми, Липман.  В городе эпидемия дифтерита. А в детдоме им сделают прививку. Их матери прилежно работают, и я не хочу, чтобы они умирали.

Липман.       Совет хочет, чтобы дети, которые ещё есть в гетто, здесь и остались. Совет просит вас не увозить детей. (Снимает картуз.)  Пусть они живут с родителями, господин комендант. Люди верят, что вы оставите детей, господин комендант. А мы для вас ещё что-нибудь сделаем.

Шогер.         Да ты, никак, мне взятку предлагаешь, Липман? Неужели у тебя или у кого другого в гетто ещё остались ценности?

Липман.      Ценностей нет. Но вы же знаете, у нас есть замечательные мастера, лучшие в Европе. Они могут вам сделать ореховый гарнитур, какого не видел свет! И что-нибудь ещё, по-вашему желанию.

Шогер.        Что ещё? У меня уже всё есть. Мне ничего не надо.

Липман.      Мы сделаем… Мы всё вам сделаем.

Шогер.        Липман, ты уж лучше помалкивай, не проси. Всё равно, детей завтра увезут. Ты знаешь, о чём я сейчас думаю? Я совсем о другом думаю. Я знал, что сегодня кто-то явится. Но не думал, что это будешь ты, Липман. Ведь у тебя нет ни малых детей, ни внуков.

Липман.      Уже нет. Но все дети – наши дети. И мои дети. У меня много детей.

Шогер.         Ты опять забыл – «господин комендант».

Липман.      Да, господин комендант. Умоляю, господин комендант. Мы сделаем такое, что вам непременно понравится. Лучшие мастера, господин комендант.

Шогер.         Хочешь быть золотой рыбкой? Ты знаешь сказку о золотой рыбке?

Липман.      Знаю, господин комендант.

Шогер.        Так вот, если бы я поймал сейчас золотую рыбку, я не знал бы, о чём её просить.! Разве, что сыграть со мной хорошую партию в шахматы. Наверняка, она отличный игрок. Не такой как ты.. Ха-ха-ха!

Липман.     Я очень вас прошу: не увозите детей! Это последние наши дети, господин комендант.

Шогер.        Нет, ты не понимаешь меня, Липман. И знаешь почему? Ты не понимаешь до конца, что такое шахматы. А между тем, это лучшее изобретение человечества. Бесконечное количество комбинаций, стратегия, тактика. Умение предвидеть и в награду восхитительное чувство победы над волей противника, которую ты сковал и сломал своим интеллектом. Шахматы – единственная моя страсть, Липман.

Липман (отчаянно).  Господин комендант, оставьте последних наших детей.

Шогер.        А скажи, Липман, твой сын обыграл только Решевского? Капабланку не обыгрывал?

Липман.      Нет, с Капабланкой мой сын не играл.

Шогер.        А жаль. И как ты родил такого сына, Абрам, а? Он мог бы вырасти большим шахматистом, мог бы вступить в поединок с самим Капабланкой.

Липман.     Не пойму, господин комендант, куда вы клоните. Я, наш совет, всё гетто мы умоляем вас...

Шогер.        Ладно. Я согласен, Липман.

Липман.      Благодарю вас, господин комендант.

Шогер.         Погоди радоваться. Я не рыбак, а ты не золотая рыбка! Дети, дети, дети...  Я соглашусь, если твой сын сыграет со мной в шахматы. Мы сыграем всего одну партию и если... Ты слушай, как следует, Липман. Очень внимательно слушай. Так  вот, если он выиграет, дети останутся в гетто, однако твоего сына я убью. Сам ! Если проиграет, то он останется в живых, но я завтра же велю увезти детей. Ты понял?

Липман.      Я понял, но ведь Исаак… Он же мой сын!

Шогер.        Я тут ни причём.  Разве я виноват, что ко мне обратился с этой просьбой ты, а не какой-нибудь другой шут из совета? И чего тебе расстраиваться, Липман? Исаак может проиграть, и всё останется по-прежнему, как сейчас. Я тебя не принуждаю. Ты волен не соглашаться. Можешь подумать. Я ведь не приказываю тебе, я только ставлю свои условия. Ты свободен в своём выборе, абсолютно свободен!

Липман.      Но вы, господин комендант, забыли ещё одну возможность: а если будет ничья?

Шогер.        Ты мало смыслишь в шахматах, Липман. Твой сын не задал бы такого глупого вопроса. Сделать ничью труднее, чем выиграть или проиграть. Нет, ничьи не будет. Впрочем, ладно. На сей раз, я пойду на уступку, Липман. Если будет ничья… Если твой сын сумеет сделать ничью, в живых останется и он, и дети в гетто. Ну? Ты принимаешь мои условия?

Липман.     Да.

Шогер.       Можешь идти.

Липман (надевая картуз).   Исааку придти сюда?

Шогер.        Конечно. Пусть всё гетто видит, как мы играем. Время я назначу позже.

Липман.     Хорошо, господин комендант. ( Уходит.)

Шогер (ему вслед). Слушай, Липман. Я скажу тебе прямо: если держишься за свою шапку, постарайся удержать и сына. Удержи на нём шапку вместе с головой. Понял, Липман?

Затемнение. Освещается фигура Авраама  Липмана

Липман. Я родил сына Исаака.

Двор в гетто. Исаак сидит на камне, глубоко задумавшись. Звучит его голос.

Исаак (голос.).  О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Кобылице в моей колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя. Яви мне лицо твоё, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лицо твоё приятно. Покажись же, наконец, возлюбленная моя, ибо я устал ждать и отморозил все члены, сидя на этом чёртовом камне. Где же ты, в конце концов, ходишь, возлюбленная моя? Терпению моему приходит конец.

Появляется Эстер.

Исаак.    Суламифь!

Эстер.     Это ты мне?

Исаак.     Кому же ещё. Здесь больше никого нет.

Эстер.     Я не Суламифь. Я Эстер. Почему ты назвал меня Суламифь?

Исаак.     Потому что это имя тебе очень подходит.

Эстер.      А может, ты всех девушек окликаешь так? Хочешь подольститься?

Исаак.     Нет, нет. Только тебя. Я вчера мысленно называл тебя Суламифь, а сейчас решился вслух.

Эстер.      Небось, любишь «Песнь песней Соломона»?

Исаак.     Да, это так.

Эстер.      Почему? Ведь в «Книге царств» много других прекрасных страниц.

Исаак.     Конечно. Но всё же «Песнь песней» - это единственный библейский текст, который мне удалось выучить наизусть.

Эстер.       Вот как ?. Ну, тогда прочти оттуда что-нибудь наизусть.

Исаак.      Хорошо. Только ты присядь. ( Эстер садится. )   Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменем?...

Эстер (смеётся).   Грозная, как полки со знаменем? Уж это ты не про меня ли так думаешь?

Исаак.       Как раз про тебя.  Ведь ты Суламифь.

Эстер.       Я, Эстер. Сколько тебе можно говорить?(Смеётся.)  Как полки со знаменем… Надо же.

Исаак.       Не смейся. Я давно хотел с тобой заговорить. Но ты мне казалась такой неприступной.

Эстер.        Да, я видела много раз, как ты хотел ко мне подойти, но стеснялся. И зря. Тут ведь нет ничего плохого. Как твоё имя?

Исаак.       Я Исаак Липман, но ты зови меня Изя.

Эстер.         Кто же ты, Изя?

Исаак.        Я родился здесь, в этом городе. А мой отец портной. Как говорила моя мама, его пальцы исколоты иглой чаще, чем небо звёздами.

Эстер.          Инна  Липман – это твоя сестра?

Исаак.         Сестра.

Эстер.          Та самая, известная певица, которая раньше до войны объездила весь мир и везде имела успех?

Исаак.          Да. Но ведь это неважно, правда? Она – это она, моя сестра, а я – это я, Изя. У меня есть ещё две сестры и брат. Он, можно сказать, философ, учился в университете. Бакалавр философии. Не успел стать магистром – началась война. Но ведь это тоже неважно, правда?

Эстер.          Нет важно. Хорошо иметь много сестёр и братьев. Я тоже родилась здесь, в этом городе. Только у меня нет ни братьев, ни сестёр. Был старший брат, но его уже нет. Папа врач, а мама медсестра. Они сейчас много работают, днём и ночью. В больнице гетто. Ты ведь знаешь, что в гетто запрещено болеть заразными болезнями. Но таких больных ужасно много, поэтому мама и папа, и все остальные лечат там больных, записывая неправильный диагноз. (Вздыхает.)  Ладно. Лучше вспомни, что-нибудь ещё из «Песнь песней».

Исаак.          Хорошо.  (Читает.)  Скажи мне ты, которую любит душа моя: где пасёшь ты?  Где отдыхаешь в полдень? Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал. Цветы показались на земле; время цветения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Смаковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, раздают благовония. Встань возлюбленная, прекрасная моя, выйди. Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Как лента алая губы твои и уста твои любезны, как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими. Зубы твои…

Эстер           Что же ты замолчал?

Исаак.          Забыл.

Эстер.           Постарайся, вспомни.

Исаак.          Не могу. Память вдруг отшибло.

Эстер.              Ладно, в другой раз вспомнишь. А хочешь я спою тебе песенку про Суламифь? Её мне пела моя бабушка, а она её услышала от своей бабушки, та от своей прабабушки…В общем, это очень древняя песенка.

Исаак             Спой, пожалуйста.

Эстер.             Конечно, я не Инна Липман, но постараюсь.  (Поёт.) 

                                          Был царь Соломон

                                       Когда-то влюблён,

                                       Он был в простую деву влюблён,

                                       И если она

                                       Бывала грустна,

Слова такие нежно шептал ей мудрый Соломон:

                                                          Любовь с печалью очень горькое вино,

                                       Но нам испить его с тобою суждено,

                                       И чашу свою допьём мы до дна,

                                       А всё что дальше будет, поверь, не наша вина.

                                      Я верю в тот миф,

                                       Я не Суламифь,

                                         А друг мой вовсе не Соломон,

                                         Но как Соломон в меня он влюблён,

        И в трудную минуту всегда мне нежно шепчет он:

                                                              Любовь с печалью очень горькое вино,

                                            Но нам испить его с тобою суждено,

                                         И чашу свою допьём мы до дна,

 А всё что дальше будет, поверь, не наша вина.

Исаак.       Здорово.

Эстер.        Тебе, правда, понравилось?

Исаак.        Очень.

Эстер.         А теперь мне пора.  Родители будут волноваться.

Исаак.        Побудь ещё немного.

Эстер.         Нельзя. Мы, и так, для первого вечера слишком много успели.

Исаак.        Но завтра увидимся?

Эстер.         Если ты хочешь.

Исаак.        На этом же месте в это же время.

Эстер.         Да. До завтра.  ( Убегает.)

Исаак.        Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.

                    Подкрепите меня …

Появляется Янек.

Янек.           Сейчас я тебя и подкреплю и освежу заодно …   А ну, дуй отсюда!

Исаак.         Что?

Янек.           Ты глухой?  Я сказал – дуй, пока цел.

Исаак.         Ещё чего. Ты кто такой?

Янек.           Я её брат.

Исаак.         Шутишь.

Янек.          Какие шутки. Проваливай живо!  ( Толкает Исаака.)

Исаак.         Её брат не стал бы со мной так разговаривать.

Янек.           Это ещё почему?

Исаак.        Не стал бы и всё. А если бы стал, я сказал бы ему: «У меня, Тибальд, причина есть      любить тебя; Она тебе прощает всю ярость гневных слов».

Янек.          Надо же, образованный. Но я не Тибальд, а ты не Ромео.

Исаак.         Нет. Но если бы я даже был Ромео, то не сказал бы тебе этих слов, потому что ты врун. У неё,  действительно, был брат, но его больше нет. Она сама так сказала. А ты врун. Не знаю, правда, из каких побуждений?

Янек.          Ты два раза назвал меня вруном. Но в третий раз не осмелишься.

Исаак.        Осмелюсь. Ты врун и к тому же подлец, потому что врун.

Янек.          Ах, так…    ( Бросается на Исаака.)

                     Завязывается драка. Никто не уступает.   Наконец, Янек бросает Исаака на землю, но тот вскакивает и бросается на Янека и снова оказывается на земле ,однако опять  встаёт и делает новую попытку.

                    Ладно. Хватит с тебя.    (Садится.)    Вообще-то, ты здоровый парень и не трус. Ты кто?

Исаак.        Я,  Изя,  Исаак Липман. А ты кто?

Янек.          Я, Янек.

Исаак.        Это не полное имя?

Янек.          Полное.

Исаак.         Шутишь. Ты, наверное, Янкель и потому Янек?

Янек.          Да нет, я не Янкель. Я, Янек.

Исаак.         Что-то не знаю такого странного имени.

Янек.           А что такое «пся крэв», знаешь? Это я.  (Смеётся.)   Я поляк. И меня зовут Янек.

Исаак.         Ты Янек , и ты брат Эстер?

Янек.           Да.

Исаак.         Так не бывает. И потом, она сама мне сказала, что её брата больше нет.

Янек.           Она тебе сказала про Мейку.

Исаак.         Про кого, я не понял?

Янек.           Видишь…  У неё был брат. Мейер. Но мы все звали его Мейкой, он был моим лучшим другом. Мы с ним одногодки, выросли в одном дворе. Он говорил по-польски как поляк,  а я по-еврейски не хуже него. Мы были такими друзьями…  Объяснять я тебе не буду. Сам должен понять.

Исаак.         Не объясняй. Такие вещи каждый понимает.

Янек.               Я так и думал. А потом началось всё это.  Все уже знали – будет гетто. И мне стало худо оттого, что нас с Мейкой и Эстер разлучат. Мне всё не верилось, что будет гетто. В тот день…  Видишь… В тот день в наш двор пришёл немецкий солдат и увидел Эстер. Он улыбался и манил её пальцем, приговаривая: «comm. her, comm. her,  kleine Iudin». Она хотела убежать, но он схватил её и поволок в сарай. Эстер кричала, звала на помощь. И Мейка  вбежал в сарай.  Влетел без ничего, с голыми руками, стиснув кулаки. Наверное, он хотел задушить немца. Он сам не знал, чего он хотел сделать. А я побежал за топором на кухню, услышал три выстрела, а когда прибежал, немец выталкивал из сарая тело Мейки. Потом,  тут же на пороге, повалил Эстер. Одной рукой зажал ей рот, а другой срывал одежду. Он сидел на ногах Эстер, откинувшись назад. Очень удобно сидел, чтобы его ударить. Ну, я и ударил топором по черепу. В тот день я вместе со всеми вошёл в гетто. Я не мог Эстер бросить одну и не мог кинуть  Мейку. Мы завернули тело в простыню и я принёс его в гетто. Вот что случилось в тот день.

Исаак.             Ты большой человек, Янек.

Янек.               Да, ладно тебе. Скажи, а ты?… Как ты?… Помнишь тот день, когда всех загнали в гетто?

Исаак.              Тот день стоит у меня перед глазами, как изуродованный мост, по которому мы шли. Тот мост – это и есть тот день. Я и сейчас вижу вывороченные балки, вижу пробоины в настиле. Мост забит идущими людьми, а внизу у самой воды повисший вниз головой немецкий солдат.

Янек.              А у меня перед глазами узкая улочка , и эта улочка забита до отказа, затоплена людьми.

Исаак.            Слушай, Янек! А ведь тебе вовсе не обязательно жить в гетто. Ты мог бы быть свободным. Мог бы ходить по всем улицам города, даже по тротуару. Мог бы пойти за город, в лес. Мог бы выйти в поле, на большой широкий луг. Сидел бы себе на мягкой травке посреди того луга, собирал цветочки, а потом лёг бы на спину и смотрел бы в небо. Небо было б синее-синее с белыми облаками-лодками. А кругом бы пахла трава.

Янек.              Чудной ты парень.

Исаак.            Почему это я чудной?

Янек.              Потому что многого не знаешь. Ты думаешь, что гетто только в гетто? Напрасно ты так думаешь. Там дальше – тоже гетто. Только и разницы, что наше гетто огорожено, а там без ограды.

Исаак.           Ты  очень большой человек, Янек!

Янек.              Да, ладно тебе.

Исаак.             Нет, правда.

Янек.               Перестань. Лучше скажи, Авраам Липман – твой отец?

Исаак.            Отец. Ты его знаешь?

Янек.              Немного. Он ищет тебя, обошёл всё гетто.

Исаак.             Зачем не знаешь?

Янек.               По-моему, куда-то запропастилась твоя сестра Инна.

Исаак.             Тогда я побегу. До свидания.

Янек.               Если оно тебе потребуется.

Затемнение.

Освещается фигура Авраама Липмана.

Липман.           Я родил дочь Инну.

Затемнение.

Ворота гетто. К часовому подходит Инна.

Инна.                Пан часовой, на два слова.

Часовой.           Не положено. (Освещает фонариком Инну.)  Вы Инна Липман?

Инна.       Да. Вы меня знаете?

Часовой.  Подойдите, не бойтесь. Кто же не знает Инну Липман! Тем более, я слушал вас в  Праге. До сих пор не могу забыть вашу Аиду.

Инна.        Вы не шутите?

Часовой.   Что вы! После вас к нам приезжала другая певица, Мария Блажевская, про неё говорили, что она почти Инна Липман. Но я не пошёл, чтобы не портить впечатление.

Инна.         Напрасно. Некоторые говорят обратное, что Инна Липман - это почти Мария Блажевска.

Часовой.   Это невозможно. Инна Липман одна.

Инна.        Спасибо за память. Вы из Праги? Значит, вы чех?

Часовой.  Да.

Инна.       Всё-таки хорошо, что живут на белом свете не только немцы, но и много других людей. Я хочу вас попросить.

Часовой.   Я весь внимание, пани Липман.

Инна.        Мне нужно в город. Ненадолго, на один час.

Часовой.   Непростое дело, пани Липман. Лучше бы, конечно, никуда не ходить. Оставайтесь здесь, а если вам нужно что-нибудь в городе, скажите мне, и я всё сделаю.

Инна         Мне очень нужно быть в городе самой.

Часовой.   Хорошо, пани Липман. Я сильно рискую, но вам отказать не могу. Только остерегайтесь. Вас не должны узнать прохожие. А когда будете возвращаться, смотрите в оба. Шогер имеет привычку шнырять у ворот по вечерам. Поэтому вначале убедитесь, что его нет.

Инна.        Хорошо, хорошо. Не бойтесь. Бояться нечего.

Часовой.  (С иронией.)   Конечно, нечего. Только почему-то все вокруг всего боятся. Удачи, пани Липман.

Квартира Марии Блажевской. Стук в дверь.

Мария.      Кто там?

Инна         Это я, Мария. (Входит.)  Здравствуй, Мария.

Мария.     Простите, вы кто?

Инна.       Не узнаёшь? (Снимает косынку и очки.) 

Мария.     Боже мой, Инна!  Проходи, садись. Как ты дошла?

Инна.        Это было что-то. Я шла по улице, и люди оборачивались. Мужчины, женщины, дети. Неужели меня ещё можно узнать?

Мария.     Конечно. Слава богу, ты ещё похожа на себя.

Инна.        Спасибо, Мария. И знаешь, в глубине души, мне хотелось, чтобы меня узнавали. Ведь столько людей слушали когда-то, как я пою. Наверно, я нехороший человек.  Да, Мария?

Мария.     Что ты, Инна.. Это в тебе говорит артистка. Когда я сейчас хожу по улицам, то чувствую то же самое.

Инна.        Но я не имею на это права. Когда-то, когда я была знаменитостью, мне казалось, что я принадлежу только себе. На самом деле, это было не так тогда, и это тем более не так сейчас. Скажи, тебе передали, что я сегодня приду?

Мария.     Да. Я жду тебя с самого утра. Сейчас я сделаю кофе. Настоящий, не эрзац. У меня есть немного.  (Зажигает спиртовку и ставит на неё  маленький кофейник.)  А пока расскажи, как ты живёшь там… Ну, там…

Инна.       Вот видишь, тебе даже слово «гетто» произносить противно. А мне приходится там жить. Как живу? Тут нужно другое слово – выживаю. Пока. У меня есть отдельная комнатушка. Когда людей согнали в гетто, я попала в квартиру, где кроме меня оказалось ещё восемь семей. Пришлось спать на полу. И это ещё ничего. Одна девушка спала на столе, а другая прямо в ванной. А потом начались акции и стало посвободней..

Мария.    Что такое акции?

Инна.       Это когда солдаты хватают на улице всех подряд или ночью врываются в квартиры и забирают всех престарелых, больных и тех, кто не может работать, и отправляют в бывший рабочий посёлок Понары.  И там расстреливают. Или везут разминировать поля. А разминируют так: взорвался – мина обезврежена.

Мария.     Какой ужас!

Инна.       Меня пока не трогают. Я обладаю справкой о том, что работаю в прачечной. Стираю солдатское бельё.

Мария.    Я ничего об этом не знала.

Инна.      Не знала или не хотела знать?

Мария    Ты меня в чём-то упрекаешь?

Инна.      Что ты. Как я могу тебя упрекать. Тем более что я пришла просить.

Мария.    Просить? О чём? Обещаю, сделаю всё, что смогу.

Инна.      Мне нужны ноты.

Мария.    Ноты?

Инна.       Да, Мария. У тебя, мне помнится, когда-то был клавир «Иудейки» Галеви. Он сохранился?

Мария.    Конечно.

Инна.       Отдай мне этот клавир.

Мария.    Отдать клавир? Хорошо. (Выносит шкатулку, вынимает клавир. Листает.)   А знаешь, что это за клавир?

Инна.       Нет.

Мария     Это антикварное издание с пометками и автографом самого Галеви. Когда-то, чтобы подарить мне этот клавир, мой друг Арон Цвингер продал всё, что у него было. Ты помнишь Арона?

Инна.       Конечно. Где он сейчас?

Мария.    Арона больше нет.

Инна.       Бедная Мария. У тебя что-нибудь ещё осталось от Арона?

Мария.    Ничего. Эту шкатулку я специально заказала для клавира, а ключ от неё всегда при мне. Скажи, Ина, зачем тебе «Иудейка»?

Инна.       Мы хотим её исполнить в гетто.

Мария.    Что? Ведь это большая классическая опера. Нужны музыканты, хористы.

Инна.       Представь, они у нас есть. Их, сама понимаешь, не очень много. Кто из них не догадался назвать себя столяром, стекольщиком или, хотя бы, сапожником – давно в Понарах. У других пальцы огрубели, стали непослушными. Да и не больно-то поиграешь после двенадцати часов тяжёлого труда. Трудно удержать инструмент. Но оркестр и хор, всё-таки, кое-как собрали. Надеемся скоро показать «Аиду». Сегодня генеральная репетиция. Я очень люблю «Аиду». Я столько её пела. Но это будет в первый раз.

Мария..    Удивительно. А как начальство? Не запрещает?

Инна.       У начальства есть дела поважнее. Акции. И после каждой акции часть музыкантов выбывает. Но у нас у всех есть дублёры. Мой дублёр – Мира Сегал. Мирка. Ей 19 лет. Я хочу, чтобы из неё выросла хорошая певица. Хочу, чтобы она пела лучше меня, намного лучше. И чтобы в Праге или Вене, в Париже или Милане её имя и фамилия писались вот такими буквами.

Мария.     Прости, Инна. Но почему именно «Иудейка»?  Хочешь, я тебе подарю клавир «Трубадура» Верди? У меня есть. И сюжет схожий – месть, во имя которой мать посылает любимого сына на костёр. Правда, у Галеви это отец во имя мести посылает на смерть приёмную дочь. Но идея та же.

Инна.       Нет. В «Иудейке» не просто месть, а месть за попранное достоинство целого народа. Мы все хотим сыграть именно «Иудейку». Наши ребята, где только не искали её клавир, но так и не нашли. Последняя надежда на тебя. Прости Мария. Я понимаю, что не имею права, но всё же прошу – отдай мне клавир.

Мария.     Да, да. Одну минуту. Как странно. Галеви написал множество опер. Однако жить осталась одна «Иудейка». Может быть, чтоб поддержать вас там… Воэьми! «Иудейка» твоя.

Инна.        Спасибо, Мария. Не знаю, как бы я поступила на твоём месте.

Мария.     Не надо, Инна. Ничего не говори. Я начну плакать… Лучше подумай, что сказал бы сейчас Арон. Он был бы доволен мной.

Инна.       Мы будем беречь твой клавир.

Мария.     Я знаю.

Инна..      Мне пора.

Мария.     А кофе? Он сейчас закипит.

Инна.       Нет, нет. Нам запрещено появляться на улице в одиночку, тем более после шести вечера.

Мария.     Но так я тебя не отпущу. Чтобы тебе дать с собой?  ( Лихорадочно ищет.)    Вот, мешок гороха. Возьми.

Инна.        Не надо, Мария.

Мария.      Нет. Это твой мешочек.

Инна.        Спасибо, Мария.  ( Хочет идти, но Мария задерживает её .)

Мария.     Знаешь, чего мне больше всего хочется? Я хотела бы собрать людей в большом зале, где бы  мы с тобой по очереди пели им самые лучшие песни. И ещё я хотела бы, чтобы мы, две старушки, закутавшись в платок, сидели в партере в первом ряду и слушали, как поёт твоя Мирка – мировая звезда.

Инна.         Не надо, Мария.  ( Хочет уйти.)

Мария.      Погоди. А может тебе не надо возвращаться туда?…  Ну, туда…  Не хочу произносить мерзкого слова. Давай я отведу тебя к нашему пастору. У него под храмом целые катакомбы. Я знаю, он спрячет тебя.

Инна.       Это невозможно. У меня в гетто отец, братья, сёстры. Если я не вернусь, их расстреляют. Прощай, Мария. И прости меня.  ( Уходит.)

Ворота гетто. Тот же часовой. Входит Инна.

Часовой.     Вы? Слава богу. Проходите скорее. Сюда идёт Шогер.

Инна.          Тогда спрячьте это. Здесь ноты. Передайте их Мире Сегал.

Часовой.( Прячет ноты за пазуху.) Кто это Мира Сегал?

Инна.           Её все знают. Через несколько лет, если меня и вспомнят, будут говорить:«Инна Липман была почти, как Мира Сегал»

Часовой.    Такого не будет. Но вы скорее проходите.

Инна проходит несколько шагов. Появляется Шогер.

Шогер.      Инна  Липман? Какая встреча. Кто разрешил выйти в город?

Инна.        Никто. Я вышла через лаз в ограде. А когда вернулась, лаз был заделан. Вот я и подошла к воротам.

Шогер.      И часовой вас пропустил. ( Часовому. )   Ты нарушил приказ. На каком основании? Отвечать!    ( Часовой молчит. )   Ты видно меломан? Да? Ладно, с тобой потом разберусь…  Впрочем, я тоже меломан. Знаете, Ина. Ведь я слушал вас когда-то, до войны. Вы пели «Весёлую вдову». Как вы пели! Неудивительно, такая чудесная музыка.  Сам фюрер без ума от неё. Говорят, он в шутку называет себя любителем весёлоё вдовы. Остроумно, не правда ли? Наш фюрер очень остроумен. И гуманен. Он простил Легару, что у него жена еврейка. Представьте себе. Простил такое… Но я вас простить не могу. Вы вышли в город одна, без жёлтой звезды и после шести часов. Тройное нарушение приказа. Зачем вы ходили в город? И что вы хотите пронести в гетто? Говорите. Или я лично обыщу вас. Ну! Начинать  обыск?

Инна .       Не надо. Вот всё, что я добыла в городе.( Достаёт мешочек с горохом и высыпает его на землю.)  Вы довольны?

Шогер.     Не буду скрывать. Я очень доволен. Лично вы не существуете для меня. Мне плевать, что вы мировая знаменитость, плевать, живы вы или мертвы. Мне мешает только ваш голос. Но вот вы пронесли мешок гороха, а здесь это не просто нарушение приказа.  Это преступление. Я, конечно, весьма огорчён. Но что поделаешь, закон есть закон. И мне придётся расстаться с вашим голосом. Вы не представляете, как мне хочется сделать вам поблажку. Ограничиться, скажем, наказанием плетьми. Но ведь… Исаак Липман ваш брат?

Инна.        Да. Но он здесь совсем не причём.

Шогер.     Приятно видеть, что вы любите брата. Он, наверно, тоже к вам очень привязан?

Инна.        Это не так. У нас большая разница в возрасте. Мы далеки друг от друга.

Шогер.       Как трогательно. К сожалению, вы умеете играть только на сцене. Я по глазам вижу, как вы встревожились за брата, и спешу успокоить вас. У нас к нему нет претензий. И, значит, он вне опасности. Пока. Правда, ему предстоит пережить ваш отъезд в Понары.   (Инна с ужасом смотрит на Шогера.)   Да, да. Для него, к сожалению, это не слишком приятная прелюдия к будущей партии.

Инна (в ужасе).   Какой партии?

Шогер.        Партии в шахматы. Прощайте, мадам Липман.

Затемнение.

Комната, где живёт Авраам Липман. Он сидит на  полу и молится,

покачиваясь всем телом. Входит Исаак. Авраам встаёт.

Исаак.          Отец, ты меня искал? Что-то с Инной?

Липман.       С Инной? Говорят, она ушла в город, ещё засветло. И до сих пор её нет. Будем ждать. Садись.

Исаак (садится).  Да, будем ждать, отец.

Липман.       У меня для тебя новость, сын. Плохая новость.

Исаак.           Я слушаю, отец.

Липман.      Шогер хочет сыграть с тобой в шахматы. До сих пор он боялся с тобой играть, а сейчас не боится. Знаешь, почему? Он поставил условие.

Исаак.          Какое условие?

Липман.      Ты слышал, что у всех матерей в гетто хотят отобрать детей?

Исаак.          Да, слышал.

Липман.      Так вот. Шогер согласен оставить детей матерям при одном условии: если ты выиграешь у него в шахматы.

Исаак.          Я выиграю. Не сомневайся, отец. Я знаю, как он играет.

Липман.      Но это не всё. Если ты выиграешь, он лично тебя расстреляет.

Исаак.          Но детей он оставит матерям?

Липман.       Говорит, что оставит.

Исаак.           Хорошо. Я сыграю с ним в шахматы.

Липман.       Погоди. Ты всё понял, сын?

Исаак.           Да, понял.

Липман.       Ты, должно быть, плохо понял. Я повторю.

Исаак.           Не надо, отец.

Липман.       Ты не сердишься, сын?

Исаак.           Разве я могу сердиться на своего отца?

Липман.       Подойди ближе, я хочу ещё раз посмотреть тебе в глаза.

Исаак  (подходит ближё ). Отец. Помнишь, как ты щекотал меня в детстве своей бородой?

Липман.       Помню.

Исаак.           В те дни твоя борода ещё не была седой.

Липман.       Люди стареют, сынок.

Исаак.           Она и сейчас не совсем седая. Только с проседью.

Липман.       Я знаю,  какой я сейчас. Ну-ка, подыми голову.

Исаак задирает голову. Авраам проводит бородой по шее сына.

Исаак.           Щекочет… Щекочет твоя борода. Совсем, как раньше.

Липман.       Только теперь ты не хохочешь и не смеёшься.

Исаак.           Да, я не смеюсь.

Липман  (обнимает сына) .  Помни, ты должен беречь себя. Ведь ты можешь сделать ничью, правда?

Исаак.            Не бойся, отец. Я сделаю так, как лучше.

Липман (целует сына в лоб и глаза) .  Я знаю, ты сделаешь, как лучше. А теперь иди. У тебя, наверно, дела. И помни. Шогер уже сделал первый ход.

Исаак.            Какой ход?

Липман.        Скоро узнаешь.

Исаак уходит. Авраам садится на пол.

Липман.        У меня была дочь Инна.

Дворик. На бревне сидит Янек, в руках у него листок бумаги. Он его внимательно изучает.  Входит Исаак

Исаак  (Янеку).  Привет.

Яянек.           Привет, привет. Присаживайся.   (Исаак садится на камень.)   Это правда, что ты    собираешься играть в шахматы с самим Шогером?

Исаак.            Правда.

Янек.              Когда?

Исаак.            Через неделю.

Янек.              Почему не завтра? Или, скажем, послезавтра?

Исаак.            За неделю Шогер надеется меня так запугать, что я забуду не только как ходит  конь или ферзь, но и пешка.

Янек.             Понимаю. Я слышал про твою сестру Инну.

Исаак.      Не надо об этом,

Янек.       Хорошо, не буду. А правда, что Шогер оговорил жуткие условия?

Исаак       Да. Такие условия, что я просто обязан сыграть с ним вничью. Заметь, не выиграть, не проиграть, а именно вничью. А поскольку за спиной Шогера стоит смерть, получается, что я должен сыграть вничью со смертью. Ты слышал, кому-нибудь удавалось такое?

Янек.       Не знаю. Говорят, ты хороший шахматист, ты справишься.

Исаак       Это ещё вопрос.

Янек.       Ты обязательно справишься. А я тут специально сижу, чтобы с тобой поговорить.

Исаак.      Я не люблю говорить о шахматах. Я люблю играть или разбирать чужие партии. А ещё люблю запереться дома и играть сам с собой.

Янек.        Я хочу поговорить не о шахматах, О другом.

Исаак.       О чём, Янек?

Янек.        Обо мне. Не совсем обо мне. Обо мне только немножко.

Исаак.       Говори, Янек.

Янек.         Видишь ли… После того, как зарыли Мейку, я никак не могу успокоиться. Да, я, Янек, я, поляк Янек, отнюдь не Янкель,  но если бы поляков загнали в гетто, Мейка тоже пошёл бы в гетто и разыскивал бы меня. Здесь много хороших ребят, и ты теперь мой друг. Но не обижайся, даже ты не можешь заменить мне Мейку. Всё время не хватает его. А Эстер…

Исаак.        Я слушаю тебя, Янек.

Янек.         Эстер мне всегда напоминает Мейку. Они были очень похожи, только и разница, что она девушка, а он – парень…

Исаак.        Что ты опять остановился?

Янек.          Видишь, это не просто. Но я должен тебе сказать… Я хочу попросить тебя. Ты не обидишь Эстер? Мейки нет, и я теперь ей брат.

Исаак.      Ты что, Янек!

Янек.        Чудак ты, Изя. Ты думаешь, я влюблён в Эстер, мою сестру? Я охраняю Эстер,  потому что нет Мейки. Я за неё жизнь могу отдать. Ты не обижай её, Изя!  Она… такая… Ты сам знаешь.

Исаак.      Я мог бы обидеться, Янек. Я мог бы даже подраться с тобой, если бы ты не был её братом. Как ты можешь подумать такое? Тебе не стыдно, Янек?

Янек         Конечно. Я знаю, ты хороший друг и никогда не сделаешь ничего дурного. Но всё-таки я должен был поговорить с тобой. Правда, Изя? Ведь мы должны были поговорить? Да?

Исаак.      Поговорить надо было.

Янек.        Не сердись, Изя. Ты хороший товарищ, но Мейку я всё равно найти не могу

Появляется Эстер.

Эстер.         Привет, Изя. Почему ты сидишь на холодном камне?

Исаак.        Мне тепло.

Эстер.        Всё равно пересядь.

	Исаак.		Ты, как моя мама. Если бы мама была жива, она бы поправила платочек, всегда ровно лежавший на её голове и всплеснула бы  руками: «Изя ! Изя, ты уже молодой человек, ты же без пяти минут жених, и сидишь на холодном камне как мальчик. Изя! Ты ведь, можно сказать мужчина, не сглазить бы, и того и гляди, придёшь домой с готовой болезнью, не дай бог!
	Эстер.		(Смеётся.) И всё равно пересядь. Садись на бревно, рядом с Янеком.
	Исаак.		Ладно, слушаюсь. (Пересаживается.)
	Эстер.		(Садится на деревянный ящик.) О чём разговор, мальчики?
	Янек.		Мы говорили о Мейке. Я думаю, если бы был Мейка, мы бы не сидели, сложив руки. Он бы, что-нибудь придумал.
Эстер.		Что, например?
Янек.		Не знаю, я не Мейка. Но смотрите, что было приклеено к стене в нашей парадной. (Разворачивает лист бумаги, читает.) «Дорогие товарищи! Не давайте, подобно овцам вести себя на бойню. В Панарах уже лежат наши матери, братья, сёстры. Хватит жертв! Надо воевать!»
Эстер.		Кто это написал?
Янек.		Не знаю. Но я слышал, что в гетто действует объединённое партизанское объединение ФПО. Наверное – это его рук дело. А вот ещё. Кто-то сунул это мне в карман. (Читает.) «От Светского Информбюро. Успешными действиями наших войск вчера полностью ликвидировано июльское наступление немцев на Курском направлении, в районах южнее Орла и севернее Белгорода. Таким образом, немецкий план летнего наступления следует считать окончательно провалившимся. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины.»
Эстер.		Это уже близко. Господи, неужели это всё когда-нибудь кончится?
Исаак.		Конечно. Людей не спрячешь за спиной. Мне кажется, каждую ночь, когда всё стихнет, я слышу гром орудий. Это наши.
Янек.		Надо не слушать, а самому что-то делать.
Исаак.		Я и собираюсь
Янек.		Что ты собираешься?
Исаак.		Сыграть свою партию с Шогером.
Янек.		Ты прав. У тебя есть дело. А я, вместо того, чтобы участвовать в этом таинственном ФПО, каждый вечер прихожу сюда, сажусь на бревно, смотрю на Эстер и вспоминаю Мейку. Хотя я прекрасно понимаю, что мешаю  вам.
Исаак.		Вздор. Ты никому не мешаешь.
Эстер.		Да. Да. Янек. Ты всё выдумал!
Янек.		Я ничего не выдумал, и знаю что говорю. Конечно же, вам хочется побыть одним на своём дворе. А я прихожу, сажусь верхом на бревно и мешаю. Только прошу, не обижайтесь. Потому что я всё равно буду приходить.

Комната Эстер. Она лежит на кровати, голова высоко поднята. Входит Исаак.

Исаак.	Здравствуй, Эстер! А где Янек?
Эстер.	У него встреча с Рыжим.
Исаак.	С каким ещё Рыжим?
Эстер.	Конечно, у Рыжего есть имя, фамилия, но я их не знаю. Все зовут его Рыжим. Да знаешь ты его. Такой весь красный, волосы как пламя, лицо, как флаг, а уши оттопырены и просвечивают розовым. Ну, понял о ком речь? Он такой большой, как столб, на две головы выше меня и ужасно смешной.
Исаак.	Знаю я этого Рыжего. И что?
Эстер.	У Янека с ним какие-то дела. Янек меня звал с собой, но я не пошла. Чувствую себя не важно.
Исаак.	Ты заболела? Что с тобой?
Эстер.	Не смотри так на меня. Я бледная, правда? Ничего, поправлюсь. Папа делал операцию одному мальчику. Обычно все дают кровь, ничего особенного. А сегодня как раз понадобилась моя группа, и отец позвал меня. Он сказал, что нельзя брать так много крови, но ведь я здорова, и со мной ничего не случится. Мальчик был совсем плох, а теперь он наверняка выздоровеет.
Исаак.	Этому мальчику просто повезло.
Эстер.	Тебе не нравится, что я такая бледная? Да? Ты сердишься?
Исаак.	Что ты! Как я могу сердиться, если твоя кровь была нужна этому мальчику. Скажи мне, что тебе сейчас больше всего хочется, и если это возможно, я в лепёшку расшибусь.
Эстер.	Сказать?
Исаак.	Да, да, конечно, скажи.
Эстер.	Мне хочется подержать в руках простую полевую ромашку, поиграть с ней в «да-нет», ощутить её запах, но это невозможно.
Исаак.	Возможно. Я завтра же принесу тебе ромашки.
Эстер.	Где ты их возьмёшь, Изя?  В гетто цветов нет. Проносить их тоже нельзя. Запрещено. Хотя, я не понимаю, почему цветы под запретом. Нельзя вносить продукты. Нужно чтобы мы голодали. Нельзя приносить одежду. Надо, чтобы мы ходили в рванье, и чтобы нам было холодно. Про оружие не говорю. Но почему нельзя цветы?
Исаак.	Я тоже не понимаю. Будь я даже последним негодяем, я бы и то не запретил выращивать цветы, а если бы я был таким негодяем, что запретил выращивать цветы, я бы всё-таки позволил приносить их с полей и лугов, когда люди возвращаются из рабочего лагеря. А здесь, в комендатуре, какие-то особенные негодяи. Но ничего. Завтра у тебя будут цветы.
Эстер.	Не надо, Изя. Это опасно. Я уже жалею, что обмолвилась про цветы. Прошу тебя, Изя. Никаких цветов!
Исаак.	Не бойся, Эстер. Я пронесу цветы незаметно. А если попадусь – меня не тронут. Я всё-таки партнёр Шогера по шахматам.

Ворота в гетто. У ворот часовой. Он небрежно обыскивает проходящих через ворота рабочих, приговаривая: «Шнель!».В колонне рабочих  Янек предпоследний, Исаак последний. Когда доходит очередь до Исаака , появляется Шогер. Он улыбается.

Шогер.	Сеньор Капабланка. Какая встреча. Я не могу допустить, чтобы Капабланку обыскивал часовой. Он простой парень и, потому, грубоват. Я сам окажу Капабланке такую честь. (Шогер распахивает на Исааке куртку, вытаскивает из брюк рубашку. Из под ремня на землю сыплются цветы.) О! Хо- хо. Так много? Куда тебе столько? У тебя есть романтическое увлечение, Капабланка? Что молчишь? Надо ответить.
Исаак.	Я просто люблю цветы господин комендант.
Шогер.	Ты эстет? Понимаю. Многие шахматисты эстеты. Цветы прекрасны. Их разнообразие в мире природы удивительно так же, как бесчисленное число шахматных комбинаций. Но любой цветок- это хрупкий стебель (поднимает с земли ромашку), яркая чашечка, тонкий запах и очень короткая жизнь. Сочетание красоты и краткости жизни поражает любое воображение, и поэтому люди смотрят на цветы со смешанным чувством восторга и ужаса. Согласись, Капабланка, подобные чувства,  не для гетто. По этой причине запрет на цветы здесь – акт гуманный. Ну а тот, кто нарушает запрет, знает, на что идёт. Сам понимаешь….. ты мой партнёр и всё такое прочее. Однако, закон есть закон. Ничего не поделаешь. Я не имею права. Закон сильнее нас. (Часовому.) Позвать экзекутора! (Появляется экзекутор.) Эй, всыпь ему пятнадцать плетей. Имей ввиду. Это мой будущий  партнёр по шахматам. Поэтому бей по ногам и спине, чтоб мог сидеть. Стоя какая игра! Половину по ногам, половину по спине.
Экзекутор	Пятнадцать пополам не делится, господин комендант.
Шогер.	Ишь какой математик. Ладно, пусть будет не пятнадцать – четырнадцать                                       Экзекутор бьёт Исаака.  Нехорошо, очень нехорошо. Капабланке так не приходилось, сам понимаешь. Однако – закон! Все мы рабы закона    Шогер и экзекутор уходят. Исаак медленно поднимается на ноги.

                                                                                                                                                         Дворик у дома Эстер. На бревне сидит Янек. Пошатываясь, входит Исаак.

Янек.	Садись. Ты же можешь сидеть?
Исаак.	Могу. (С трудом садится на бревно.)
Янек.	Очень больно?
Исаак.	Очень. Палач поработал на совесть. Он хотел меня убедить, что плеть – это самое страшное на свете. Не правда! (Поднимается, но стоять ещё больнее. Садится.) Что такое плеть? Витая кожа снаружи и стальной прут внутри. Тоже мне самое страшное. Кожа да железо.
Янек.	Ты молодец. Вот! За мужество. (Вытаскивает из-за пазухи букет ромашек.) Бери!
Исаак.	(Он потрясён.) Янек!
Янек.	Бери, бери! Ты думаешь, у меня есть тут время сидеть? Спрячь.
Исаак	Откуда это у тебя?
Янек	Рабочие бригады собрали. Получилось, ты уж прости нас, к лучшему. Шогер хотел обыскать именно тебя,  остальных обыскивал не так тщательно. Вот и удалось пронести в гетто немецкий автомат, который украли на складе. Что могли развинтили, что могли сломали. Ничего, слесари в гетто починят.
Исаак.	Здорово. Пойдём к Эстер. Отдадим цветы вместе.
Янек.	Нет. Меня Рыжий ждёт.
Исаак:	Хоть на минутку зайди
Янек:	Нет. Иди один. (С горечью.) Она уже там ждёт не дождётся. Я знаю …. Иди, иди.

Комната Эстер. Она лежит, голова её высоко поднята. Входит Иссак.

Исаак         .Возьми, Эстер. (Протягивает цветы.)

Эстер.(Она изумлена.) Ты всё-таки пронёс их! (Прижимает ромашки к себе.) Какое чудо!

Исаак.         Это не я. Это все, кто работают со мной. Каждый нёс по одной ромашке, и видишь как много цветов.

                             Эстер раскладывает букет: сама в середине, и вокруг цветы

.Эстер.         Давай натаскаем в большой деревянный ящик земли, польём её и в эту землю воткнём ромашки.

Исаак.         Неужели ты думаешь, что ромашки могут прижиться на этой земле? Уже завтра все цветы увянут. Поставим их лучше в воду.

Эстер.          Я хочу в землю. Чтобы их согревало солнышко. И всё равно, когда ромашки завянут, можно обрывать лепестки. Да – нет, да – нет. А можно, я погадаю на самой большой ромашке?

Исаак.         Конечно. Они твои.

Эстер.( Берёт в руки ромашку.) Да – нет,  Да – нет.

Исаак.      Ты можешь взять не только самый большой, можешь взять любой цветок, все цветы подряд скажут тебе одно и тоже слово: «да, да, да, да». Цветы не могут сказать иначе.

Эстер.        Почему не могут?

Исаак.      Потому что они знают, какие слова должна услышать Суламифь, когда берёт в руки ромашку.

Эстер.        Откуда они могут это знать?

Исаак.       От своей бабушки, та – от своей бабушки, та – от своей прапрабабушки.

Эстер.        У цветов нет бабушек

Исаак.       Нет. Но у них есть память, которая передаётся по наследству.

Эстер.        Как у тебя сегодня с памятью?

Исаак.       Превосходно

Эстер.        Тогда скажи мне эти слова

Исаак.      Хорошо. (Читает.) О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна и ложе у нас – зелень. Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы. Положи меня, как печать, на сердце твоё, ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя. ревность, .стрелы её – стрелы огненные, она – пламень неслыханной силы. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением. Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, и польются ароматы его. Пусть придёт возлюбленная моя в сад мой и вкушает сладкие плоды его. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви…

Эстер.        Не надо дальше

Исаак.       Почему?

Эстер.        Я не хочу, не хочу быть Суламифь. У этой истории печальный конец.

Исаак.       Хорошо, не буду читать дальше

Эстер.        Скажи, Изя, мы уже большие?

Исаак.       Конечно.

Эстер.        Мы ведь почти взрослые, правда?

Исаак.       Конечно, правда.

Эстер.        Мне шестнадцать, тебе семнадцать с половиной, а вместе уже тридцать три с половиной

Исаак.      Нам с тобой уже много лет, конечно. У нас с тобой вместе даже пальцев на руках не хватит, чтобы их сосчитать.

Эстер.        Закрой глаза.

Исаак.       Закрыл.

Эстер.        Только не подсматривай.

Исаак.       Я не подсматриваю.

Эстер.        (Обнимает Изю и целует его.) Я больше не Суламифь?

Исаак.       Нет.

Эстер.        Кто же я?

Исаак.       Эстер. Моя Эстер.

Эстер.        А ты Изя. Мой Изя.

Исаак.       Эстер!

Эстер.        Ты хочешь что-то сказать мне?

Исаак.       Хочу.

Эстер.        Говори, говори, что же ты молчишь?

Исаак.       (Обнимает Эстер.)  Эстер….Я обещал Янеку не обижать тебя

Эстер.        Разве ты меня обижаешь? (Снова целует Исаака.).

Комната Эстер. Эстер и Исаак сидят обнявшись. Входит Авраам Липман

.Авраам.       Добрый вечер.

Эстер.        Добрый вечер. Садитесь пожалуйста.

                                                  Авраам садится.

Исаак.       Добрый вечер. Так о чём ты хотел поговорить с нами, отец?

Авраам.     Завтра ты играешь с Шогером.

Исаак.       Я помню, отец.

Авраам.     Эта игра. В ней мало смысла. Всё равно гетто скоро ликвидируют.

Исаак.       Ты хочешь, чтобы я завтра не вышел на игру?

Авраам.   Я не знаю. Гетто ждёт скорая ликвидация. У меня есть надёжный источник в комендатуре. Половину людей увезут в Панары, другую половину в концентрационный лагерь «Кайзервальде». Это под Ригой. А уж оттуда убежать нет надежды, потому что весь лагерь опутан проволокой, через которую пропущен ток высокого напряжения.

Исаак.       Ты что-то предлагаешь, отец?

Авраам.     Я? Нет. Но сегодня со мной разговаривал Рыжий. Ты, по-моему, знаешь его.

Исаак.       Я догадываюсь о ком речь.

Авраам.   Я ему понадобился, потому что мне известны разные способы выбраться из гетто так, чтобы тебя никто не заметил, и спрятаться так, чтобы никто не нашёл.

Исаак.       Да, отец. Никто не знает гетто лучше тебя.

Авраам.      Рыжий тоже так думает. Он пошутил, что человек много знает  лишь, когда вокруг глаз ложатся строчки морщин. Рыжий сказал, что в гетто уже много оружия, и пора выводить молодёжь. Он спросил: был ли ты комсомольцем? Я сказал, что нет. Что ты был слишком мал в то время, но сейчас ты подрос.

Исаак.        Это правда. Я очень даже подрос.

Эстер.         И я тоже подросла. И я тоже.

Авраам.     Это хорошо. А вы знаете, что необходимо партизанам?

Эстер.        Не знаю

Исаак.       Наверно оружие.

Авраам.    Оружие само собой. Но прежде всего требуются бойцы.

Исаак.      Слушай, отец, неужели ты думаешь, мы не понимаем таких простых вещей?  

Авраам.    Я так и думал, что вы всё понимаете. Так  вот, по словам Рыжего комитет ФПО принял решение вывести из гетто прежде всего  молодёжь. Всех сразу всё равно не увести.

Исаак.       Но что будет с теми, кто останется?

Эстер.        Что будет с моими родителями, с вами?

Авраам.     Не думайте о нас, дети. Я уже достаточно пожил. А твои родители – медики, их  не тронут.

Исаак.        Немцы могут не посчитаться ни с чем.

Авраам.     Могут. Но выбора у вас нет. Я понятно говорю?

Исаак.        Ещё как понятно.

Авраам.     Тогда слушайте дальше. Вся организация разбита на тройки. Рыжий полагает,                      что вас будет не меньше

Исаак:        А нас как раз трое.

Авраам.     Видишь, как всё складно. Подумайте, кто из вас будет командиром.

Исаак.         Тут и думать нечего. Тройка – это я, Эстер и Янек. Он и будет командиром. Да,   Эстер?

Эстер.        Конечно. Янек будет очень хорошим командиром.

Авраам.     Янек – это тот поляк?

Исаак.       Да, а что?

Авраам.     Послушайте, Изя, Эстер. Янек не может быть вашим командиром.

Исаак.       Это ещё почему?

Эстер.        Янек сам зашёл в гетто.

Исаак.       Да. Он мог остаться по ту сторону ограды, но он пришёл сюда, чтобы найти своего друга.

Эстер.        Да.

Исаак.       Ты не можешь его знать так, как мы. Верно, Эстер?

Эстер.        Да. Он будет самым лучшим командиром.

Исаак.       Отец, скажи прямо, ты не доверяешь Янеку, потому что он поляк?

Авраам.     Дело совсем в другом….

Исаак.        В чём?

Авраам.     Я не хотел, чтобы вы узнали это от меня. Но …… Янека больше нет в гетто. Сегодня увезли много людей, и Янека вместе с ними.

Эстер.        Этого не может быть!

Исаак.           Я тоже не верю. Можно увезти меня, можно увезти Эстер, но не Янека. .

Авраам.         .Но это так. Вместе с другими его повезли в сторону Панар.

Исаак.          Значит Янек жив. Разве люди допустят, чтобы Янека отвезли в Панары ? Он убежит, мужчины сбросят его. Даже раненного, даже мертвого.

Эстер.             Да, да . Люди не дадут отвезти его в Панары. Его не так-то легко увести, нашего Янека, потому что он…Янек.

Авраам.       Вы сами не верите в то, что говорите.

Исаак.          Нет верим. Мы пойдем искать его прямо сейчас, да Эстер ?

Эстер.           Да, да, сейчас.

Авраам.        Опомнитесь. На улице темно. Да вы из гетто не выйдете .

Исаак.           Выйдем. Ты нам поможешь. Ведь ты действительно знаешь его, как свои пять, исколотых портновской иглой пальцев. Пожалуйста, отец !

Авраам.         Я не могу вас отпустить.

Исаак.           Ты можешь.

Авраам.         Вы еще дети, погибнете ни за грош.

Эстер.         Вы просто не хотите нам помочь!

Авраам.      Дети мои, как же я могу хотеть этого ? Кто знает, удалось ли людям выручить Янека? А если удалось, неизвестно где его искать.

Исаак.         Известно. Ведь его повезли в сторону Панар. В той стороне и будем искать. Спросим у людей. Найдем.

Авраам.     Хорошо. Я помогу вам. Но сегодня искать бесполезно. В темноте вы никого не найдете. А завтра… Я поговорю с кем надо, скажу, что вы больны, и весь день ваш. Но договорились - только один день.

Исаак.       Ты забыл отец. У меня завтра партия с Шогером.

Авраам.     Значит выхода нет.

Эстер.        Выход есть. Я пойду искать Янека одна.

Исаак.      Исключено.  Одну я тебя не отпущу. Папа! Ты лучше меня знаешь, что я должен сыграть эту несчастную партию  с Шогером. Ты сам мне велел играть.

Авраам.   Тогда я не знал всего.

Исаак.      Ещё ничего не изменилось, папа. Пока ликвидируют гетто, может что-то произойдёт.. Может наши прогонят немцев. А детей надо спасать сейчас. И Янека надо спасать сейчас. Я прошу тебя, папа! Придумай что-нибудь. Ты же всё можешь.

Авраам.   Ну конечно. Прямо не Авраам Липман, а сам господь бог……. Хорошо. Играй свою партию с Шогером, а я сегодня же попрошу Рыжего, чтобы его люди прочесали местность аж до самых Панар. Если Рыжий откажет, я это проделаю сам. И если ваш Янек жив, он найдётся. Ты знаешь, Изя, я всегда был верен слову. Поверь мне и сейчас.

Исаак.       Я верю тебе, отец.

Авраам.    А теперь назовите мне имя командира вашей тройки , и я пойду.

Исаак.       Янек. Да, Эстер?

Эстер.        Конечно Янек.

Авраам.     Я понимаю вас. Но тройка есть тройка. Нужен ещё один человек, придется вам поискать себе третьего.

Исаак.       Нет, отец, нас трое, и это только кажется, что нас двое.

Эстер.        Да. Только кажется.

Авраам.     Всё равно нужен третий. Тройка есть тройка.

Исаак.       Нет.

Эстер.        Нет. Нас трое.

Исаак.       Мы сказали, что Янек наш командир, так оно и будет.

Авраам.     Ладно. Мне показалось, что вас двое. (Идёт к выходу, останавливается у дверей.) Буду ли я счастлив, когда снова увижу вас всех? Как вам кажется? А?

Гетто. Площадь. Охранники вталкивают Исаака.

Шогер.      Наконец-то. Имя. Громко!.

Исаак.       Я, Исаак Липман.

Шогер.     Исаак? Какое имя. Прямо из родословия Иисуса Христа. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его, и так далее. Но Исаак может и не родить Иакова. Отец передал мои условия?

Исаак…..  Да.

Шогер.      Ты их принимаешь?

Исаак.       Да.

Шогер.      Тогда приступим. ( Берёт в руки две пешки – белую и чёрную.)  Как думаешь, чей первый ход? Мой или твой?

Исаак.       Не знаю.

Шогер.      Всё на свете лотерея. Мир – лотерея, шахматы – лотерея, и твоя жизнь тоже лотерея. Но в лотерее чаще всего проигрывают. Поэтому я сразу предлагаю тебе чёрные. Конечно, чёрные – потеря темпа, но это и лучше. Быстрее проиграешь – вернее, жизнь сохранишь. Ну, как? Выбираешь чёрные?

Исаак.      Я предпочитаю угадывать.

Шогер.      Господин комендант.

Исаак.       Да, господин комендант.

Шогер.       Что ж, это твой выбор. ( Протягивает руки.)

Исаак.       Левая, господин комендант.

Шогер.     ( Разжимает руку.)  Твои белые. Я не виноват, ты сам выбрал. Начнём?

Исаак делает ход, бьёт по часам. Шогер отвечает. Первые пять ходов игроки играют почти блиц. Наконец, Шогер задумывается, делает ход и победно смотрит на Исаака.

Шогер.      Вот я тебя как! Лично мне нравится блицкриг. Но с тобой я предпочту медленную атаку.  (Исаак делает ход,  Шогер отвечает.)  А на это я так. Послушай, ты хоть благодарен мне? Тебе в жизни не представился бы случай играть на глазах у такой аудитории ( Вместо ответа Исаак делает ход.)  Однако. Но это ничего.  (Делает ход.)  Послушай, Исаак, ты абсолютно не волнуешься? А? Всё же я не думаю, чтобы человек мог сохранить спокойствие, когда можно проиграть самого себя. Внутри-то всё кипит? А? Не хочешь отвечать? (В ответ Исаак делает ход и сильно бьёт по часам.)  Ого! Ты заставляешь меня осторожничать.  (Делает ход.) Но я вижу весь твой замысел. Он у меня как на ладони. А представь себе, что я зазевался. Ты сгоряча влепил бы мне «мат». Сам подумай, чем бы это кончилось? Поверь, я совсем не хочу терять такого партнёра, как ты.  (Исаак делает ход.) А я на это так (Делает ход.) Представь, а что если бы я очутился на твоём месте, а ты сидел бы на моём стуле?.. Признаться, я бы изрядно поволновался. О, мой бог! К счастью, такой вариант исключён.  (Исаак делает ход.) Что? Жертва пешки? Ты жертвуешь пешку, Исаак?

Исаак.       Как видите, господин комендант.

Шогер.      Что ж, великий Капабланка утверждал, что лучшее опровержение жертвы – принятие её. Так ты знаешь, почему действительно невозможно, чтобы ты сидел на моём стуле? Если не знаешь, могу сказать. Шахматные фигуры – мёртвые деревяшки, но кое в чём они похожи на людей. Выигрывает только один король, второй должен сдаться. Мы, арийцы – короли, которые побеждают. Мне очень жаль, что ты из тех, кому положено сдаваться. Ты понял? Это азбучная истина, и потому каждый из нас сидит на своём месте. Иначе быть не может. Ты понял? Понял?

Исаак.      Я понял.  (Делает ход.)

Шогер(мрачнея). Однако. Кажется, я напрасно принял жертву. Сильный ход, Исаак. Но шахматы – это не только комбинации. Шахматы, прежде всего, - сила духа. (Делает ход. )   Вот такой тебе мой ответ. Ну, так как у тебя насчёт силы духа? Молчишь? У тебя есть девушка?  (Исаак отдёргивает руку от фигуры, которой хотел ходить.) Да я и так знаю, есть. Говорят, она очень красива. Я даже слышал что ты называешь её Суламифь. Не смущайся. Многие великие, среди них даже немцы, в восторге от еврейской выдумки про Суламифь и Соломона, .кстати Сулеймана по мусульмански.  А русский поэт Пушкин даже написал, начитавшись про Суламифь,  чудные стихи, «В крови горит огонь желанья». Ты знал это, Исаак? Нет? Во какой сюжет закрутили твои предки. Ведь вся  Библия – Новый Завет, Ветхий Завет – целиком еврейская выдумка. Потому-то у нас в третьем рейхе эта ваша Библия и не в чести. Но ты скажи, скажи подлинное имя твоей  Суламифь? Не хочешь?  Я же всё равно узнаю. И знаешь, кто мне в этом поможет 7 Ни за что не догадаешься. Твой брат, твой родной брат, как его… Касриэл.  Он конечно любит тебя, свою семью..Но всё же по образованию и природной склонности он философ и потому понимает, что от меня не следует ничего скрывать. Кстати, Исаак, может, ты забыл, твой ход.  (Исаак делает ход. Шогер мрачнеет.)  Да-а, я допустил промах. Нет, не с пешкой. Могу объяснить, если не ясно. Уговор с твоим отцом был неполным. Мне следовало добавить вот что: какова будет твоя участь, такой же будет и участь твоей девушки. У вас ведь одна судьба, не так ли? (Делает ход. Исаак отвечает. ) Не самый лучший ход, Исаак. Впрочем, для твоей безопасности он как раз самый подходящий. А вот и мой ответ. (Депает ход.) Ну как ? Нечем возразить?

Исаак.       Надо подумать.

Шогер.       Что ж , думай. Всё равно ничего не придумаешь. А у меня перерыв. Ты не возражаешь?

Исаак.         Нет.

Шогер.        Вот и отлично. ( Встаёт и , иронически поглядывая на Исаака , делает что-то похожее на зарядку. )

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же площадь. Исаак сидит за шахматным столиком , глубоко задумавшись. Шогер заканчивает свою странную гимнастику и тоже садится за столик.

Шогер. Всё ,Исаак, твоё время закончилось. Сдавайся или делай свой ход.

                  Исаак тянется к фигуре и останавливается.

Шогер    Чтоже ты Исаак? Взялся ,ходи!

Исаак.    Господин комендант , я ещё не взялся !

Шогер.   Нет, ты взялся, взялся. И все это видели. Ходи!  (Исаак нехотя делает ход, Шогер отвечает.)   Ты расстроен, что сделал неверный ход? Напрасно. Сегодня всё идёт так, как и должно быть. Ничего не попишешь. Я должен выиграть, а ты остаться в живых.  (Исаак делает ход.)  Ну, это тоже не лучший ход. Вот так я тебе отвечу.  (Д елает ход.)  Здорово, а?  (Исаак задумывается. Шогер оглядывая публику, продолжает.)   Как хорошо! Романтика! Вокруг темно, только освещена наша доска. Словно костёр. Представляешь, мы с тобой пастухи в Тироле, а фигуры – наше стадо. Мы пасём своё стадо, греемся у костра. Где-то наигрывает свирель, и слышны тирольские песни. Эх, и жизнь! Правда?  ( Поёт.) Лиа-лио-ли-лиу. Лиа-лио-ли-лиу…

Входит охранник и что-то шепчет на ухо Шогеру

Шогер.   Понял. (Встаёт.) Прервёмся, Исаак. Мы сделали ровно по сорок  ходов. Имеем право.  Окончание партии завтра , в это же время , на этом же месте. Приглашены все. (Уходит.)

Сцена темнеет. Освещается фигура Авраама Липмана.

Авраам. Я родил дочь Басю.

Комната Баси. На ней пунцовая блузка с открытым воротом и короткая тёмная юбка. Она прихорашивается перед зеркалом. Входит Авраам.

Авраам.	Ты опять куда- то собралась?
Бася .	Да, собралась.
Авраам.	И даже губы накрасила? Немедленно умойся. Забыла, что женщинам гетто запрещено красить губы?
Бася .	Ничего я не забыла. Просто хотела убедиться, что помада мне ни к чему. Губы и без помады алые.
Авраам.	Даже чересчур. Куда собралась не скажешь?
Бася .	Не скажу.
Авраам.	Послушай, Бася. Ты думаешь я ничего не знаю? Так ты ошибаешься. Добрые люди порассказали, что каждый вечер после работы, до наступления сумерек, тебя видят на улице, разгуливающей с гордым видом, а когда сумерки превращаются в ночь, тебя уже не видят на улице, и куда ты деваешься не известно. Но домой ты являешься только под утро, и провожают тебя всё время разные ухажёры. Впрочем, провожают они тебя не всегда. Люди всё видят, Бася, и им это не нравится. Особенно женщинам. Они смотрят на тебя с упрёком и злобой, впрочем некоторые даже с завистью…
Бася .	( Перебивает.) Да пусть смотрят, как хотят. Люди смотрят на всё по- разному и никогда не будут смотреть одинаково. Да, одни меня презирают, другие восхищаются, мне то что? Я жила и буду жить, так как мне хочется. И кто может сказать: правильно это или нет?
Авраам.	Я, твой отец, могу сказать, что так жить не правильно. Причём в любое время, не только в наше ужасное. А твои ухажёры? Ну что такое? Взять хотя бы… этого… ну как его… Руву?  Ведь он совсем мальчик. Ему только семнадцать лет.
Бася.	Ну и что? Я то тут причём? Стоит мне выйти из своего дома, как Рува тоже выходит из соседнего и всегда идёт за мной следом, причём всегда держит между мной и собой расстояние в двадцать шагов- ни больше, ни меньше. Но я всегда знаю, что Рува идёт следом. Первое время было чудно, я стеснялась, а потом привыкла. Он действительно слишком молод, и это не моё дело, если парню так уж нравится ходить за мной по пятам. Он мне ни сколько не мешает. Расстояние в двадцать шагов он всегда выдерживает, а когда ко мне кто-то подходит, Рува исчезает, растворяется в темноте. Правда когда я возвращаюсь домой, я снова вижу, что Рува стоит за углом, но мне это совершенно безразлично.
Авраам.	Насчет Рувы я понял..А вот что у тебя с фельдфебелем  Гансом Розингом?
Бася .	Ничего. Кстати, папа, он не родился фельдфебелем. Мы ведь с ним вместе учились в гимназии. Ты его не помнишь?
Авраам.	Я должен помнить фельдфебеля Розинга? Смешно. Хотя… вокруг тебя всегда вились мальчики, и один из них, веснушчатый блондин…
Бася .	Это был он.
Авраам.	По- моему он у тебя не пользовался особым успехом.
Бася .	Никаким успехом не пользовался. Но теперь он решил взять реванш. Следит за мной не хуже Рувы. А в последние дни появляется всё чаще и, путая немецкие, литовские и еврейские слова, пытается убедить, что его отношение ко мне не изменилось. Он словно забыл, что нынче другие времена, что гетто не гимназия, а он, Ганс Ризонг, не гимназист, а фельдфебель немецкой армии. Кстати, сегодня он собирается сообщить мне нечто важное. Такое важное, что по его словам, должно перевернуть всю мою жизнь.
Авраам.	Послушай, Бася. Я кое- что узнал про твоего фельдфебеля. Немцы бывают разные, но как раз этот- отъявленный негодяй. Вспомни свою несчастную сестру, Рахиль!
Бася .		Причём тут Рахиль? Разве она умерла не после неудачных родов?
Авраам.		Да. Но ты знаешь, что это были за роды? Нет? Так я тебе скажу. Над Рахиль и ещё десятью женщинами проводили эксперимент по искусственному осеменению. Когда Рахиль поняла это, она сошла с ума.
Бася .		Какой ужас. Я ничего этого не знала. Я только слышала, что Рахиль и ребёнок погибли… Но причём здесь Ганс?
Авраам.		Ганс Розинг был среди тех, кто отлавливал женщин для эксперимента.
Бася .		Я не оправдываю Ганса, но он мог не знать про эксперимент.
Авраам.		Всё он знал. Ганс Розинг не просто фельдфебель. Он работник оперативной службы штаба Альфреда Розенберга, и если он собирается перевернуть твою жизнь, с тобой может произойти что- то ужасное. Будь на стороже, Бася. Держись подальше от всех фельдфебелей, особенно от этого.
Бася .		Спасибо, что предупредил. Но я всё-таки узнаю что такое особенное собирается мне предложить бывший гимназист Ганс Розинг.
Авраам.		Ах, Бася, Бася. Ты не слушаешь меня, а ведь я всегда советовал не только тебе, всем своим детям только хорошее. Я мечтал, что Инна продолжит свою карьеру в Америке, что Касриэл закончит университет и станет вторым Спинозой, а Изя будет шахматистом не хуже Решевского. Тебе бог не дал таких талантов, зато наградил красотой, а красота- тоже талант. Ты должна быть достойна своей красоты, и со временем она тебе поможет удачно выйти замуж. А ты ведёшь себя так, что стыдно кому-нибудь рассказать, и я, твой отец, готов сквозь землю провалиться, лишь услышу твоё имя.
Бася .		Не надо за меня стыдиться, я никому плохого не делаю. И мне бесконечно жаль Инну, Рахиль, мне очень жаль всех. Но у меня пока есть ещё моя жизнь, и я буду жить, как считаю нужным. Я хочу, чтобы ни один день из этой моей жизни не пропал зря, потому что всю свою жизнь, все свои сорок женских лет, мне надо прожить за один год, даже за пол года, а может и того меньше. А теперь мне пора, Папа. (Отходит от зеркала и направляется к выходу.)

Улочка гетто. Появляется Бася. Она идёт красивой походкой, покачивая бёдрами. Вдруг из темноты возникает Рува.

Рува.           Постой.

Бася.          ( Останавливается.) Ты ?

Рува.           Я.

Бася.           По-моему ты нарушил наш негласный договор. Расстояние между нами- двадцать шагов. Ни больше, ни меньше.

Рува.           Да. Но сейчас я подумал…

Бася .          Что ты подумал, малыш?

Рува .          Сюда идёт Ганс. Он тебя ищет, ты ведь знаешь. Вот я и подумал: может ты хочешь скрыться? Я помогу.

Бася .          Ганс? Я не собираюсь прятаться от Ганса. Мне всегда приятно с ним встретиться. Разве ты не заметил?

Рува            Не заметил. Ладно. Как знаешь ( Исчезает.)

Бася         . Рува! Ты куда исчез? Явись снова. ( Про себя. ) Может я разговаривала с человеком, которого здесь вовсе не было?

                                             Появляется Ганс.

Ганс .          Ты опять на улице, Бася?

Бася .          Я опять на улице, Ганс.

Ганс .          Ты каждый день… так?

Бася .          Каждый день.

Ганс .          Я просил, я столько раз просил тебя.

Бася .          Ты лезешь не в своё дело, Ганс.

Ганс .          Ладно.  Всё это ерунда. (Берёт её руки в свои.)

Бася .          Пусти. (Пытается вырваться.)

Ганс .         Всё это, правда, ерунда. Я пришёл не затем, чтобы тебя упрекать. Я тебя ни в чём не виню и никогда ничем не попрекну. Но ты должна понять, что мне трудно. Ты так… ежедневно… изо дня в день… с кем- то встречаешься…А я не имею права коснуться твоей руки!

Бася .          Какой ты …герой. ( Смеется.)

Ганс .         Перестань смеяться. И не смотри на меня. Когда ты смотришь так, я могу тебя убить. Лучше выслушай меня.

Бася .          Хорошо, я выслушаю. И не буду смеяться и смотреть на тебя.

Ганс.        Это началось ещё в гимназии. Вокруг тебя всегда было магнитное поле. Оно многих притягивало, но меня больше всех. А теперь, когда ты выросла, это поле усилилось в сто раз. Когда ты не спеша идёшь по улице, покачивая  бёдрами в такт шагам и гордо выгнув великолепную шею,  хочется вытянуться по швам и отдать тебе честь. Какую юбку или блузку ты ни оденешь - тебе всё к лицу, и даже жёлтая звёздочка на твоей груди становится похожей на украшение. Ты такая одна в целом мире и не можешь, не должна разделить судьбу этого гетто. Я хочу спасти тебя и спасу. Я уже написал своему отцу, и он не возражает… он согласен тебе… нам помочь. Он всё устроит… документы будут настоящими, со всеми печатями. Через месяц я получу назначение в Италию. Мы будем жить в Риме, потом в Венеции. В Италии не надо скрываться. Ты всё забудешь. Почему ты не отвечаешь?

Бася .       Неужели такое возможно?

Ганс .       Да! Да! Ты станешь итальянкой. У тебя будет итальянский паспорт. Мы выберем тебе самое красивое имя. В Риме не надо прятаться, и мы поженимся.

Бася .       Это потрясающе.

Ганс .       ( Снова берёт её руки в свои. ) Я знал, что ты согласишься. Я даже не сомневался. Мы уговорились с моей хозяйкой, она спрячет тебя в своём чулане. Ни одна собака тебя не найдёт. У тебя будет радиоприёмник, всё что захочешь. Я сожгу твои жёлтые звёзды, ты забудешь, что они когда- то были. Сегодня ещё нельзя. Надо привести в порядок чулан, твою новую комнату. А завтра вечером я приду и уведу тебя из гетто. Ты слышишь меня?

Бася .       Я слышу.

Ганс .       Жди меня завтра здесь, в этой же подворотне, в десять вечера. Ты слышишь?

Бася .       Слышу.

Ганс .       И пока мы не уедем, я буду приходить к тебе каждый вечер. Слышишь, Бася?

Бася .       Да, я слышу. А скажи, Ганс, в этом чулане мы будем спать вместе?

Ганс .       Конечно, ведь всё равно мы скоро поженимся.

Бася .       Ганс, а почему у тебя такие холодные руки? Мне кажется, что ты весь такой же холодный и скользкий. Как лягушка.

Ганс .       Нет, я не как лягушка. И завтра же тебе это докажу.

Бася         Что же. Я рада, Ганс. Знаешь, Ганс, я довольна и очень рада.

Ганс .       Не сомневаюсь. Любая на твоём месте была бы рада.

Бася .      Погоди, Ганс. Ты знаешь чему я рада? Я очень довольна и очень рада, что не ты стал моим первым мужчиной. Хотя такое вполне могло быть, при нравах нашей гимназии, правда? И ты никогда не будешь тем мужчиной, с которым я могла бы что- то чувствовать.

Ганс .       Бася, ты что?

Бася .       Уходи, и больше не смей даже приближаться ко мне.

Ганс .       Бася! Опомнись. Без меня ты пропадёшь, погибнешь, как все остальные. Я хочу спасти тебя.

Бася .       Уходи, ты мне противен, Ганс.

Ганс .       Ах так (Бьёт Басю. ) Шлюха! Да как ты смеешь.( Бьёт другой рукой.)

Бася .       Перестань. Уйди. Уйди.

Ганс .       Потаскуха, потаскуха.( Снова замахивается. )

                     Появляется Рува. Он успевает схватить  Ганса за руку.

Рува .       Уходи! Мотай отсюда! Ты слышал, что сказала Бася?

Ганс .       Ты ещё тут… Кто ты ей? Она валяется с тобой? Да? Эта красотка с кошачьими глазами… Да? ( Тянется к кобуре. )

Рува .       Проваливай отсюда, Розинг. И не хватайся за кобуру, а  то я так двину, что от тебя останется только мокрое место, фельдфебель.

Ганс .       ( Отдёргивает руку от кобуры. ) Ладно. Но вы ещё пожалеете. Вы оба ответите своими жизнями за оскорбление. Вы…

Рува .       Я тебе сказал, мотай отсюда. ( Замахивается.)

Ганс убегает.

                 Успокойся. Он будет бежать до самых ворот гетто, а там не известно, может пойдёт шагом. И я пойду. Моё расстояние ведь тебе известно: двадцать шагов- ни ближе, ни дальше. ( Хочет уйти.)

Бася .       Постой. (Берёт его за руку. ) Ты совсем молод, А у тебя такой большой, жёсткий кулак. Ты ремесленник?

Рува .       Нет. Я дроблю камень.

Бася .       Как странно. Камни, даже разбитые, будут лежать долго, может быть целый век, а ты, который дробишь камни, можешь завтра или даже сегодня оказаться в чёрном автомобиле, который отвезёт тебя в Панары. Скажи, Рува, ты уже успел познать женщину?

Рува         Нет. Мне только семнадцать лет.

Бася .       Что ж. Идём. Ты хочешь пойти со мной?

Рува .       Я всегда хочу с тобой. Пока возле тебя не появится мужчина и не уведёт куда-то.

Бася .       Сегодня меня никто никуда не уведёт. Я уже не пойду туда, где должна сейчас быть. Понимаешь?

Рува .       Да.

Бася .       Тогда пойдём. Здесь нас могут увидеть.

Рува .       Пускай видят. Чего ты боишься?

Бася .       Я не боюсь. Чего мне бояться. А тебе будет не удобно. Ведь я уже старуха, а ты так молод.

Рува .       Но тебе двадцать лет.

Бася .       Это по паспорту. А так мне уже тридцать, может даже и все тридцать пять. Ты не знал, что я такая старая?

Рува .       Всё равно, тебе только двадцать. Не важно. Всё равно двадцать.

Бася .       Я тебе нравлюсь?

Рува .       Да. Очень.

Бася .       Тогда пойдём.

Подвал. Входят Бася и Рува

Бася .       Проходи, Рува. Про этот закуток никто не знает. Только я и мой брат Касриэл. Но он сюда не придёт. Я точно знаю. Его вызвал  к себе сам Шогер.

Рува .       Зачем?

Бася .       Я не знаю. Здесь славно. Правда? Там в углу, видишь? Когда мне хочется побыть одной, я прихожу сюда и сижу на этой скамейке. Садись, Рува.( Они садятся рядом. ) Тебе нравится сидеть здесь?

Рува .       Очень нравится.

Бася .       Это правда, что здесь никто со мной не был.

Рува .       Я верю тебе, Бася.

Бася .       Тогда чего же ты ждёшь?

Рува .       Не знаю.

Бася .       Ты любишь меня, Рува?

Рува .       Люблю.

Бася .       Дотронься до меня. Почему ты не прикоснёшься ко мне?

Рува .       Не знаю.

Бася .       Тогда я сама.( Обнимает его, целует.) Обними меня крепче.

Рува .       Не хочу. ( Отстраняется от неё. )

Бася .       Ты любишь меня?

Рува .       Люблю.

Бася .       Так что же ты?

Рува .       Это не нужно.

Бася .       Не нужно?!

Рува .       Нет, не нужно.

Бася .       Но больше я ничего не могу тебе дать. Больше у меня ничего нет.

Рува .       Не важно, всё равно не надо.

Бася .       Как это всё печально.

Рува .       Такая у нас сейчас жизнь. Но не плачь. Не надо, Бася. Никогда не надо плакать.

Затемнение. Освещается фигура Авраама Липмана.

   Липман.    Я родил сына Касриэла.

Квартира Шогера. Он сидит за шахматным столиком и анализирует отложенную партию.

Шогер.      Значит так. Если я встану конём на Е3 и ферзём на G4, то сразу создам для белых матовую ситуацию. Но встать моему коню на Е3 мешает его пешка D2. Значит что? Значит, надо её ликвидировать. Но как?.. А очень просто: пешечной атакой на ферзевом фланге.

Входит Ганс.

Ганс.         Фельдфебель Ганс Розинг по вашему приказанию прибыл.

Шогер.      А! Ганс! Подойди. Ты играешь в шахматы, Ганс?

Ганс.         Не играю, герр комендант.

Шогер.      Жаль, что ты не играешь. Я думал, ты мне поможешь провести домашний анализ.  Выходит, от тебя никакого толку, Ганс?

Ганс.         В шахматах никакого.

Шогер.      Ну, ничего. Тут должен подойти один тип. Уж он точно разбирается в шахматах. А каким спортом ты увлекаешься??

Ганс.         Я играю в футбол. Это мой любимый вид спорта, герр комендант.

Шогер.      Разве? А у меня есть сведения, что у тебя любимый вид спорта – девушки. Вернее, одна девушка. Назови мне её имя.

Ганс.         Я не стану называть её имя, герр  комендант.

Шогер.      Вот как? Ты знаешь о ней что-то предосудительное?

Ганс.          Нет, не знаю, герр комендант.

Шогер.      Ты не искренен со мною, Ганс, и напрасно. Как ты думаешь, почему я пригласил тебя сюда, к себе домой, а не в комендатуру?

Ганс.          Я не знаю, герр комендант.

Шогер.       И не догадываешься?

Ганс.          Не догадываюсь, герр комендант.

Шогер.       Ладно. (Достаёт из ящика стола письмо.) Узнаёшь?

Ганс (с волнением). Это моё письмо к родителям, герр комендант.

Шогер.         Совершенно верно, твоё письмо родителям, в котором ты сообщаешь им о своём решении жениться на этой… как её, Басе Липман, и просишь их содействия в укрытии этой самой Баси. Военная цензура переслала мне твоё письмо. Ты что, с ума сошёл? Ты действительно хочешь на ней жениться?

Ганс.            Это не так, герр комендант.

Шогер.        Что? Тогда как понять твоё письмо? Или оно всё-таки не твоё?

Ганс.           Моё.

Шогер.       Хорошо, хоть не отпираешься.

Ганс.           Я с самого начала не отпирался. Это была минутная слабость. Она прошла.

Шогер.       Похвально. Похвально, что осознал свою глупость. Но как быть с письмом? Оно зарегистрировано военной цензурой и направлено мне для расследования, о результатах которого я обязан их известить. Что будем делать, Ганс?

Ганс.           Накажите меня, герр комендант, я совершил проступок.

Шогер.       Это само собой. А ты знаешь, как называется твой, как ты говоришь, проступок? Нет? Расовым преступлением он называется и по закону сурово карается. Вплоть до смертной казни. Конечно, фюрер не против, чтобы оккупированные народы рожали ему детей от немецких солдат. Он даже за. Эти дети, когда вырастут, не займут командные посты, но они будут солдатами, а фюреру нужно много солдат. Однако дети от жителей гетто ему не нужны. Им вообще запрещено иметь детей. Ты же осмелился нарушить запрет самого фюрера, и я теперь не знаю, как тебе помочь.

Ганс.           Простите меня, герр комендант. Я не нарушал запрета фюрера, герр комендант. Бася мне нравилась в гимназии, когда у нас, в Прибалтике, ещё не знали про запрет фюрера. Причём, она сама меня отвергла, герр комендант. Поверьте, между нами ничего не было, герр комендант.

Шогер.        Ничего не было? Это точно?

Ганс.            Клянусь, ничего. Мы даже не целовались, герр комендант.

Шогер.        Ну и дурак. Помнится, в юности один мой друг тоже был влюблён в прекрасную еврейку, и между ними всё было. Он до сих пор её вспоминает и облизывается. Но тогда были другие времена, тридцать третий год ещё не наступил. А у тебя иная ситуация.

Ганс.           Но герр комендант, я действительно не совершил расового преступления.

Шогер.       Ты совершил его в сердце своём, и за это придётся ответить. Как?  Это будет решать твоё начальство, то есть я. А моё решение зависит от того, как пойдёт наша беседа. Потому-то я и пригласил тебя к себе домой. Тут нет лишних ушей. Скажи, Ганс, твоя  Бася случайно не дочь старого Авраама Липмана?

Ганс.           Дочь.

Шогер.       Что ж. Это судьба. У тебя, Ганс, появился шанс. Садись к столу. Вот тебе бумага, авторучка. Пиши! (Диктует.). «Коменданту  Адольфу Шогеру». С новой строки. «Довожу до Вашего сведения, что я, фельдфебель Ганс Розинг, неоднократно подвергался домогательствам со стороны Баси Липман…»

Ганс.            Но, герр комендант, она даже мыслей таких не имела.

Шогер.         Пиши, пиши, если хочешь жить. «…домогательствам со стороны Баси Липман проживающей…» Адрес знаешь?

Ганс.            Знаю, герр комендант.

Шогер.        Укажи точный адрес. Далее пиши: «…Прошу оградить меня…»

Ганс.            Герр комендант!

Шогер.         Что ёщё?  Адрес указал?

Ганс.            Указал, герр комендант.  Раз уж я написал про Басю, можно напишу и про Руву?

Шогер.          Какого такого Руву?

Ганс.              Рува – это ухажёр Баси.

Шогер.           То есть её любовник?

Ганс.              Что вы, герр комендант, он ещё молокосос.

Шогер.           И всё равно ты хочешь его убрать?

Ганс.               Он это заслужил.

Шогер.             Ах, Ганс, Ганс. Во всём надо знать меру. Ну, в чём ты хочешь его обвинить? Тоже в сексуальных домогательствах? Неужели ты такой душка, Ганс, что все от тебя без ума: и мужчины, и женщины? (Хохочет). Ладно. Пиши, что просишь оградить тебя от домогательств Баси Липман и её сутенёра Рувы. Укажи его фамилию и адрес, а то как мы его найдём? Слушай, а что это за имя такое, Рува? Никогда не слыхал, прямо собачья кличка.

Ганс.               Рува – это сокращённое от Рувим.

Шогер.           Тогда так и пиши: «Рувим». Ну и имена у наших с тобой клиентов: Авраам, Исаак, Рувим, Борух, Янкель. Заметь, не Якоб и не Яков, а именно Янкель. Чтобы не быть похожими на всех. То ли дело наши имена: Курт, Ганс, Вольф. Или как у нас с фюрером – Адольф. Музыка, а не имена. Ну, закончил свою писанину? Поставь подпись, число и давай сюда (Забирает докладную у Ганса. просматривает её и небрежно кидает в ящик стола,.) Тебе крупно повезло. Ни Басю, ни этого несчастного Руву, или как его там, Рувима, ты больше никогда не увидишь. Обещаю. В благодарность ты будешь выполнять мои деликатные поручения.

Ганс.              Я готов, герр комендант.

Шогер.          Ещё бы ты был не готов. Ведь твоё письмо родителям будет лежать у меня в сейфе. И если ты меня хоть раз ослушаешься, я дам ему ход.

Ганс.                Я не дам для этого повода, герр комендант.

Шогер.             Надеюсь. А для начала к завтрашнему утру подготовь для меня список солдат, ведущих пораженческие разговоры. Сейчас не сорок первый год. Время быстрых побед прошло. Я должен быть в курсе настроений своих солдат.

Ганс.               К утру требуемый список будет готов, герр комендант.

Шогер.            Отлично. Можешь идти.

Ганс.               Доброй ночи, герр комендант.

Шогер.            Доброй ночи, Ганс, и радуйся, что проведёшь её в казарме, а не в Лукишкской тюрьме.

Ганс уходит. Шогер склоняется над шахматной доской.

Шогер.            Значит так. Мой конь на Е3 и ферзь на G4 дают белому королю мат. Но вначале надо блокировать его пешку D2. Как же это сделать?

Входит Касриэл.

Касриэл.         Добрый вечер, господин комендант. Я прибыл в соответствии с Вашим приказанием.

Шогер (приветливо). О! Касриэл, проходи. Как раз вовремя. Ты, конечно, играешь в шахматы?

Касриэл.        Играю, но не так хорошо, как мой брат Изя.

Шогер.           Но всё же играешь. Взгляни сюда. (Подводит Касриэла к шахматному столику.) На доске все фигуры стоят в точно таком порядке, как перед перерывом. Оцени позицию. Несомненно, у меня явное преимущество. Стоит моему коню встать не Е3, а ферзю на G4, белым мат. Ты согласен, Касриэл?

Касриэл.        Конечно, я с этим согласен, но дело в том, что вряд ли ваш конь встанет на Е3. Изя не допустит этого.

Шогер.           Что значит не допустит? А моя пешечная атака на ферзевом фланге? Она неудержима.

Касриэл.        Ещё как удержима. Если переместить чернопольного слона белых на В4. Вот так. (Делает ход.) Далее неизбежен размен ферзей и переход в эндшпиль, благоприятный для Изи.

Шогер.           Э, Касриэл! Ты что? Говори да не заговаривайся. Ты, что же, считаешь, что имея такую замечательную позицию, я могу проиграть?

Касриэл.        Почти наверняка проиграете. Но не расстраивайтесь, господин комендант. Изя – сильный игрок. Вы и так продержались целых сорок ходов. Беда в том, что вы приняли жертву пешки. Как говорится: «Берегитесь даров Данайцев». Впрочем…

Шогер (с надеждой). Что?

Касриэл.      . Я не исключаю ничьей. У белых будет выбор: поставить мат или предложить вечный шах. Но это зависти от Изи.

Шогер.           Значит, будет ничья. Мы с твоим братом в добавление к шахматам ведём психологическую игру, в которой сам Капабланка мне не соперник. Исаак не захочет вместе с победой положить свою голову на стол. И всё же, Касриэл, какой первый ход ты мне посоветуешь на завтра?

Касриэл.        Я бы пошёл пешкой на С5.

Шогер.           Браво, Касриэл, я и сам так думал. Пешечная атака. И ещё неизвестно чья возьмёт. А скажи, Касриэл, у твоего брата есть девушка?

Касриэл.        Я не знаю. Изя в таких делах скрытен.

Шогер.           А я вот точно знаю, что есть Узнай и мне сообщи её имя, фамилию и адрес ещё до наступления рассвета. Не бойся меня разбудить. Ты понял, Касриэл?

Касриэл.        Не совсем.

Шогер.           Ничего, скоро поймёшь. (Выкатывает тележку с едой и напитками.)  Садись поудобнее, ешь, пей. О делах поговорим позже, куда нам торопиться.

Касриэл.         Разве мы уже не поговорили?

Шогер.            Что ты, Касриэл, наша с тобой партия только начинается. Что предпочтёшь из напитков? Французский коньяк, чешское пиво, русскую водку? Лично я люблю водку. Ты, наверно, тоже? Начнём с неё. (Разливает водку и с ходу выпивает из своей  рюмки.). Я читал в твоём деле, Касриэл, что ты почти закончил философский факультет. Магистра получить не успел, но бакалавра всё-таки отхватил. Это так?

Касриэл.        Да.

Шогер.           Скажи, ты читал Ницше?

Касриэл.        Я читал не только Ницше. Я читал и Шопенгауэра, и Спинозу, и Фрейда, и апостолов Христа, читал Священное писание и Карла Маркса.

Шогер          . О, да ты- сверхчеловек, Касриэл.

Касриэл.        Что вы, господин комендант, я просто скот под названием человек.

Шогер.            Ну, ну, Касриэл. Ты слишком впечатлителен. Что с тебя взять, бакалавр, философ. Впрочем, я тоже философ и сейчас тебе преподам небольшой урок. Подойди к окну, Касриэл.

Касриэл подходит к окну.

                        Что ты видишь?

Касриэл.        Я вижу ночь.

Шогер.           И всё?

Касриэл.        Всё. Ночь как ночь. Чёрные крыши, чёрная земля, чёрное небо. В такую ночь человек с чёрной, как ночь, душой не моргнув глазом может подойти к вашей калитке, постучать пять раз, потом ещё один. Часовой откроет калитку и проведёт к вам. И никто не заметит человека с чёрной душой. Он сольётся с тёмными цветами мира и не увидит ни мира, ни себя. Нет разницы в цвете. Всё на один манер. И ничего не различить: ни души, ни неба, ни чёрных крыш. Благодать.

Шогер.            Браво, бакалавр. Однако, ты к себе слишком строг. Это потому, что пришёл ко мне первый раз. В следующий раз тебе будет легче. А на десятый раз совсем легко. Замечу только: это же очень хорошо, что ты пришёл ко мне никем незамеченным. А теперь продолжим урок. Ты помнишь слова епископа Джорджа Беркли: «Все познаваемые нами предметы есть мысли, но раз это так, то что же мы воспринимаем глядя на мир, как не наши собственные идеи?».

Касриэл.        Да, Беркли говорил что-то похожее.

Шогер.           Попробуем подтвердить его слова. Снова подойди к окну, но на этот раз закрой глаза. Что ты видишь?

Касриэл.         Ничего не вижу, господин комендант.

Шогер.            Отлично. Не открывай глаза. Согласно Беркли, ,а без него не обходится ни один учебник философии, раз ты ничего не видишь, ничего и нет. Всё исчезло, реального мира не существует, а есть только иллюзия. Но если мир – иллюзия, ты как хочешь, так и видишь. Кто сказал, что ночь черна, что светит месяц? Я говорю тебе, Касриэл, что ночь бела, как день, а месяц и вовсе не существует – просто банальное, никчемное пятно. Согласись с этим, Касриэл. Ведь это так.

Касриэл.        Получается, что так. Вы меня убедили, господин комендант.

Шогер.           А теперь открой глаза, Касриэл, и ответь: кто, получается, есть ты?

Касриэл.        Если чёрная ночь – это белый день, а месяц – обыкновенный жёлтый блин, то и я не скот под названием человек, а скотина, именуемая сверхчеловеком.

Шогер.            Ну вот и всё, урок закончен. Раз ты – сверхчеловек, тебе всё равно, какого цвета у тебя душа: белого, чёрного, да хоть зелёного. Тем более, что душа – тоже иллюзия. И ты сам – иллюзия. Независимо от того, сверхчеловек ты или нет. Что в нынешних условиях и доказательства не требует.

Касриэл.        Простите, господин комендант, но тогда вы тоже – иллюзия.

Шогер.           Я – нет. Потому что могу достать браунинг и пристрелить тебя. То есть положить конец иллюзии.

Касриэл.        Но раз вы можете уничтожить иллюзию, а иллюзия, как мы выяснили, целый мир, то получается, что вы – человекобог. Но ведь это тоже иллюзия, господин комендант.

Шогер.           Тссс! Мы слишком далеко зашли. Человекобог у нас один – наш фюрер. И обсуждать иллюзия он или нет… За такое не то что тебя – меня посадят. Однако, Касриэл, ты так до сих пор и не выпил из своей рюмки.

Касриэл.        Спасибо, я не пью.

Шогер.           Когда я угощаю, нельзя отказываться. Пей!

Касриэл.         Спасибо, господин комендант, но нет.

Шогер.           Не валяй дурака, Касриэл, и подойди ближе. Положи-ка руку на стол. Не так. Ладонью вниз. Теперь смотри на меня. (Вынимает из кобуры браунинг.) Не бойся, не убью. (Берёт браунинг за ствол и резко бьёт рукояткой по мизинцу Касриэла.)

                                                      Касриэл взвизгивает.

                      Тихо, Касриэл. Я только по ноготку мизинца. Смотри, как аккуратно. Ни кусочка кожи не содрал. Садись, Касриэл, чего уж теперь.

                                                      Касриэл садится.

                     Выпей и всё пройдёт.

                                  Касриэл опрокидывает в рот сразу три рюмки подряд.

                        Вот видишь. Я знал, что ты хочешь выпить. Ну, больше не болит?

Касриэл.        Болит.

Шогер.           Ничего, пройдёт. Ешь. А то голова закружится. Посмотри, какой стол. Колбаса, сыр, масло.

Касриэл.        Я сыт.

Шогер.           Что ж так? Ах, Касриэл, Касриэл. Ну ладно, давай руку.

Касриэл кладёт на стол руку.

Ты хочешь искалечить другую руку? Нет, я не допущу этого. Давай другую, ту, что была. Ей то уж всё равно.

                               Касриэл кладёт на стол другую руку.

Молодец, правильно положил руку, ладонью вниз. (Снова достаёт браунинг и бьёт рукояткой, но на этот раз не по руке, а по столу)

                              Касриэл с визгом отдёргивает руку.

Что ты визжишь? Я ведь по столу ударил, а не по руке.

Касриэл с жадностью бросается на бутерброд.

Однако, какой у тебя аппетит, Касриэл. Видишь, я знал, что ты хочешь есть. А теперь хлебни коньяку, он прямо из Шампани, поцеди пива, оно из Пельзена. Учись радоваться жизни. Не зря же еврейский проповедник Екклесиаст… Слышал про такого?

Касриэл. (Он захмелел.) Это который из Священного писания?

Шогер.          Точно. Так вот он сказал: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твоё радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих ….И не будь слишком строг и не выставляй себя слишком мудрым, ибо зачем тебе губить себя? ». (Достаёт патефон, заводит, ставит пластинку.)  Это танго. Его написал Оскар Строк. Кажется, он - польский еврей. Мне всё равно. Бизе, Мендельсон, Оффенбах, Кальман, список можно продолжить. Их музыка не стала хуже от того, что все они – евреи. Другое дело  - книги. Гейне, хоть и считал себя немецким поэтом, никогда им не был, потому что, будучи евреем, не понимал, что такое немецкий дух. Однако, ты загрустил, Касриэл. Наверное, хочешь потанцевать?

Касриэл. (Язык у него заплетается.) А с кем? С вами?

Шогер.          Что ты. У меня в соседней комнате – польская красотка из дома «Только для немецких офицеров». По секрету и только тебе. Это знаменитая в прошлом певица Мария Блажевская. Она подрабатывает у нас под псевдонимом Ядзя. Мы, чтобы она не убежала, поставили ей на бёдрышко клеймо(Останавливает

                      . патефон и кричит.)  Ядзя!

Входит Ядзя (Мария Блажевская)

Ядзя.               Дзэнь добжий, панове (Улыбается.)

Шогер.            Отличная девушка, правда, Касриэл? А как поет. Ты любишь оперу, Касриэл?

Касриэл.         Нет.

Шогер.            Ничего. Услышишь как поёт Ядзя –полюбишь.( Садится за пианино) Спой нам что-нибудь из Аиды, Ядзя.

                                               Ядзя поёт. Шогер ей аккомпанирует.

Шогер (по окончанию номера). Что скажешь, Касриэл?

Касриэл.         Здорово!

Шогер.            И мне понравилось. А теперь, Ядзя, покажи пану свои вкусные рёбрышки

.                                              Заводит патефон

Ядзя.               Дзянькую пана за милость. (Танцует вокруг Касриэла, постепенно раздеваясь.)

Захмелевший Касриэл тянет к Ядзе руки, а Шогер иронически наблюдает за    происходящим. Наконец, Шогер останавливает музыку.

Шогер.           Достаточно. Выйди, Ядзя.

Ядзя выходит.

            Оставим её для следующего раза. Хорошо, Касриэл?

Касриэл.        Как скажете, господин комендант.

Шогер.           Касриэл, ты читал Маркса?

Касриэл.        Ну у вас и переходы. От Ядзи к Марксу. Я же говорил, что читал.

Шогер.           Ты слишком начитан, Касриэл. А ваш Екклесиаст говорил: «Много читать – утомительно для тела». Тебе ещё двадцати пяти нет, а ты выглядишь на все тридцать… Ну и чему учил Маркс?

Касриэл.        Он учил, что нам нечего терять, кроме своих цепей. Таки этот Спиноза Карл Маркс был прав. У кого ничего не осталось – тому нечего терять.

Шогер.           Маркс ошибался. Ты можешь потерять жизнь. Посмотри эти фотографии. Не отворачивайся. Смотри, смотри. Тут отрубленные пальцы, руки, головы.

Касриэл.         Я не могу.

Шогер.            Ну! (Достаёт браунинг.)

Касриэл (в ужасе). Прошу вас, господин комендант, не надо фотографий.

Шогер.           Хорошо. (Прячет браунинг, убирает фотографии) Я знал, что мы договоримся. Расскажи мне, что тебе известно о ФПО?

Касриэл.        Я знаю только, что знают все. Партизаны в гетто действительно есть. Говорят, что они изготовили собственными руками мину, которую сами и подложили под железнодорожный путь около Новой Вильны.

Шогер.            Ещё что?

Касриэл.         Ещё я знаю, что ваши обнаружили геттовских партизан во дворе дома номер двенадцать по улице Страшуно. Те бросили в ваших несколько гранат. Тогда ваши озверели и тут же взорвали весь дом, похоронив под его руинами не только партизан, но и находившихся там женщин и детей.

Шогер.            Ещё.

Касриэл.        Я слышал, что вам удалось схватить Гирша Миттенберга, командира партизан, но ему удалось бежать. Его искали на всех улочках, по всем домам, но не нашли. Тогда войска оцепили гетто и было объявлено: «Если Миттенберг не явится, гетто сравняют с землёй». Говорят, будто подпольный комитет во главе с самим Гиршем заседал пять часов подряд, и было решено, что он должен пожертвовать собой. Гирш вышел к воротам гетто и сдался. Его замучили в гестапо.

Шогер.            Никто вашего Гирша не мучил. У него при себе оказался яд.

Касриэл.         Да? Я не знал.

Шогер.            Но кое-что тебе, всё же, известно. От кого?

Касриэл.         Ни от кого. Так, люди говорили.

Шогер.            Кто именно? Их фамилии, адреса.

Касриэл.         Я не помню.

Шогер.           Вспомнишь. У тебя будет время. И ещё. И это самое главное. Узнай фамилии тех, кто проносит оружие в гетто. И где его прячут. Срок – неделя. А фамилию и адрес девчонки скажешь завтра утром. Всё понял?

Касриэл.        Да.

Шогер.           И пожалей свои пальцы. У меня нет желания их фотографировать в отрубленном виде. Иди. Ты свободен… Что-то хочешь сказать?

Касриэл.        Да.

Шогер.           Говори.

Касриэл.       Я хочу спросить вас, господин комендант. Почему вы выбрали именно меня?

Шогер.          А как ты сам думаешь?

Касриэл.        Не знаю, но если бы на моём месте оказался мой отец, кто-нибудь из моих сестёр или даже мальчишка Исаак, вы получили бы фигу под нос. Вы могли бы рубить их на мелкие кусочки, как мясник убоину, и всё равно в ответ услышали бы только молчание. Но вы выбрали меня. Почему?

Шогер.           Хороший вопрос, Касриэл. Возможно, ты прав насчёт своих родственников, возможно, нет. Но мне они неинтересны и знаешь почему, Касриэл?

Касриэл.        Нет.

Шогер.           Они не философы в отличие от тебя.  ( Смеётся.)

Узкая улочка рядом с домом Шогера. По ней крадучись идёт Касриэл.

Неожиданно из темноты возникает Авраам Липман.

Касриэл (удивлённо). Отец?

Авраам.          Да, твой отец. Скажи мне, Касриэл, что от тебя хотел Шогер?

Касриэл.        Шогеру захотелось пофилософствовать с кем-нибудь на пару, и он пригласил меня. Всё-таки бакалавр.

Авраам.          И о чём была беседа?

Касриэл.         О! Мы говорили о скотине, именуемой человеком, и о человеке, именуемым скотиной. Шогер в два счёта доказал мне, что в любом диспуте, даже философском, победит тот, у кого в одной руке пряник, в другой плеть. Даже если его партнёр – сверхчеловек.

Авраам.          Не валяй дурака, Касриэл. Что именно хотел узнать от тебя Шогер?

Касриэл.         Немного. Где прячут оружие и кто его прячет. Отец, скажи ребятам, чтобы перепрятали оружие. И пусть спрячутся все, кто приносил оружие. Через шесть ночей я пойду к Шогеру, он станет рубить мне пальцы, и я всё ему расскажу.

Авраам.           Касриэл, дитя моё, ты понимаешь, что говоришь?

Касриэл.         Я понимаю, что говорю. Если хочешь, могу повторить.

Авраам.          Ты же знаешь, что оружие спрятано в самых верных тайниках, и других таких не найти, а людей, которые его проносили, столько, что им никуда не спрятаться.

Касриэл.          Я знаю, но меня станут пытать, и я всё скажу. Смотри сам, отец.

Авраам.           Ведь я тоже проносил оружие, проносил твой брат и твои сёстры.

Касриэл.          Я знаю, отец, но я всё скажу. Мне и сейчас известно, кто проносит оружие и где его прячут. Шогер – глупец. Он мог бы меня не кормить, не поить, а просто-напросто отрубить парочку пальцев, и я бы всё выложил. Впрочем, вряд ли дошло бы до второго пальца, пожалуй, и одного бы хватило.

Авраам.           Довольно, Касриэл. Шогер действительно глупец, назначил слишком долгий срок. За семь дней господь бог сотворил целый мир, а я за семь дней уж как-нибудь выведу тебя из гетто. Конечно, партизанам ты такой не нужен. Но я надеюсь, мне удастся спрятать тебя у добрых людей.

Касриэл.        Отец, я ещё не всё сказал. Завтра, ещё до рассвета, я должен назвать Шогеру имя и адрес Изиной девушки.

Авраам.          Зачем она ему, ты не знаешь?

Касриэл.         Думаю, он хочет таким образом воздействовать на Изю. Ведь завтра продолжение партии. Отец, я и сейчас знаю, что её зовут Эстер, что её родители живут в госпитале, и что она проживает на Немецкой улице в доме 21. И завтра я всё это скажу Шогеру. Я ничего не могу поделать, отец.

Авраам.           Не называй меня отцом. Я – Авраам Липман.

Касриэл.         Хорошо, Авраам Липман. Я могу повторить. Я всё скажу. Я ничего не могу поделать.

Авраам.          Слушай, Касриэл. Ты можешь сделать. Я тебя родил, я мог бы и убить тебя. Но я уже стар, и ты должен помочь мне. Ты понял?

Касриэл.         Конечно, понял, Авраам Липман. Как тут не понять. (Хохочет.)

Авраам.          Что с тобой, Касриэл? Почему ты смеёшься?

Касриэл.          Как же мне не смеяться, когда ты, Авраам Липман, бедный многодетный портной с Калварийской улицы, чьи пальцы исколоты иглой, как небо звёздами, который каждую субботу, прихватив свой талес, не спеша направляется в синагогу, этот самый Авраам Липман, не имеющий понятия ни о какой философии, кроме присутствующей в писании, одним махом разделался со всеми ницше и спинозами, сказав своё последнее слово.

Истерически смеясь идёт к выходу.

Авраам (ему вслед). Куда ты, Касриэл?

Касриэл.        В свой подвал, разумеется.

Авраам.          Какой ещё подвал? Ты надеешься отсидеться в подвале?

Касриэл.        Не надеюсь. Просто подвал – самое подходящее место для последнего приюта такого философа, как я.

 Подвал. Входит Касриэл и зажигает свечу. Его фигура отбрасывает на две стены гигантскую тень.

Касриэл.          Как я устал, пора и отдохнуть. Адольф Шогер – всё-таки умный человек. Он абсолютно уверен, что я приду, постучу пять раз, потом ещё один, и предстану перед ним. И я действительно иду к нему. Но мне обязательно надо отдохнуть и поразмыслить. (Садится.) К маленькой калитке дома, где живёт Шогер, все равно не пройти. Где-то там, прислоняясь к стене, стоит мой отец, Авраам Липман, стоит, не смыкая глаз, его старые уши ловят каждый шорох. Он стоит неподвижно, как статуя, и ждёт Касриэла, своего сына. Что он скажет своему сыну? А что может сказать сыну Авраам Липман, если сын у него сверхчеловек и боится, как бы ему не отрубили пальцы. Как хорошо в этом подвале. Мне давно опостылел месяц, жёлтый кривляющийся блин, и мириады колючих звёзд, пёстрых, переливающихся всеми цветами радуги иголок. А здесь ни месяца, ни звёзд. Только маленький огонёк свечи и моя гигантская, необъятная тень настоящего сверхчеловека. Однако хватит отдыхать.(Встаёт.).  Шогер уже заждался. Он ведь знает, что я приду. Наверно, ещё с вечера меня ждёт его круглый столик с русской водкой, французским коньяком, чешским пивом и полькой Ядзей. Шогер – умник. Он знал, что надо выбрать меня, а не моего отца, брата, сестру, и всё же он промахнулся, оставив мне немного времени для размышления. Ведь я всё-таки философ, бакалавр, почти магистр. Адольф Шогер доказал мне, что чёрная ночь бела, как день, если присутствует русская водка, французский коньяк, чешское пиво и красотка Ядзя. Но и я готов доказать Шогеру, что белый день чёрен, как ночь, когда русская водка, французский коньяк, чешское пиво и красотка Ядзя уже ни к чему. Будь здоров, Авраам Липман, мой старый отец. Будьте здоровы люди, которых называют скотиной. Я отдохнул и гашу свечу. Пора! Меня ждёт настоящая жизнь по ту сторону света и тьмы, которая продолжается вечность. Я…

Комната Эстер. Исаак и Эстер спят. Просыпается Эстер. Она одевается, потом склоняется над Исааком.

Эстер.	Изя. Пора
Исаак.	( Просыпаясь.) Эстер! Иди ко мне. Эстер подходит к Исааку. Он обнимает её. Некоторое время они так сидят. Потом Эстер мягко отстраняется.  Но почему?
Эстер.	Пора, Изя. Уже приготовлен столик. Люди ждут. И Шогер приехал. Тебя повсюду ищут, но не могут найти.
Исаак.	( Вскакивает.) Я быстро, я сейчас.
Эстер.	Послушай, Изя. Утром, когда ты ещё спал, приходил Рыжий. Он сказал, что Янек жив.
Исаак.	Что? Повтори!
Эстер.	Янек жив. Ты оказался прав. Он и несколько мужчин соскочили с машины, которая везла их в Панары. Немцы, разумеется, стали стрелять, и все погибли, кроме Янека. Ему удалось спрятаться в овраге, и потом он раненый добрался до партизан.
Исаак.	Какая новость. Она прибавляет мне сил.
Эстер.	У меня ещё две хорошие новости. Вот одна. Прочти. Это мне дал Рыжий.
Исаак.	(Читает.) «От Советского информбюро. Наши войска, успешно форсировав Днепр, заняли плацдармы в трёх пунктах: севернее Киева, южнее Переяславля и юго-восточнее Кременчуга. Части Красной Армии, развивая наступление на Витебском, могилёвском и Гомельском направлениях, широким фронтом вступили в Белоруссию.» Здорово. Это же совсем рядом.
Эстер.	Да. Другая новость такая. Сегодня в двенадцать часов ночи мы уйдём в лес. Таков приказ комитета ФПО.
Исаак.	Прекрасный приказ.  (Обнимает Эстер.)
Эстер.	(Мягко отстраняясь.) И ещё. Рыжий просил передать тебе слова Янека. Рыжий говорит, он их точно запомнил. Слова такие: «Изя, прошу тебя. Не делай так, чтобы мне пришлось и тебя искать как Мейку. Остальное я скажу в лесу.»
Исаак.	Спасибо, Эстер. Я понял. Янек хочет, чтобы я сделал ничью.
Эстер.	Да. Он хочет, чтобы была ничья. И я тоже хочу, чтобы была ничья. Я ……
Исаак	Да, да, я постараюсь. Я буду очень стараться. Нужна ничья? Будет ничья. Да здравствует ничья!

                   Гетто. Площадь. Шогер сидит за шахматным столиком и нервно поглядывает на часы. Охранники вталкивают Исаака

Шогер.       А.Явился всё-таки. Я уже решил, что ты сдался без боя. Что ж, садись. Твой ход,  Исаак.

  Исаак делает ход. Шогер отвечает. Так повторяется несколько раз. Потом Исаак задумывается и делает ход , после которого Шогер вскакивает. .

Шогер.       Слушай, ты! Не забудь, на что играешь! Ты играешь не на кружку пива и

                    не на вонючую селёдку. Ты ставишь всё, что имеешь, - свою жизнь!   (Делает ход.)

Исаак.       ( Делает ход.)   Сегодня должна быть ничья.

Шогер.      (Делает ход.)   Подумай, как бы не проиграть… Сегодня мой день.

Исаак.       (Делает ход.)   Боюсь, что нет, г-н комендант.

Шогер.      (С удивлением.)   Надо же. Ты мне оставляешь только один ход? Ну, что ж!  (Делает ход.) Однако это уже не лотерея. Тут всё ясно и у тебя нет выбора. Ты добился своего, делай ничью, делай вечный шах. Ну, чего же ты медлишь?   (Наваливается на стол и шепчет Исааку на ухо.)  Я скажу тебе правду, тебе одному. По секрету. Есть приказ. Завтра меня сменит другой комендант. Да такой, что я покажусь вам ангелом. Он не знает жалости, Исаак. И он не любит шахматы. Он вообще ничего не любит. Детей всё равно не спасти. Это приказ, и он его выполнит. Делай ничью, спасай свою жизнь, Исаак!

Исаак.       ( Он потрясён.)  Выходит участь детей решена?

Шогер.       Да, Исаак, да! Не будь болваном, делай ничью!

Исаак.        И Вы знали об этом, когда договаривались с отцом о партии?

Шогер.       Конечно. Но увезу-то их не я, а тот, кто меня сменит.

Исаак.        Вы обманули меня!

Шогер         Нет, Исаак, нет! Просто с самого начала ты должен был сделать выбор, когда нет выбора. Я думал, ты это понимаешь. Победа, поражение или ничья – исход один. И для тебя, и для детей. Не будем говорить, каков этот исход. Он ясен. Но у тебя есть шанс хоть на какое-то время сохранить свою жизнь. Поэтому, Исаак, делай вечный шах. Ну же!

Исаак.        (Он встаёт и делает ход.)   Ты проиграл, Шогер.

Шогер.        Что?!

Исаак.         Это мат. Ты проиграл.

Шогер…     (Смахивает со стола шахматы, достаёт пистолет.)   Нет, это ты проиграл,   Исаак Липман.  (Оборачивается к публике.)    Вы все проиграли, все!

Стреляет. Затемнение. Звучат выстрелы.

Освещается фигура Авраама, склонённого над телом Исаака. Авраам поёт колыбельную песенку.

 

Спи, мой мальчик дорогой,

                                                                   Пусть к тебе придёт покой.

                                                                   Был ты добр, умён и смел,

                                                                   Долго жить ты не сумел…

                                                                   Время этот мир изменит.

                                                                   Только кто тебя заменит?

                                                                   В этот мир ты, вот беда,

                                                                   Не вернёшься никогда.

                                                                   Пролетит за годом год…

                                                                   Кто мне мальчика вернёт?

                      Мощицкий Игорь Иосифович

                   196143, Санкт-Петербург, ул. Ленсовета, д. 45, кв. 10

                   Телефон: (812) 695-03-76; мобильный: 8-962-699-8456