Из монастыря, при котором госпиталь, отправляется экспедиция в далёкий город за лекарствами. Везут мешочек золота, на которое и собираются купить лекарства. На обратном пути они наймут охрану, но за неё придётся дорого заплатить. Поэтому они, экономя деньги, притворяются нищими и плывут на плоту, стараясь не причаливать к берегу. В госпитале лекарства кончились, больные гибнут. Каждая монетка должна пойти на пользу.
Плывут:
Руководитель экспедиции - крепкий мужчина средних лет, вольный человек - Ольгерт,
Два монаха-травника,
Девчонка-кухарка,
Работник монастыря, убогий, который правит плотом.
Работник ни с кем никогда не разговаривает, зато поёт песни.
Горожанин,
Король чумы.
Пролог – В давние-давние времена, которые не имеют, конечно, никакого отношения к нашему просвещённому времени, в неизвестной стране из монастыря, содержавшего еще и госпиталь, в далёкий город за лекарствами отправилось несколько человек. Это были: вольный человек - Ольгерт, два монаха-травника, девчонка-кухарка и убогий трудник, который не говорил ни слова, но зато умел звонко петь.
Они везли с собой мешочек золота. Лекарства в монастыре кончились, и больные гибли, как мухи. Чтобы не привлекать к себе внимания и сэкономить деньги, компания решила спуститься вниз по течению на плоту под видом нищих, а потом, уже, купив лекарства и наняв охрану, спокойно по берегу вернуться назад.
Монахи суетятся.
- Всю ли провизию погрузили?
Ольгерт – Всю!
Монахи – А дрова? Не хотелось бы лишний раз приставать ради этого к берегу.
Ольгерт – И дрова. Только жечь их придётся экономно и редко. Не надо привлекать к себе внимания.
Девчонка – А куда мы писать будем?
Ольгерт - В реку с борта!
Девчонка – А плот будет ехать?
Ольгерт – Не ехать, а плыть.
Девчонка – Я упаду!
Ольгерт – Ничего, лишний раз помоешься!
Все хохочут.
Монах – Я буду тебя держать! – хватает её за талию.
Девчонка визжит, вырывается и убегает.
Ольгерт – Ну! С Божией помощью! Отчаливаем!
Работник поёт:
Принцесса едет домой! Принцесса едет домой!
И цветущие вишни ей машут вслед!
И счастливей дороги на свете нет!
Принцесса едет домой!
Принцесса едет домой!
Сорок рыцарей гордых в свите её,
Каждый вверх поднимает своё копьё!
Принцесса едет домой!
Принцесса едет домой!
Во дворце столы накрыты уже:
Фрикасе, омары и бланманже!
Принцесса едет домой!
Спи, мальчик маленький мой!
Спи, мальчик маленький мой!
И во сне ты увидишь тёплый хлеб
И отца, что от слёз ещё не ослеп.
Спи, мальчик маленький мой!
Девчонка – Смотрите! Что это там за огоньки на берегу? Наверное, там справляют праздник и варят на огне похлёбку на всю деревню!
Ольгерт – Не дай Бог тебе попробовать этой похлёбки.
Слышны жуткие крики.
Работник, управляя плотом, поёт:
Жги ведьму! Жги!
Жги ведьму! Жги!
Ничего, что она так бледна и стройна,
И красива, себе на беду, и умна!
Жги ведьму! Жги!
Жги ведьму! Жги!
И что роды у жён принимала она,
И что многим младенцам дала имена!
Жги ведьму! Жги!
Жги ведьму! Жги!
А когда началась вековая война,
И слепых, и безногих лечила она!
Жги ведьму! Жги!
Жги ведьму! Жги!
Как красиво взлетают огня языки,
Отражаясь поверхностью тёмной реки!
Жги ведьму! Жги!
Жги ведьму! Жги!
Без призора останется ваша страна
И невежеством бешеным будет больна!
Жги ведьму! Жги!
Жги ведьму! Жги!
Все начинают плясать на плоту так же, как пляшут вокруг пылающей ведьмы крестьяне на берегу.
Плывут дальше.
Утро.
Работник правит плотом и поёт:
Утро, солнечное утро...
Гнется ветром легкий стебель...
Все, что ночью было смутно, -
В яркой свежести на небе.
Не спеши, мой друг, проснуться
В ливне золотого света.
Души радостные вьются,
Солнцем праздничным согреты.
Утро, солнечное утро,
Гнется ветром легкий стебель.
Замка силуэт причудлив
На весеннем ясном небе.
Как приятно окунуться
Душам в водопад сиянья!
Пусть слова мои вольются
Через сон в твое дыханье.
Золотятся солнцем скалы,
Гладки стройных замков плиты,
Стены каменных провалов
Шелком вереска укрыты.
Пусть душа, что светом дышит,
Для любви накопит силы.
Ты во сне меня услышишь
И полюбишь, ангел милый...
Ольгерт – И откуда этот убогий столько песен знает.
Монах – Иногда сумасшедшие проявляют таланты, не свойственные глубоко нормальным людям.
Ольгерт – Но откуда-то он их взял?
Монах – Мало ли, бродяжничал и набрался всяких небылиц. Хотя, говорят, он из Болдхила, а там все поют какие-то древние песни.
Ольгерт – Слов-то сколько непонятных.
Монах – Может, он и сам их не понимает, а поёт…
Ольгерт – И мелодично-то как... За душу берёт...
Монах – Он рад попеть. Только попросите!
Ольгерт – Ну, спой нам что-нибудь весёлое!
Монах – Спой, соловушка ты наш.
Ольгерт – Почему ты называешь его соловушкой?
Монах – А ты не знаешь эту историю? Наш убогий попросил кузнеца выковать ему железного соловья на веточке. За это он месяц по ночам таскал кузнецу мешки с углём и железным ломом. Соловей получился на славу, и настоятель разрешил вбить веточку с соловьём в монастырскую стену. Он там высоко у Северной башни. Бездельники менестрели устраивают там сборища. Но настоятель не гонит их. Он у нас добрый, говорит, что песни для народа - утешение в бедности.
Ольгерт – Спой нам что-нибудь весёлое!
Работник правит плотом и поёт:
Сэр Болинброк - прекрасный лорд!
Прекрасный лорд! Прекрасный лорд!
Он королю входил в эскорт,
И этим был он очень горд!
Сэр Болинброк - прекрасный лорд!
Прекрасный лорд! Прекрасный лорд!
Брал Болинброк большой оброк,
И этим был он очень горд!
Жена милорда Тимоти
Поёт так восхитительно,
Какой же удивительный
У Тимоти мотив.
А Тимоти! А Тимоти
Готовит изумительно!
Пред ужином не выпить ли
Нам всем аперитив!
Сэр Болинброк - прекрасный лорд!
Прекрасный лорд! Прекрасный лорд!
Съедал за раз огромный торт,
И этим был он очень горд!
Сэр Болинброк - прекрасный лорд!
Прекрасный лорд! Прекрасный лорд!
Он первым выдумал кроссворд,
И этим был он очень горд!
Монах – Пусть припев поёт девчонка
Девчонка –
А Тимоти! А Тимоти
Поёт так восхитительно,
Какой же удивительный
У Тимоти мотив.
А Тимоти! А Тимоти
Умна и обольстительна,
Кокетлива, пленительна,
Но Бог её простит…
Работник правит плотом и поёт:
Сэр Болинброк - прекрасный лорд!
Прекрасный лорд! Прекрасный лорд!
Сэр Болинброк пил добрый грог,
И этим был он очень горд!
Сэр Болинброк - прекрасный лорд!
Прекрасный лорд! Прекрасный лорд!
И не один ветвистый рог
Носил достойно Болинброк!
Девчонка –
А Тимоти! А Тимоти
Поёт так восхитительно,
Какой же удивительный
У Тимоти мотив.
А Тимоти! А Тимоти
Умна и обольстительна,
Кокетлива, пленительна,
Но Бог её простил…
Девчонка, бегая по плоту, задевает тряпичный узелок, и из него высыпаются куски хлеба.
Ольгерт – Вот кулёма. Ты зачем хлеб разбросала? У нас его не амбары.
Девчонка плаксиво – Это не мой!
Ольгерт – А чей же?
Девчонка – Это узелок работника.
Все смотрят на трудника.
Ольгерт – Откуда хлеб?
Работник молчит.
Монах – Это же наш хлеб. Посмотри. Я сам помогал его печь.
Ольгерт – Ты зачем его взял?
Работник молчит. Отворачивается.
Девчонка – Он случайно!
Ольгерт – Как это случайно? Столько кусков?
Девчонка – Он забыл! – тормошит Ольгерта.
Монах – Скажи нам, сын мой, зачем ты украл хлеб? Разве мы тебя плохо кормим? Ты ешь столько же, сколько и другие.
Ольгерт – Он что, вор?
Ольгерт к работнику – Отвечай!
Монах - Если это природная наклонность, то это очень опасно. У нас большая сумма денег. Мы не можем ею рисковать.
Второй монах – Больные ждут лекарств. Может погибнуть много людей.
Девчонка – Простите его!
Ольгерт – Ответь что-нибудь!
Девчонка – Отпустите его.
Монах – Он может навести разбойников.
Ольгерт – Закон гласит, что вору нужно раздробить кисти рук и прогнать.
Девчонка – Не надо!
Второй монах – В такое время гуманнее раздробить голову. Кругом голод. Одинокий человек и так погибнет, а без рук... Это просто продлит его муки.
Девчонка – Не надо так делать!
Ольгерт – Ну, что ты молчишь?
Работник тоскливо смотрит на берег.
Ольгерт – Правь к берегу!
Плот причаливает, и Ольгерт выволакивает работника на берег.
Ольгерт – Я не желаю тебе зла. Но поступаю по закону. Так у нас будет хоть какое-то оправдание.
Ольгерт зажимает руки работника тяжёлыми камнями и разбивает кисти рук огромной дубиной.
Работник не сопротивляется, только стонет.
Они отчаливают. Работник остаётся лежащим на камнях.
Плывут дальше. Поют песни работника.
Был предателем старый Джон Макинтош!
Он друзей предавал и за медный грош.
А слова у него, что слово, то ложь.
Говорил он, без этого не проживёшь!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
Был влиятелен старый Джон Макинтош!
Обаятелен старый Джон Макинтош!
Накопил он богатства. Не унесёшь!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
И терпел его Бог! И терпел его рок!
И никто расквитаться с Иудой не мог!
И спокойно ушёл он в небесный чертог…
Слушайте, рыцари! Слушайте!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
А мораль этой песни слепому ясна:
Настают времена, возникает страна,
Где мораль никому ни на что не нужна!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
Слушайте, рыцари! Слушайте!
Девчонка – А что такое мораль? Это испачкаться значит?
Монахи недоумённо смотрят на неё.
Девчонка – Ну, там, говорят, обмаралась…
Ольгерт – Мораль – это то, чего сейчас нет.
Девчонка – А почему нет? Украли?
Ольгерт – Если бы! Сожгли!
Девчонка – Как чуму?
Ольгерт – Да. Как чуму.
Девчонка – А как же так, Макинтош был предателем и гадом, а его терпел рок, и умер он своей смертью?
Ольгерт – А ты убила Макинтоша?
Девчонка – Но ведь я девочка, как я могла его убить?
Ольгерт – А я убил Макинтоша?
Девчонка – Но ведь у тебя нет хорошего оружия, ты должен защищать нас, и ты не рыцарь!
Ольгерт – Вот так. А у рыцарей найдутся свои отговорки. У каждого. Никто не убил Джона Макинтоша, вот он и живёт среди нас вечно…
Монах – Всё, что вы говорите - грех и гордыня. Давайте лучше перекусим.
Наступает ночь. Все ложатся спать. Устраиваются на плоту, кто как может.
Девчонка – Ой, мамочка! Кто-то лезет на плот!
Ольгерт – Ты чего парень тут забыл?
Разбойник бьёт Ольгерта. Начинается драка. На плот лезут ещё душегубы. Один монах начинает молиться, другой драться. После каждого удара он приговаривает:
Благославляю! Амен!
Сначала разбойники падают за борт, потом одолевают, скручивают Ольгерта и монахов и уносят их в разбойничьей лагерь.
Один из монахов шепчет Ольгерту – Это работник навёл…
Ольгерт – Он же не говорит.
Разбойники несут наших героев и ругают их.
Разбойники – О, какие тяжёлые, отъелись! Бездельники! Таскай их ещё! Девчонку пустим по кругу, а потом зажарим. Мягкая должна быть!
Ольгерт – Я вам уши-то пооткручиваю!
Разбойники – За своими следи. Мы их засолим.
Монах – Побойтесь Бога, охальники!
Разбойники – Монахи – те же бабы!
Монах – Побойтесь Бога!
Их приволакивают в логово разбойников и бросают перед атаманом.
Атаман – А, бездельники монахи! Вы из северного монастыря? Значит, лечить можете. Вылечите мне зубы! Или я разорву вас на куски. Когда у меня начинает болеть зуб, мне помогает только вид пленника, которого заживо четвертуют! Видите, какой кругом беспорядок, это руки и ноги ваших предшественников.
Вокруг среди отрубленных рук ног и голов идёт пьянка и разврат.
Монах – Не лучше ли вырвать плохой зуб?
Атаман – Не лезь мне в рот, «Бородатая баба», или я начну четвертование с тебя!
Монах – Что Вы, что Вы! Нет, так нет! Вот выпейте настоечку.
Монах к пленникам – Друзья мои, сейчас лекарство начнёт действовать, и он подобреет. Споём им песню про разбойников. Ну, ту, которую пел работник, прескверную, которую запретили в монастыре.
Ольгерт – Господа - разбойники, в вашу честь мы исполним песню, вам же и посвящённую!
Атаман – Валяйте! Шуты гороховые!
Пленники поют:
Разбойники пьют больше всех!
Тащи солонину и вино,
И хлеба корзину заодно!
Разбойники пьют больше всех!
Разбойники пьют больше всех!
Звучите волынка и труба!
У нас начинается гульба!
Разбойники пьют больше всех!
Разбойники пьют больше всех!
Судья вымогает кошелёк.
Разбойник от этого далёк,
Он сам отберёт без помех.
Разбойники пьют больше всех!
И стража разбоями живёт,
И войско пример им подаёт.
Звучите и песни, и смех!
Разбойники пьют больше всех!
Вас по миру пустит ростовщик.
Сожрёт государство - временщик,
С разбойником выпить не грех!
Разбойники пьют больше всех!
Монах – Монахи тоже пьют не мало!
Атаман – Что ты там бурчишь?
Монах – Я говорю, что неизвестно, кто пьёт больше: разбойники или монахи.
Атаман – Да ты через три кружки будешь уже под столом, а для меня это начало застолья.
Монах – При всём моём уважении, не так просто споить монаха.
Атаман – Бочку вина! Ты утонешь в этой бочке, крыса в капюшоне!!!
Монах – С превеликим удовольствием, щедрый господин! И тебе не жалко влить в меня этот маленький бочоночек?
Атаман – Готовься к смерти! Когда ты упадёшь и уснёшь, я вспорю тебе брюхо и выпью это вино по второму разу!
Монах к пленникам шёпотом – Готовьтесь бежать, вместе с настоем морфия вино подействует быстрее, и меня пьяного захватите.
Зачёрпывает из бочки и пьёт.
Монах – Пьют все!
Атаман – Пьют все! Ещё бочку!
Пьянка продолжается. Когда атаман падает мертвецки пьяным, пленники ускользают, унося с собой монаха.
Монах – Секундочку! Ещё кружечку!
Путники плывут дальше на плоту, поют песни работника.
Если будет король у страны ленив
И не станет кровь проливать,
То недолго в покое страна побыв,
День за днём начнёт умирать.
И вельможи начнут бесконечный спор,
Брат на брата войной пойдёт.
Для добра всегда суров приговор,
Короля проклянёт народ!
И никто об этом не мог узнать,
Словно не было ничего!
И останется только Гледис ждать
Милого своего!
Если будет король у страны силён,
Соберётся в дальний поход.
Заберёт с собою всех сильных он,
И никто назад не придёт.
Но, оплакав мёртвых, и всё забыв,
Может быть, через сотню лет,
Будут песни петь на старый мотив
Королю, которого нет!
И никто об этом не мог узнать,
Хоть все знали до одного!
И останется только Гвендалин ждать
Рыцаря своего!
Пролог. Однажды утром они не досчитались девчонки.
Бросились искать. Искали до вечера.
Монах – Пора отправляться в путь. Нас ограбят. Нельзя тут сидеть на виду у всех и ждать бандитов.
Ольгерт – Без девочки никто никуда не поплывёт.
Монах – Нас ограбят. И, возможно, надругаются!
Ольгерт – Тихо! Слушайте! Там в лесу!
Из леса слышится: Ыыыыыы! Ыыыыы!
Ольгерт бросается в лес. Через некоторое время возвращается с девчонкой. Та дрожит, спотыкается.
Девчонка – Она… Она была такая длинная…
Монах смиренно вздыхает – Давно тебе дочь моя нужно было дать глистогонного.
Монах воздевает руки к небу – Ну, поплыли уже. Ужин приготовим на плоту.
Отчаливают.
Не успевают они приготовить ужин, как на берег вываливается толпа безногих, безруких и слепых нищих.
Нищие – Плывут! Плывут, готовят еду! Мы хотим жрать! Мы не жрали уже неделю! Жирные монахи, плывите к нам! У монахов всегда есть, что перекусить! Во имя Господа нашего! Дайте нам хоть что-нибудь, хоть крошки! Сюда! Сюда, мы сожрём и вас! Мы не будем вас жарить, мы сожрём вас сырыми, живыми!
Некоторые нищие бросаются в воду, другие кривляются, катаются по берегу и дико орут.
Один мой друг пошёл воевать,
Оставил он подругу и мать,
Страну чужую превратил в кладбище!
Пришёл, а дома нет никого –
Война дошла до дома его.
Ты нищий, друг Мальволио! Ты нищий!
Один аббат построил собор.
Подрядчик был отчаянный вор!
Нет денег ни на брагу, ни на пищу!
Пошла по миру паства его
И все монахи до одного!
Ты нищий, друг Данунцио! Ты нищий!
Один барон купил рысака,
А деньги взял у ростовщика,
На скачках, думал, выиграет тыщи!
Но ногу вывихнул жеребец!
Вот тут-то и барону конец!
Ты нищий, друг мой Фергюсон! Ты нищий!
Мой друг надумал делать добро,
Раздал он золото и серебро,
Но что-то он не рассчитал, дружище!
До нитки обобрали глупца!
Пинками выгнали из дворца!
Ты нищий, друг мой Розенкранц! Ты нищий!
На следующее утро.
Монах – Смотрите, какая безлюдная деревенька. Её, наверное, ограбили разбойники, а народ увели продавать в рабство. Пойдём, посмотрим. В суете они могли не заметить кое-каких ценностей. Я хорошо знаю, куда крестьяне прячут свои монеты. Для святой церкви они не раз доставали их при мне…
Смотрите, какие богатые дома, и ничего почти не взято. Мы тут разбогатеем!
Боже мой! Какие шелка! А это старинное серебро! Хозяева были чертовски богаты! Помилуй меня, Господь!
Монах кружится от радости, подпрыгивает.
В одном из домов находятся зачумлённые все в бубонах.
Монах – Бегите отсюда! Это чума!
На берег выходит щёгольски одетый во всё чёрное человек с королевским венцом на голове и длинным хлыстом в правой руке:
– Не бегите, глупцы! Всё равно вы уже подцепили чуму! У вас остаётся только одна отрада – прожить последние дни в роскоши нашего борделя. Я – Король чумы! Приветствую и приглашаю вас!
Он щёлкает кнутом и на берег выходят хромая, выползают на четвереньках роскошно одетые и раздетые девочки и женщины.
Король чумы – Выбирайте любую из них. Я собрал самых красивых. А заплатите немного. Только всё, что у вас есть, и ни цента больше! Это честный обмен. Так поступали многие. Откуда, думаете, здесь столько богатств. Это будет и ваш последний причал. Я советую вам выбрать вот эту. Это настоящая принцесса. Я поймал её вон в том замке на горе. Её защитники в страхе бежали. Конечно, она будет сопротивляться, но я позволю вам насиловать её до самой смерти. Это не сложно. Видите, как мало у неё осталось сил. Но кто из вас не мечтал о принцессе. А хотите, есть девочки совсем без бубонов. У них ещё всё впереди!
Первый монах – Как же ты сам не заболел, исчадье Ада?
Король чумы – Чума не берёт меня! И я решил этим воспользоваться. Я избранный! Присоединяйтесь ко мне. Может быть и вам повезёт!
Первый монах – Нет уж! Пусть нам повезёт здесь на плоту. Так вернее.
Король чумы – Даже если вы доживёте до глубокой старости, жалкие крысы, вам не испытать таких чувств, ни такого наслаждения, ни такой боли!
Первый монах – У тебя не бордель, а сумасшедший дом! И сам ты – Дьявол! Гореть тебе в Аду!
Плот удаляется. Король чумы хватает арбалет и стреляет. Арбалетный болт ранит девочку в ногу и впивается в мачту плота!
Девчонка кричит от боли – Он попал в меня! Нога!
Король чумы – Я пометил вас! Стрелы я вымачиваю в гное бубонов! Вы все обречены на боль, но не получите ни мига наслаждений! Вы сделали свой выбор!
Первый монах – Ты уже проклят!
Второй монах – Девчонку надо ссадить на берег.
Ольгерт – Сначала тебя. Плывем вместе и выживем вместе.
Второй монах – Но как же наша великая миссия?
Ольгерт – Скольких человек нужно принести ей в жертву?
Второй монах – Нас много, а она одна. Чего ещё нужно?
Ольгерт – Решается одним большинством? Или все-таки важно, в какой группе оказался ты?
Второй монах – Безусловно, я со своими знаниями ценнее, чем эта невоспитанная маленькая грязнуля. Она еще не успела стать человеком!
Ольгерт – Зато она может прожить ещё 70 лет, а ты со своими знаниями сам скоро подохнешь.
Первый монах – Не ссорьтесь, иначе я подумаю, что чума попала в ваши головы. Конечно, было бы чудесно, если бы мы знали математическую формулу. Соотношение – скольких людей можно убить, что бы выжили 10 человек, 100, 1000, 100000. Но кто составит такую пропорцию? Бог нам её не оставил. Так что плывём все вместе.
Второй монах – А как же остров изгнанных зачумлённых в Венеции, на котором погибли сотни тысяч, он спас этот великий город!
Первый монах брезгливо тряпкой вытаскивает из мачты застрявший в ней арбалетный болт и выбрасывает его в реку.
Первый монах – Пойди ко мне девочка, я обработаю твою рану и перевяжу тебе ногу. Конечно, это заблуждение, но что нам остаётся ещё!
Поют:
Следя за карточной игрой
Страданья и везенья,
Как проклинаем мы порой
Слепые заблужденья,
Но зная вечный смерти пир
И случая гримасы,
Реально видя этот мир,
Не проживёшь и часа.
Чтоб не замкнули жизни круг
Ужасные виденья,
Ты выбирай себе, мой друг,
По вкусу заблужденье!
Пусть будет радостным оно,
Пусть будет благородным
И воду превратит в вино,
И сделает свободным.
А если сделаешься ты
Расчетливо богатым,
То будешь, позабыв цветы,
Рабом на куче злата.
Как миннезингера копьё,
Как лютня у трувера,
Пусть заблуждение твоё
Поддерживает вера.
И станут праздничным дворцом
Прекрасные виденья,
Но знай тебя, в конце концов,
Погубят заблужденья!
Погубят заблужденья!
Плывут дальше.
Монах – Вон на берегу собралась толпа народа и среди них несколько благородных лордов. Они запихивают кого-то в кожаный мешок. Это наш милостивейший король соизволил приговорить к казни сына герцога Уайтхолского.
Второй монах – И как же сей светоч мудрости и милосердия благоволил казнить этого несчастного?
Первый монах – О, наш король большой правовед. В этот раз он вспомнил римский закон, гласящий, что отцеубийца должен быть зашит в большой мешок из воловьей кожи вместе с десятком голодных лис и брошен в Тибр. Лисы, почувствовав, что они тонут, станут рвать преступника на части, и все вместе они начнут задыхаться.
Второй монах – А сын герцога убил своего отца?
Первый монах – О, да! Он отравил его страшным итальянским ядом, от которого у бедного герцога сначала отвалились все волосы и ногти, затем из глаз полились кровавые слёзы, а затем он захлебнулся собственной кровью!
Второй монах – Тут не обошлось без чеснока и Меркурия (мышьяка и ртути) …
Первый монах – Да, я подумываю ещё о и семени Клещевины. Ведь яд подействовал не сразу. Сынок успел уехать далеко от дома.
Второй монах – Возмездие - дело тонкое, как и отравление.
Монах поет:
Волшебен нашей жизни пир,
Желанна юная наяда,
Но есть назыблемый кумир -
Пою я оду «Оду яду»!
Зачем войска, зачем муштра,
Зачем сраженья и засады,
Когда безжалостна игра,
Когда достаточно и яда?
Любые рушатся мосты.
Любые рушатся преграды.
Пою я черные цветы.
Пою я оду «Оду яду»!
Костры историю творят
И отравителей плеяда,
И всех выстраивает в ряд
Божественная «Ода яду»!
Осанну правящим поёт,
Не знающее правды стадо,
Но правит этот или тот
Благодаря простому яду.
Вот в мире истинная власть!
Вот на земле ворота ада!
Как тут в восторженность не впасть,
Пою я оду «Оду яду»!
И если нужно Вам уйти
И страха обмануть преграду,
Нет долгожданнее пути,
Чем нежные объятья яда.
И если будет нужно Вам
Осуществить отмщенье гаду,
То помните, успех - не срам!
Прибегните немедля к яду!
Первый монах – Да, государственным ядом в Афинах была цикута. Ею отравлен великий Сократ.
Второй монах – О, наш король редко прибегает в своём возмездии к ядам, иначе знатокам этого искусства была бы двойная цена. Ты и вершишь в правосудие и занимаешься любимой профессией. А так, знатоков ядов всё больше преследуют.
Первый монах – Зато он изучает казни всех времён и народов. Помнишь восточную казнь, когда кожу с нижней части тела сдирали, завёртывали наверх и завязывали над головой и руками.
Второй монах – А знаменитый медный бык Финикийцев! Его раскаляли на костре и внутрь его бросали жертву.
Первый монах – А как насчёт испанского сапога, дыбы и расплавленного олова?!
Второй монах – Да! Сколь изобретательны люди, до каких высот поднимается их изощрённый разум!
Девчонка – Прекратите! Меня уже тошнит!
Монахи – Мы надеемся, ты не дозволяла себе ничего непристойного? Тошнота может говорить о многом…
Девчонка – А вы не говорите ничего непристойного?
Первый монах – Дитя! Это наука! Это выше твоего понимания! Все достижения науки венчает их применение или в пытках и издевательствах, или в войне. Великая математика применяется, главным образом, для обмана в торговле и сбора непомерных податей. За это её все чтут. А уж когда начинается война, достижения науки терзают, жалят, сжигают и разрывают людей так, как не способно ранить ни одно животное. Наука —и есть смерть. Это занятие не для всех. Учёные всё понимают и гордятся своими званиями…
Второй монах – А кто же даёт на науку деньги как не «Великие мира сего». И в чём ещё могут быть заинтересованы богатые, как ни защититься от бедных, которых они же и обокрали. Без золота власти мы, скромные учёные, не смогли бы сделать и маленького изобретения. Наша жизнь просто прервалась бы. И мир не увидел бы великих открытий, прославляющих человеческий разум.
Первый монах – И на что же направляют нас короли, как не на создание оружия. Оно должно прославлять их власть, избивать их врагов во имя добра. Чем больше убитых врагов, тем больше добра!
Второй монах – Наука всегда питалась войной.
Первый монах – А война наукой!
Девчонка – Я уже ничего не понимаю.
Плот плывёт вперёд.
Девчонка поёт:
Принцесса едет домой!
Принцесса едет домой!
Во дворце столы накрыты уже:
Фрикасе, омары и бланманже!
Принцесса едет домой!
Девчонка – А что такое фрикасе?
Ольгерт – Французы, наверное, что-то вкусное придумали. Французы вообще готовить мастера.
Девчонка – А омары?
Ольгерт – Это такие чудища в море плавают. Говорят, вкуснющие.
Девчонка – А бланманже?
Ольгерт – Это сладкое что-то.
Девчонка – Как патока?
Ольгерт – Лучше.
Девчонка – Что же может быть лучше?
Ольгерт – Может.
Монах – Прекратите! Живот сводит. А он давно уже к спине прилип.
Ольгерт – Мы плывём, почти не причаливая к берегу и всё равно навидались таких мерзостей… Когда-нибудь наше время назовут «Тёмными веками».
Второй монах – Представляешь, насколько всё было бы ужасней не будь на страже всего Святая Инквизиция!
Ольгерт – По-моему, инквизиция не мешает королям воевать, вельможам выдумывать налоги на воздух и солнечный свет, а разбойникам – грабить.
Второй монах – Ну, что ты. Инквизиция, хотя и не может навести порядок, но рождает страх. А уже страх сам по себе приводит народ к порядку.
Первый монах – Вот тут, коллега, Вы допускаете ошибку. Тёмными веками наше время назовут из-за падения цены на человеческую жизнь. Когда человек не ценит, вслед за обществом, свою жизнь, он способен рискнуть всем и пойти на грабёж, насилие, убийство, бунт и войну. И, в данном случае,
Инквизиция, снижая цену жизни до нуля, способствует расцвету «Тёмных времён».
Второй монах – Не соглашусь с Вами, коллега. Святая Инквизиция, несомненно, упорядочивает нашу жизнь, хотя и через пытки, слежка и доносы не повредили еще ни одному государству. И что означает термин «Тёмные времена»? Понятия темноты и света – весьма относительны.
Первый монах – Многоуважаемый оппонент! Я имел в виду греко-римское учение стоиков, философов аскетичных, но проповедовавших бесценность человеческой души. Соответственно, даже провозглашение этих идеалов властями ведёт к умягчению нравов. И, по сравнению с теми веками, наше время, цинично обесценившее человека, может считаться тёмным. Боюсь, что чередование тёмных и относительно светлых времён будет преследовать наш мир всегда.
Ольгерт – Ну вот, заспорили опять о том, что было раньше курица или яйцо.
Первый монах – Ты опять о еде! (обращаясь ко второму монаху). А не спеть ли нам вместо ужина!
Монахи начинают петь и танцевать. Они задирают рясы и выделывают волосатыми кривыми ногами кренделя из кельтских танцев.
Народная традиция –
Чтоб каждый день и час
Святая Инквизиция
Заботилась о нас!
Народ строчит петицию:
«Мы умоляем Вас,
Святая Инквизиция,
Заботиться о нас!»
Крамолой заразиться я
Уж мог бы сколько раз,
Святая Инквизиция,
Заботится о нас!
Удобная позиция,
Нагнулся и тот час
Святая Инквизиция,
Заботится о вас!
Когда иду напиться я,
Я знаю, что сейчас
Святая Инквизиция,
Заботится о нас!
Первый монах – А посмотрите на девчонку! Пляшет, как будто с ней ничего не произошло в чумном борделе! Здоровёхонька! Вот, что значит прожить всю жизнь в ужасающей грязи! А вы её мыться заставляли.
Первый монах – Мы как раз проезжаем Болдхилл. Это тот городок, в котором поют все эти ваши песни. Сойдём на берег и узнаем о них. Это, конечно, неправильно, но мы уже измучены этими старинными песнями. Я за то, чтобы зайти в городок и узнать о них побольше.
Сходят. Ольгерт, один монах и девчонка направляются в городок.
Ольгерт – Какой аккуратненький, чистый городок. Тут должны жить благополучные, состоятельные, добрые люди. Какой везде порядок и уют!
Ольгерт обращается к прохожему на улице.
Ольгерт – Уважаемый! Не подскажете ли вы паломникам по святым местам. В пути мы встречали одного человека из ваших мест. Я даже не помню точно, как его звали. Крепкий такой, рыжий, у него на руке ещё была татуировка – ящерка...
Горожанин – Ящерка? У нас тут был только один бездельник, который носил такую татуировку, как и все в его роду. Не завидую я тем, кто его встречал!
Ольгерт – А что он был за человек?
Горожанин – Вор!
Ольгерт многозначительно оборачивается к монаху и девчонке – Плохой, значит, был человек?
Горожанин – Хуже некуда! Не зря же мы выгнали его из города.
Ольгерт – Выгнали?
Горожанин – Палками, отдубасили, как следует. Чтобы помнил науку. Да назад не возвращался.
Ольгерт – А что, он воровал?
Горожанин – Воровал-то он, положим, и немного. Так, еду. Для своей сестрёнки старался, когда их родители подохли.
Ольгерт – И как сестрёнка?
Горожанин – Померла, известно.
Ольгерт – Отчего?
Горожанин – Да от голода, от холода и померла. Чёртово отродье!
Ольгерт – А он и дальше воровал?
Горожанин – Да не за воровство его и погнали-то. Этот выродок всё песни поганые сочинял и орал их на базарной площади!
Ольгерт – Сам сочинял?
Горожанин – А то, как же! С тех пор и слава о нас дурная пошла, что какие-то древние песенки тут поют, а мы ни-ни. Грех да беда – такая слава. В наши-то времена. За пасквиль господа деревню могут спалить. Всех вырезать. А тут столько песен. Уж и били мы его, Ирода.
Ольгерт – А откуда ж у простого сироты слова на такие песни нашлись?
Горожанин – Это всё их семейство злое. Одно слово – чернокнижники. Мы-то грамоте, слава Богу, не обучены. А в его доме испокон книжки водились.
Ольгерт – Да что ты!?
Горожанин – Ну! Не иначе как из французов его семейка была. Сейчас уж никто не помнит. Злое семя! Мы, аккурат, как его выгнали, и дом их сожгли, со всей ересью!
Ольгерт – Значит, вы большого поэта выгнали?
Горожанин – Какого такого поэта? Вор он! А ты что всё выпытываешь? Не иначе шпионы вы. Ну-ка! Держи их! Хватай! Бей! – хватает Ольгерта.
Ольгерт – Бегите!
Горожанин – Держи их! Хватай! Бей!
Ольгерт вырывается – Бегите!
Пролог – Путники добрались до города, купили лекарства, наняли охрану и спокойно возвращались в монастырь.
Ольгерт – Самое неприятное в том, чтобы изображать нищих – это грязь. Жить в грязи невыносимое испытание.
Монах – Ну что ты! Грязь – неотъемлемая часть любого нищенства, она – его знамя! Помнишь, как у нашего трудника было написано:
Грязь нищего – его защита,
Его нетленная броня,
Его достоинство и свита,
Как стая злобных сатанят!
Грязь нищего – его спасенье
И продолжение в веках,
Его земные накопленья,
Как золото ростовщика!
Грязь нищего – его богатство,
Как будто платье из парчи,
Огромно нищенское братство –
В нём могут жить и богачи!
Грязь нищего – его защита,
Его нетленная броня!
От королей и от бандитов
В грязи достоинство хранят!
Ольгерт – Нет. Мне больше нравятся его стихи, дающие надежду:
Среди любви, среди забав
Владыкою земель
Жил храбрый рыцарь, знатный граф,
Колдун и менестрель.
Познал он мудрость всех веков,
Постиг он тайны ада,
Он знал, как вызывать любовь
И как готовить яды.
Был замок его прочнее скал,
Цвела его земля,
И зависть рыцарь вызывал
У жадного короля.
О замке графа слухи ползли,
Что темными ночами
Там пламя взвивалось из земли
И демоны кричали.
И часто прохожий пилигрим –
Лист, ветром занесенный, –
У замка, блуждая путём ночным,
Сквозь стены слышал стоны.
Смеялся над слухами рыцарь сам
И женщины в народе.
Он был любовник знатных дам
И девушек безродных.
Ласкать, сжимать, любить без сна
Имел он Божий дар,
Умел быть нежным, как волна,
И страстным, как пожар.
В объятьях бились, как в огне,
И девушка нагая
Кричала в сонной тишине,
От страсти изнывая.
Но вот явилась дева одна –
Глаза, как сладостный сон,
Как лук, гибка и нежна, как луна, –
И рыцарь был покорен.
Она сочетала в себе весь мир:
И тайну бутона розы,
(Был голос ее, как струны лир,
Алмазными были слезы).
Веселость мальчика, ум мудреца
И ангела красоту,
Она могла сквозь года прорицать,
Стрелу ловить на лету.
Ни в битве и ни в чарах его
Никто победить не мог,
Но отнял король у него любовь
И в сердце вонзил клинок.
И чтобы ее от пыток спасти,
Горящий скрывая взор,
Поклявшись королю отомстить,
Колдун взошел на костер.
И жалкий придворный, смеясь, смотрел,
Как, скованный цепями,
В мученьях колдун на костре горел
И догорало пламя.
Но все, кто окружали трон,
От страха окаменели,
Они услыхали гитары звон
И песню менестреля.
Взглянули в костер – и страх, как боль:
Под пеплом похоронен,
Стоит обугленный король
В оплавленной короне.
Монах – Всё бы хорошо, если бы не люди, большинству из которых всё безразлично. Помнишь у него про человека-картошку:
Человек-картошка,
Горе не беда!
Покопал немножко –
Новая еда!
Человек-картошка,
Человек на вид,
Сидя у окошка
На тебя глядит…
Человек-картошка,
Серенький такой,
Если нету ложки,
Он возьмёт рукой…
Человек-картошка,
Горе не беда!
Подбирая крошки,
Выживет всегда!
Ольгерт – Ну, почему работник не мог всё объяснить?
Монах – Мы бы не поверили ему.
Ольгерт – Но он просто молчал.
Монах – Он устал от того, что люди не верили ему.
Ольгерт – Так нельзя, за талант надо сражаться.
Монах – Он не мог. Он вообще ничего не мог, только петь, служить проводником между горним миром и нами. Поэт вообще ничего не обязан делать, только писать или петь. Он вообще никому ничего не должен. Он не способен стать заодно шорником. Но у работника была физическая сила, он мог носить тяжести, копать и грести. Это он и делал.
Ольгерт – Значит, хороший шорник не может стать великим поэтом.
Монах – Когда я говорю, что поэт никому не должен – это значит, что тут нет никаких закономерностей. Нет рамок. Не пытайтесь найти тут никаких законов. Хороший шорник может быть великим поэтом. Пути господни неисповедимы.
Ольгерт - Как могли жители этого города выгнать великого поэта? Они сломали ему всю жизнь.
Монах - Не забывай, что именно ты убил его.
Ольгерт – Я только раздробил ему руки.
Монах – Лучше бы убил.
Ольгерт – Но он же украл, это была законная казнь.
Монах – И ему было от этого легче.
Ольгерт – Да нет же. Но я его не убил.
Монах – Да, он медленно умрёт сам от голода.
Ольгерт – Ну, он может петь свои песни на базарах, и так зарабатывать себе на жизнь.
Монах – Ты в это веришь?
Ольгерт – А что он делал у нас? Тоже пел.
Монах – У нас он был под защитой монастыря. Отец-настоятель милостиво к нему относился. Будто он добровольно принял на себя обет молчания.
Ольгерт – Ну вот, его и пригреет какой-нибудь вельможа.
Монах – Ошибаешься. Скорее его побьют камнями, как это сделали в его родном городе.
Ольгерт – Значит, я страшный грешник? Но не ты ли призывал казнить его и прогнать, когда опасался за казну монастыря, которая была нужна для покупки лекарств. В наших руках была судьба сотен больных и страждущих.
Монах – Я не принимал решения. Я хочу напомнить тебе твой спор с девочкой о Джоне Макинтоше из песни. Ты сетовал, что подлеца никто не убил, даже ты. Ты страдал от того, что люди не хотят брать на себя ответственность за убийство. Ну вот, ты взял. Легче тебе от этого?
Ольгерт – Тяжелее, Святой отец, но сам ты советовал его убить, это уж совсем не по-христиански.
Монах – Я советовал, но не свершал.
Ольгерт – То есть я поплатился за свою волю, силу, уверенность, желание сотворить добро.
Монах – Ты поплатился за гордыню. Ты счёл, что можешь решать чужую судьбу. Ты самый благородный, самый сильный среди нас, ты призван защищать нас, но за это ты поплатишься страшными мучениями. Человек ничего не может решить, потому что он ничего не знает. Всё может знать только Бог. А для человека на всё надеты маски сиюминутности.
Ольгерт – Значит, благостен только путь непротивления.
Монах – Нет. Для каждого начертан свой путь в этом мире.
Ольгерт – Как же это?
Монах – Тебе придётся смириться с тем, что не ты принял роковое решение. Не ты совершил казнь. А через тебя всё это попустил Бог.
Ольгерт – Так что же будет дальше?
Монах – К песням скоро привыкнут. Будут ими восхищаться. Вельможи начнут ставить в пример тонкость и глубину этих ритмов и рифм. А в народе пойдёт поверье, что великий бард и по сию пору ходит по деревням и поёт свои звонкие песни.
Ольгерт – И любой вор с разбитыми руками будет орать на площади великие песни и кричать, что именно он – тот великий поэт?
Монах – А его собратья будут воровать у заслушавшихся олухов кошельки.
По дороге они слышат, как все поют песни работника.
Путники – Эй, парни! Откуда вы знаете эти песни?
Поселяне – Плыли тут на плоту какие-то чудаки и всё время песни пели. Народ их и выучил.
