ВРЕМЯ “Ч”

Елена Иоос

ВРЕМЯ «Ч»

Трагикомедия в 2-х действиях

«Человек рождён для счастья как птица для полёта». Но если надежда покидает любящее сердце, сможет ли оно выжить? Любовь к матери превращена в месть за разрушенное семейное гнездо, любовь к девушке не взаимна, а любовь к другим близким грозит обернуться большой жертвой. Безвыходность любовных треугольников, общим ребром которых явлется главный герой пьесы, кажется смертельной.

Контакты

tinthoron@t-online.de

аккаунты в ФБ и ВК

+7 950 54 66 713

Елена Юрьевна Иоос

620144, г. Екатеринбург,

ул. Московская 225, кор. 4, кв. 84

Действующие лица:

Ирина Аркадьевна Треухова	Популярная актриса, лучшие годы уже позади, но пороху ещё достаточно
Дэн (Данила Треухов)	её сын, творческая личность с амбициями
Николай Аркадьевич Зорин	брат Треуховой, 70 лет, полковник в отставке
Инга Ручьёва	дочь чиновника от культуры 17 лет
Борис Репло	режиссёр театра и кино, сожитель Треуховой, значительно её моложе
Сергей Дорнфельд	пластический хирург, друг семьи Треуховой
Тоня	старая няня Треуховой, заодно домоправительница и заведующая её гардеробом, носит чёрное

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Гостиная в доме Зорина -Треуховой с диваном, креслом у камина, светильником и множеством предметов уюта: подушками и безделушками. В глубине виден небольшой стол, вдоль стен книжные шкафы. На каминной полке стоят театральные и кинематографические награды и среди них - чучело чайки. На спинке дивана и кресел наброшены платья, на ковре валяются несколько пар женских вечерних туфель и коробки из-под них же. ЗОРИН сидит в кресле перед шахматной доской. Входит Дэн. Он снимает круговую панораму комнаты, туфли и платья матери на смартфон. Дэн подходит к Зорину.

ДЭН. Дядь Коль, смотри сюда. Скажи что-нибудь на камеру. Погоди... (меняет настройку камеры смартфона и ракурс съёмки)... давай.

ЗОРИН. Чего говорить?

ДЭН. Николай Аркадьевич, что Вы можете рассказать о вашей великой сестре заслуженной артистке РФ Ирине Треуховой?

ЗОРИН. Мгм... Наша Ирина Аркадьевна очень красивая, добрая и умная... Слушай, а это ничего, что я выгляжу как её отец? Как-то не очень удобно получается, вроде как возраст её выдаю.

ДЭН. Не парься, дядь Коль, все и так всё знают.

ЗОРИН. Ты бы хоть беспорядок этот не снимал, это ведь... интимный момент, актриса готовится к бенефису, ищет образ. Она твоя мать, между прочим. Брось снимать, некрасиво.

Неслышно входит Тоня чтобы унести несколько платьев.

ДЭН. Ты не в тренде, дядь Коль, не шаришь в тенденциях рынка. Это же как раз самое хайповое. Меня залайкают за инсайд. Чем больше фолловеров, тем быстрее бабосики в кармашек потекут. Я видеоблог решил замутить: (читает типа рэп, пародируя заставку роликов Ю. Дудя) Дэн даст вам бздэн, ё, бздэн даст вам Дэн!

ЗОРИН. А не западло тебе, чувачок, на матери родной подниматься?

ТОНЯ. Сегодня мать родную сдашь, а завтра Родину продашь.

ДЭН. При чём тут родина? Чё такого-то? Все так делают. Чем больше интима, тем баще. Я же её не в спальне снимаю.

ЗОРИН. Ещё чего. Уж лучше себя любимого сними во всех подробностях.

ДЭН. Не, это уже не катит. Хотя... Не, надо новые... как их... формы искать. Искусство не стоит на месте. Видеоарт и всё такое.

ЗОРИН. Понторез.

ДЭН. Чё ты сразу ругаться-то? Я ж просто прикололся. Матери на бёздей хочу фильмец стругануть. Потом вместе пололируем.

ЗОРИН. Слушай, Данила, ещё раз услышу это слово – денег больше не проси.

ДЭН. Чё ты прикапываешься? Все так говорят.

ЗОРИН. Все, все. Ты своё сделай, не как у всех. Может что путное получится. На одной провокации далеко не уедешь.

ДЭН. Не, на путном в топ не пробиться. О! Слушай, чё придумал: скан-дал-и-прово-каци-я ис-точник-инфор-маци-и. Ё! Это моя заставка новостей будет: скан-дал-и-прово-каци-я ис-точник-инфор-маци-И.

ТОНЯ (уходя с охапкой платьев в руках).Чем меньше информации, тем хуже провокации.

ДЭН. Ё! Шикардос! Тоня, стой, я буду в своём блоге тебя продвигать. Смотри в эту дырочку, видишь?

ТОНЯ. Ну.

ДЭН. Антонина, скажите пожалуйста, почему Вы всегда носите чёрное? Вы гот?

ТОНЯ. Это траур по моей жизни.

ДЭН. А чё так?

ТОНЯ. Когда с тобой голопопиком водилась, думала, человека рощу. А получилась мартышка.

ДЭН. Кат! Всем спасибо, все свободны.

Тоня уходит.

ЗОРИН. Данила, хватит ерундой забавляться, займись лучше делом.

ДЭН. А я чем, по твоему занимаюсь? Я ж ролик в свой блог снимаю, знаешь, сколько блогеры зашибают? Ладно, смотри вот сюда... (снова снимает) Это мой родной дядя Николай Аркадьевич Зорин, полковник инженерных войск в отставке. Повелитель понтонных мостов. Родине он больше не нужен и теперь целыми днями решает шахматные задачи. Врачи говорят, это хорошая профилактика старческой деменции.

ЗОРИН. Не в этом дело. Просто интересно, время незаметно летит. Мозги надо чем-то занимать. Тебе бы тоже не помешало. Вспомни молодость, старичок, реши задачку. Смотри вот, белые начинают и выигрывают.

Дэн останавливает съёмку, смотрит на шахматную доску, делает несколько ходов за белых и чёрных.

ДЭН. Есть. Шах и мат.

Зорин вздыхает. Дэн снова берётся за камеру.

ЗОРИН. И что ты тут нам исполняешь?

ДЭН. Ай, надоело боронить.

Дэн снова включает смартфон.

ЗОРИН. Найди дело по душе, оглянись вокруг – столько всего! Эх, скинуть бы мне годочков сорок!

ДЭН. Стал бы хакером, нарубил бы бабла.

ЗОРИН. Нет, профессию я повторил бы, а в свободное время этим бы увлекался... как его... ну эти... которые по стенкам бегают.

ДЭН. Тараканы?

ЗОРИН. Как их, ну эти... Видел бы ты, как я в юности по понтонам скакал... Да... хорошее было время...

ДЭН (комментирует съёмку). Дядя Коля, основатель советского военно-понтонного паркура, просит меня, мартышку голопопую, найти дело по душе. А где его найдёшь-то? Кругом одна лабуда. Да и бабла нету. Пойти, банан схомячить что-ли...

Дэн уходит.

Крик Треуховой из-за кулис: «Коля! Коль, ты ещё в гостиной? Я иду!»

Появляется Треухова в красном длинном вечернем платье с глубочайшим декольте.

За ней выходит Тоня.

ТРЕУХОВА. Ну как, может это платье лучше?

ЗОРИН. Ну ты даёшь... Даже не знаю что сказать. Смотря куда целишься. Если в голову, тогда лучше то, голубое, а если мгм... тогда оставь это.

ТРЕУХОВА. Коля, я серьёзно.

ЗОРИН. И я не шучу.

В дверь звонят.

ТРЕУХОВА. Это курьер. Тоня, открой!

Тоня уходит и возвращается с большой картонной коробкой, ставит её на диван и вытаскивет зелёное струящееся платье.

ТОНЯ. Сейчас гладить будем?

ТРЕУХОВА. Тоня! Эту ткань вообще гладить нельзя, если только паром и то слегка. Запомни, только пар.

ТОНЯ. Запомнила, гладим только паром. Слегка. Уносить?

ТРЕУХОВА. Дай сначала так примерю. (Прикладывает вешалку с платьем на себя) Коль, смотри, ничего?

ЗОРИН. Ничего.

ТРЕУХОВА. Что значит ничего? Ничего – ничего хорошего или ничего пойдёт?

ЗОРИН. Надо на тебе смотреть.

ТРЕУХОВА. А так не видно? Я уже забегалась.

ЗОРИН. Ируш, я же в этом ни бельмеса не понимаю. Как по мне – ты в любом наряде хороша.

Тихонько входит Дэн и снимает происходящее из-под тишка на свой смартфон.

ТРЕУХОВА. Но голубое всё-таки лучше? Или то, серебристое с накидкой? Тонь, что скажешь?

ТОНЯ. Зажралась ты, мать.

ТРЕУХОВА. Тоня! Не порти мне настроение, итак вся на нервах. А мне ещё играть сегодня... Или всё-таки красное оставить?.. Так, где у нас чёрные замшевые шпильки... Если уж бить, то наповал.

Тоня принимает зелёное платье и подаёт коробку с нужными туфлями.

ТОНЯ. На, убийца.

Треухова надевает туфли и прохаживается вальяжной походкой мимо Зорина.

ТРЕУХОВА. Ну как?

ДЭН. Сассно.

ТРЕУХОВА (Дэну). Ты опять за своё? Что это значит? Говори по-русски.

ЗОРИН. Это значит «класс!» Ируш, а кто платит за этот праздник жизни?

ТОНЯ. Кто-кто, наверное Трепло?

ТРЕУХОВА. Тоня! Не трепло, а Р-репло! Сколько раз повторять. Нет, не он. Ему сейчас не до этого.

ТОНЯ. Да он и с «этим» не разбежится.

ТРЕУХОВА. Тоня! Не понимаю, что ты на него взъелась... Не переживай, это не в долг. Вчера в одном очень хорошем бутике с большой скидкой взяла. Я им рекламу делаю. На банкете в Доме актёра будут большие люди с жёнами... Потом что не пригодится, обратно сдам.

ТОНЯ. Ага, ты сдашь...

ТРЕУХОВА. Не бурчи, Тоня! Куда мне столько. Вот это красное точно сдам. Только сначала Ручьёва из него убъю. Он Борису деньги на постановку выделить обещал и зажал, жмот такой.

ТОНЯ. А пороху-то хватит? Нынче мужики всё больше по молодухам специализируются.

ТРЕУХОВА. А то я не молодуха.

ТОНЯ. Молодуха... шрам от уха до уха...

ТРЕУХОВА. Тоня! Твои комментарии неуместны! Особенно сегодня, особенно сейчас.

Треухова бежит к зеркалу и рассматривает себя до полного удовлетворения.

ТРЕУХОВА. Нет... ничего не видно. Серёжка Дорнфельд сделал всё как надо и даже лучше. Какая же я ципочка, прямо ух!

ТОНЯ. Ух... А поясница? Тебе жилет собачий с собой дать? Ведь совсем голышом пойдёшь.

ТРЕУХОВА. Тоня! Какой жилет, у меня же бенефис! Тем более собачий...

ДЭН. Точно, собачий - соберутся шавки и начнут хором подвывать: «Ах, Иринушка Аркадьевна, золотая Вы наша...» А Ручьёв твой басом лаять начнёт: «Народную артистку получите высочайшим повелением...»

ТРЕУХОВА (Дэну). Тебе бы только гадость матери сказать. Я это звание горбом своим заработала, здоровьем и нервами. Тонь, давай твою жилетку на всякий случай, мало ли, в машине пододену на обратном пути, ночью холодно.

ЗОРИН. Данила, не надо так с матерью разговаривать, у неё праздник сегодня. И вообще... воздержись от комментариев. Если нечего сказать, лучше молчи.

ТРЕУХОВА. Коля, кому ты это говоришь? У него ещё пубертатный период не закончился. Мужику двадцать лет, а мозгов до сих пор не выросло.

ТОНЯ. Зато другое созрело...

ДЭН (Треуховой). Это ты к тому, что я универ бросил? Ну не хочу я идти по дядиным стопам, у меня свои есть.

ТРЕУХОВА. Знать бы ещё, куда они тебя несут.

ДЭН. Я на операторский летом поступать буду. Операторы нынче дорого стоят, особенно если приз какой-нибудь получить, типа «Золотого Орла». А что, для начала неплохо. Поставлю на полочку рядом с твоими наградами и будешь мною гордиться. А там и Оскар не за горами... «Academy Award for Best Cinematography goes to... Dan Treuchov». Вау!

ТРЕУХОВА. Мгм... Даже не знаю что тебе сказать...

ЗОРИН. Слышь, орёл оскароносный, чем крыльями хлопотать, лучше листья от ворот отгреби, матери ехать скоро.

ДЭН. Я же позавчера вам целых два мешка листьев набил?

ТРЕУХОВА. Не вам, а нам. Иди убери тебе говорят.

ЗОРИН. Данила, листопад же, ну?

ДЭН. Листопад, листопа-аааад, если женщина про-о-о-осит... Ты так просишь, да, мам?

ТРЕУХОВА. Ты уже сам должен знать без напоминаний, что по дому делать, не маленький. Сидишь на моей шее и ноги свесил. Обойдусь без твоих услуг. Боря приедет, уберёт.

ДЭН. Не зная горя, горя, горя, приедет Боря, Боря, Боря... что-то меня на ретро потянуло. Откуда я знаю эти песни?

ТРЕУХОВА. От верблюда.

ДЭН. Да? А я думал это ты мне колыбельные такие пела.

ЗОРИН. Данила, перестань задираться.

ТОНЯ. Чешую эту русалочью обратно в коробку паковать или в шкаф повесить?

ТРЕУХОВА. Пакуй... В шкаф.

ТОНЯ. Кто бы сомневался.

Тоня уносит платье. Треухова снимает туфли, хромает к дивану и ложится, задрав ноги на подлокотник. Дэн приближает смартфон к её босым ступням и она, наконец, замечает, что он ведёт съёмку. Треухова мгновенно меняет положение на более эстетичное.

ТРЕУХОВА. Данила! Я же просила тебя не снимать без предупреждения!

ДЭН. Я предупреждал, ты не слышала.

ТРЕУХОВА. Что я, глухая по-твоему?

ДЭН. Не знаю, тебе виднее.

ТРЕУХОВА. Прекрати.

Дэн продолжает снимать. Треухова кидает в него диванной подушкой и принимает сидячее положение.

ТРЕУХОВА. Прекрати, я сказала.

ДЭН. Босоногое декольте. Ты мне сама потом спасибо скажешь за эту съёмку. Чистая киногения, эротика без пошлости и ужимок. Посмотри на дядю... подними подбородок... так... умница... руку подними...

Треухова сначала автоматически выполняет указания, потом спохватывается и делает рывок вперёд, чтобы отнять смартфон, но Дэн успевает увернуться.

ТРЕУХОВА. Данила! Или как тебя там... Дэн! Перестань наглеть! Это уже выходит за рамки всякого приличия! Я тебе не подружка!

ЗОРИН. В самом деле, Данила, это уже чересчур. Убери камеру. Свою жизнь оголяй сколько хочешь, а в чужую не лезь.

ДЭН. В чужую значит. Ладно. Может мне вообще уйти? Раз жизнь родной матери мне чужая. В доме селятся все кому не лень, а сыну в её жизни места нет. Так-так-так. Тогда досвидос, родственнички, я пошёл.

ТРЕУХОВА. Куда ты пошёл?

ДЭН. Пока в общаге у пацанов перекантуюсь, а там видно будет.

ТРЕУХОВА. Кто ж тебя в общагу пустит, ты же отчислен?

ДЭН. Есть методы. Друзья в беде не бросят... А чё там, собственно, делать? Лучше в... в... Питер поеду, поварёнком на торговое судно устроюсь. Мне Тоня свой фирменный рецепт солянки даст.

ТРЕУХОВА (Дэну). Что ты опять несёшь?

ЗОРИН. Данила, не дури.

ДЭН. Кто не дури, я не дури? Всё серьёзно. Мое решение окончательно и бесповоротно. Еду... в Якутию. Там алмазы и якутяночки в унтах. Автостопом на оленях доеду.

ТРЕУХОВА. Может лучше на Сахалин пешком рванёшь? Там японочек в белых гольфиках через пролив видно.

ЗОРИН. Ирина!

ДЭН. Белые гольфики? Заманчиво. Крутая тема. Всё, уговорила, еду на Сахалин. Пошел собираться. Денег не надо, добрые люди помогут.

ТРЕУХОВА. Собрался клоун на гастроли.

ДЭН. Ага, чем дальше, тем роднее будем.

ЗОРИН. Ируша! Данила!

ДЭН. Нет, дядь Коль, не уговаривай, чужие так чужие.

ЗОРИН. Да какие чужие? Не в этом же смысле сказано. Я имел в виду частную жизнь. Домашние дела никого кроме нас не касаются.

ДЭН. А я для кого снимаю? Для Пушкина что-ли? Я ж для вас стараюсь. Подарок тебе, мамочка, к дню рождения готовлю.

ТРЕУХОВА. Спасибо, сынок. Я уже боюсь твоих подарков.

ДЭН. Не хотите, как хотите. Я пошёл.

Дэн закрывает смартфон и уходит.

ЗОРИН. Данила!

ТРЕУХОВА. Пусть идёт куда хочет. Капризный мальчик. Побегает да обратно прибежит, в первый раз что-ли?

ЗОРИН. В армию ему надо. Я нашему военкому позвоню, спрошу, почему повестку до сих пор не прислали.

ТРЕУХОВА. Не вздумай! Я в министерстве обороны специально концерт давала чтобы ему отсрочку выпросить.

ЗОРИН. Ну и зря.

Треухова радражённо собирает разбросанные по полу туфли в коробки.

ТРЕУХОВА. Вот что я ему сделала, что он меня так ненавидит? Все игрушки - ему, все лучшие шмотки - ему, на съёмки взять - пожалуйста, в театр – сколько угодно, в Сочи на лыжах кататься – с удовольствием, машину – на возьми! Хочешь в Испанию – вот тебе Испания. В Италию – езжай ради бога. Столько денег угрохано, а он... «чужие люди, чужие люди»... И ты тоже хорош. Кто тебя за язык дёргал? Он же любой повод для ссоры ищет.

ЗОРИН. Ируш, ну прости, я не хотел, ты же знаешь.

ТРЕУХОВА. Не хотел. Конечно не хотел.

ЗОРИН. И чего я такого сказал? Он всё понял правильно, только ему другое нужно.

ТРЕУХОВА. Да что ему ещё нужно-то?.. Ты хочешь сказать, ему любви моей материнской не хватает?.. Ну, знаешь! Так можно да сорока лет титьку сосать.

ЗОРИН. Успокойся, Ируш, ты права. Ты во всём как всегда права.

ТРЕУХОВА. Господи-и-и! Что же это за день-то такой сегодня! Все меня обвиняют! Никому не угодить в этом доме!

ЗОРИН. Да кто тебя обвиняет?

ТРЕУХОВА. Ты, Тоня, Данила! Все вы мной недовольны – я, видите-ли, плохая мать. Кукушка, подбросившая вам своего птенца! Да, я редко бываю дома, но у меня такая работа. Ра-бо-та! А не блажь какая-нибудь. И я не могу взять и перечеркнуть свою карьеру. Я актриса! Я хорошая актриса. И позвольте заметить, сына я оставила не в чужом гнезде, а в своём собственном, где выросла сама без отца и матери!

ЗОРИН. Без отца и матери, говоришь? Сама выросла? Что ж, сестрёнка, спасибо.

ТРЕУХОВА. Старший брат это не отец.

ЗОРИН. Да, не отец. Но я любил тебя как отец. Больше отца. А Тоня тебе такой матерью стала, что лучше не бывает. Она, между прочим, ради тебя замуж не вышла.

ТРЕУХОВА. За тебя что-ли?

ЗОРИН. Да если бы...

ТРЕУХОВА. А... а знаешь почему ты не женился?

ЗОРИН. Почему?

ТРЕУХОВА. Потому что ты баба. (Передразнивает) «Ты права, Ируш, ты права». Хрястнул бы кулаком по столу, ты же полковник! Откуда Данила мужиком станет, если мужиков в доме нет?

Зорин тяжко поднимается с кресла, берёт не заметную ранее палочку, ковыляет к столу и вдруг со всего маху ударяет кулаком по столешнице.

ЗОРИН. Куда ты дела всех мужиков?

ТРЕУХОВА. Я?! Ты что, Коля?!

ЗОРИН. Шестьдесят восемь лет уже Коля! Из них сорок пять тебя слушаю. Хоть бы на минуту умолкла, мозгоклюйка!

ТРЕУХОВА. Это я мозгоклюйка? Ты где таких слов понабрался?

Звонок в дверь. Треухова с гневным лицом идёт открывать. Зорин оседает на пол.

Треухова возвращается с Дорнфельдом.

ТРЕУХОВА. Не обращай внимания, Сергей, у нас тут бардачина сего... Коля!

Треухова и Дорнфельд подбегают в Зорину, поднимают и садят на диван. Дорнфельд расстёгивает ворот рубашки Зорина, проверяет пульс.

ДОРНФЕЛЬД. Ира, воды принеси, быстро! И тонометр!

Треухова убегает и возвращается со стаканом воды и тонометром. Она набирает воды в рот и брызгает на Зорина, тот открывает глаза.

ТРЕУХОВА. Коленька, что, сердце, да? Давление, да? Сейчас, сейчас... он, наверное, таблетки забыл выпить. Сейчас принесу.

Треухова убегает. Дорнфельд даёт Зорину выпить воды и меряет давление.

ДОРНФЕЛЬД. И часто у Вас это?

ЗОРИН. В первый раз. Бывало, что голова покруживалась, но чтоб вот так – бац и на пол – впервые. Да ничего, пройдёт.

ДОРНФЕЛЬД. Э нет, у Вас давление высокое, Николай Аркадьевич, надо скорую вызывать.

ЗОРИН. Что? Какую скорую? А Вы зачем? Вы же врач. Дайте мне таблеток, чайку с ромашкой и полежать.

ДОРНФЕЛЬД. И всё-таки, Николай Аркадьевич, надо бы в больницу.

ЗОРИН. Тссс. Говорите тише. Мне сегодня нельзя болеть. Завтра можно, а сегодня никак нельзя. У Ируши бенефис, она должна блистать и счастьем светиться. Ей народную артистку дают, а тут я с больницей. Нехорошо, хлопотно слишком. Нет, Серёжа, нет и нет. Не вздумайте никуда звонить.

Входит Ирина с упаковкой таблеток и подаёт Дорнфельду, тот выдаёт что положено, Зорин запивает таблетки и укладывается поудобней на диван.

ЗОРИН. Спасибо, Ируш. Подушечку ещё подложи мне под голову. Ага, хорошо. И чайку завари с ромашкой, если не трудно.

ТРЕУХОВА. Конечно, Коленька, сейчас Тоне скажу.

Треухова уходит. Дорнфельд открывает окно. Входит Тоня с чаем.

ТОНЯ. Допрыгался, казак?

ЗОРИН. Допрыгался.

Тоня отдаёт кружку Зорину и нагибается за палкой.

ТОНЯ. Коня-то потерял.

ЗОРИН. Поставь вон сбоку, спасибо.

ТОНЯ. Где тонометр? Я себе тоже давление померяю. Вон, погода меняется, поди подскочит опять, вчера сто пятьдесят было.

ДОРНФЕЛЬД. Давайте помогу, мне удобнее.

Дорнфельд и Тоня отходят к столу.

Входит Треухова.

ТРЕУХОВА. Коль, ты как? Полегчало? Тонь, мы сегодня обедать будем?

ТОНЯ. Куда вас девать - будем.

ЗОРИН. А мне не хочется, сосну полчасика.

ДОРНФЕЛЬД (Тоне). Сто сорок на сто. Высоковато.

ТОНЯ. Нормально. Это мой крейсерский режим.

Тоня уходит. Дорнфельд разворачивает стул от стола.

ДОРНФЕЛЬД. Ирина, садись, мимику проверю.

Ирина садится на стул и откидывает голову. Дорнфельд достаёт миниатюрный фонарик, рассматривает что-то около ушей и над глазами.

ТРЕУХОВА. Ну как? По-моему ничего не видно.

ДОРНФЕЛЬД. Сейчас посмотрим. Улыбнись... так... Шире улыбнись... так... Наморщи лоб... хорошо... Рожу скорчи какую-нибудь... Да, весьма неплохо. Моя новая методика даёт хороший результат.

ТРЕУХОВА. Не скромничай. Результат отличный. Может губы подкачать ещё?

ЗОРИН. Только не это!

ДОРНФЕЛЬД. Согласен. Ты же не хочешь карьеру себе испортить?

ТРЕУХОВА. Нет, конечно. Но все подкачивают. Чуть-чуть невинной припухлости не помешало бы.

ЗОРИН. Какая невинная припухлость, Ира?! Ведь не «шешнадцать» тебе!

ДОРНФЕЛЬД. Вы бабы, странные существа. Хотите быть единственными и неповторимыми, но делаете всё, чтобы быть как все. Зачем? Вы не понимаете, что когда смотритесь в зеркало, вы делаете своё лицо таким, каким хотите видеть. А другие видят то, что есть на самом деле: губы отстают от мимики, брови и лоб неподвижны, как у покойника. Но самое страшное это глаза. Взрослые, знающие жизнь глаза на гладких, как младенческая попка, лицах. Это ужасно.

ТРЕУХОВА. Ай-яй-яй... Как же Вы операции делаете, доктор Дорнфельд? Зачем новые методики изобретаете?

ДОРНФЕЛЬД. Затем и изобретаем, что вас, баб, жалко... Вы же старости как лепры боитесь. А ведь в каждом возрасте своя прелесть есть. Взять хотя бы Софи Лорен - какое достойное старение. А Катрин Денёв? Они подают себя как дорогое вино.

ЗОРИН. Или наша Элина Быстрицкая – какая красавица!

ТРЕУХОВА. Так то настоящая красота. Она как талант, встречается редко. А мы так – милашки-дворняжки. На жалость давим.

Дорнфельд с вожделением наклоняется над лицом Треуховой. Незаметно входит Борис Репло.

ДОРНФЕЛЬД. Да ладно... Харэ прибедняться.

ТРЕУХОВА. Как думаешь, ещё лет десять протяну?

ДОРНФЕЛЬД. Больше протянешь... если пластикой не будешь злоупотреблять.

ТРЕУХОВА. Не буду. Ты меня напугал.

РЕПЛО. Браво, браво! Вам, доктор, удалось то, чего я не смог. Она никого

не слушает, кроме Вас. Даже меня, своего любимого режиссёра. Я её красотой уже сыт по горло, а ей всё мало. Сейчас же уроды в тренде: что ни пьеса, то анамнез для психиатра. Да и зрители почти сплошь психопаты. Приходится крутиться.

ДОРНФЕЛЬД. Вам-то зачем, Вы же не психиатр.

Треухова делает знаки Дорнфельду, чтобы молчал. Входит Тоня в переднике и с кухонным полотенцем в руках. В открытом окне со стороны улицы появляется Дэн и потихоньку снимает на смартфон происходящее.

РЕПЛО. Боже упаси. Но профессия режиссёра обязывает разгребать эти кучи бессознательного дерьма. Я шахтёр слоёв глубокого залегания смыслов, мастер буровых интеллектуальных работ.

ТОНЯ. Я думала дерьмо разгребают ассенизаторы.

ТРЕУХОВА. Тоня!

РЕПЛО. Да, и ассенизатор, если угодно! Устами народа глаголет истина! Я чистильщик канализации! Я освобождаю вас от вашего же дерьма!.. Где та строгая граница между нормой и патологией, кто её видел? Мы живём в потоке бессознательного, мыслим обрывками чувств и чувствуем клочками мыслей. Текучесть наших состояний в пространственно-временном континууме непостижима, но это не значит, что мы не должны пытаться и дерзать! Нам нужна новая концептуальность, включающая в себя непонимаемое, отражающая неотражаемое. Мы создадём новый театр, пишем новые пьесы!

ДОРНФЕЛЬД. Есть где разгуляться настоящему таланту. А куда классиков денете, Чехова?

ТРЕУХОВА (тихо Сергею). Сергей, прошу тебя...

РЕПЛО. И с классиками есть чем заняться, с Чеховым особенно. Вывернуть наизнанку внутренности драматурга – дело чести каждого современного режиссёра. Найти непереваренное, съеденное наспех, без тщательного разжёвывания. Только так можно вскрыть потаённые мысли, духовные перверсии, которые раньше никто не находил, потому что не искали. Или искали не там.

ТОНЯ. Желудочно-кишечный психоанализ какой-то...

РЕПЛО. Если хотите – да!

ДОРНФЕЛЬД. Вы ещё и проктолог- фрейдист.

Треухова знаками умоляет Дорнфельда молчать.

РЕПЛО. Да хоть патологоанатом! Потому что классический театр давно умер и, окоченевший, наглухо заколочен в гробу своих собственных традиций. Театр мёртв!.. Но... Да здравствует театр! Мы, патологоанатомы, вдыхаем в него новую жизнь, даём новую драматургию, новые формы, творим новую театральную процессуальность, которая не путается в поверхностных связях, а проникает внутрь всех возможных и невозможных мыслительных конструкций! Вы поймите, в старых классических пьесах уже ничего не открыть, всё изъезжено вдоль и поперёк! Чтобы выявить скрытые очаги чувственности и ресурсы возможностей, надо идти вглубь со скальпелем в руках и резать пласт за пластом!

ЗОРИН. Зачем трупу скальпель я понимаю, но зачем ему новая драматургия?

РЕПЛО. Вы попали в самое яблочко, Николай Аркадьевич! Девиз новой драматургии – никакой драматургии. Есть только его величество Текст и его фон – контекст и больше ничего. И ваш великий Чехов это не более чем текст, консервы времени, которые пора вскрывать, пока не протухли.

ЗОРИН. А почему Вы так уверены, что Чехов протухнет?

ТОНЯ. Потому что он Репло. Идите обедать, уже давно накрыто.

Зорин не выдерживает и смущённо хихикает. Дорнфельд смеётся в голос.

РЕПЛО (уязвлён). Я ни в чём не уверен. Но я, по крайней мере, свободен. И поэтому имею право на своё личное авторское высказывание!

ТОНЯ. Имеешь, имеешь. Тебе супу наливать?

РЕПЛО. Нет! Я не буду обедать. Аппетит пропал. Вернусь в театр. Ирина, чтобы к пяти была как штык, без опозданий.

ТРЕУХОВА. Хорошо, милый.

РЕПЛО. Не надо, не провожай.

Репло уходит. Дорнфельд берёт со стола тонометр и меряет давление Зорину. Дэн скрывается из проёма окна, в котором виден дым.

ТРЕУХОВА. Что вы на него набросились? Он же гений!.. Тонь, что за вонь? Чем это пахнет?

ТОНЯ. Фу... Вроде серой. Надо окно закрыть. Видно, опять овощехранилище окуривают.

ТРЕУХОВА. Фуй... Так. Сейчас всем обедать, и я начну собираться. Сергей, ты вечером будешь в театре?

ДОРНФЕЛЬД. Знаешь, Ир, ты прости, но после монолога твоего Репла передумал. Страшно стало.

ТРЕУХОВА. Жаль. Мне было бы приятно... Ну да ладно, пойдём обедать? Тоня солянку сварила с оливками и лимончиком...

ДОРНФЕЛЬД. Это всегда с удовольствием. Уж кто гений в этом доме, так это Тоня со своей фирменной солянкой.

Тоня закрывает окно и все уходят.

Из кулисы, где предполагается входная дверь, показываются Дэн и Инга Ручьёва.

ДЭН. Заходи, заходи не очкуй. Тут никого нет, все в столовой Тонину солянку питонят. Может и мы соляночкой закинемся?

ИНГА. Не-ет, ты что? Я же никого не знаю. Неудобно.

ДЭН. Ты же хотела познакомиться? Мать как раз дома.

ИНГА. Ну не за едой же. Да и некогда ей, наверное.

ДЭН. Там и пластический хирург свой прикормленный имеется, если что... тоже перспективное знакомство. Член семьи, практически, шестой лишний, прётся от нашей Тони больше чем от матери.

ИНГА. Я лучше пойду, у нас по субботам тоже семейный обед. Папа не любит когда не все за столом с ним сидят.

ДЭН. Тогда пойдём к тебе. Я вообще-то из дома дёрнул и так быстро возвращаться не планировал, а похавать охота. Скажешь, что я твой бойфрэнд.

ИНГА. Да ты что? Меня папа сразу убъёт. Он дома знаешь какой строгий.

ДЭН. Чё ты всё папа-папа, что это за папа такой? Мент что-ли?

ИНГА. Почти. Заместитель по связям с культурной общественностью.

ДЭН. Вот это сюрпрайз! Так ты Ручьёва? Да уж... Никогда не знаешь, кого на улице подберёшь... Что ж ты сразу не сказала?

ИНГА. Какая разница?

ДЭН. Большая. Если б ты была Инга Задрипищева, то неудобно всё: стоять, лежать, ходить и знакомиться. А если ты Ручьёва... Тогда можешь пинать сходу любую дверь, а в этом посёлке особенно. Здешняя очень культурная общественность будет писать кипятком от радости. Наконец-то власть приблизилась к своим подданным. Вырубила себе поляну на берегу нашего озера и свила родовое гнездо.

ИНГА. Какой ты циничный.

ДЭН. Я умный.

ИНГА. Мне нужно идти.

ДЭН. Стой. На обед ты всё-равно опоздала, потом наврёшь что-нибудь своему папаше. Скажешь, что Треуховой монолог Нины Заречной читала. Ты же в ГИТИС собираешься поступать, угадал?

ИНГА. Да, откуда ты знаешь?

ДЭН. Чё тут знать-то? Миленькая бэйба околачивается возле дома Треуховой. Ты же выросла на её таланте?

ИНГА. Я её обожаю, особенно в новой «Чайке». И папа тоже. Он говорит, что в этой постановке Борис Репло превзошёл сам себя.

ДЭН. Тем более, папа всё поймёт и простит.

ИНГА. Я врать не умею. Он меня сразу раскусит.

ДЭН. Ничёсе! Как же ты без вранья актрисой станешь?.. Ладно, я тебе помогу. Врать не придётся....

ИНГА. А как?

ДЭН. Подожди пять сек.

Дэн рыщет по книжным полкам, выхватывает нужную книгу и возвращается с томиком Чехова, листая его на ходу.

ДЭН. На вот, читай, отсюда досюда.

ИНГА. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси...» Я знаю текст, я его к прослушиванию на подготовительные курсы выучила.

ДЭН. Ещё лучше. Читай давай, я тебя снимать буду. Я тоже к экзамену готовлюсь, во ВГИКе на режиссёрском учусь. Этюд надо снять, хвост закрыть.

ИНГА. Здорово, а потом посмотрим что получилось. И не так страшно. Со стороны ведь лучше видно, есть талант или нет.

ДЭН. Ты Ручьёва, тебе талант необязательно иметь.

ИНГА. Не-е-ет. Я хочу настоящей звездой быть, как твоя мама.

ДЭН. Тебя из какого заповедника к нам завезли?

ИНГА. Мы из Питера переехали.

ДЭН. А-а, понятно. Перелётная чайка из приозёрного кооператива, значит. Слыхали...

ИНГА. Что вы слыхали? Мы на Лиговке жили. Если хочешь знать, мой папа...

ДЭН. Очень хороший человек и крепкий управленец. Замяли. Иди, вставай вон туда, к полкам.

Инга становится где указано, Дэн «выставляет свет» для съёмки с помощью подручных средств - светильника и настольной лампы.

ИНГА. Ой, я волнуюсь.

ДЭН. Вспоминай текст пока.

ИНГА. Ага. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды, и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли…» Ой, мне страшно. Вдруг не получится.
ДЭН. Получится. Давай, я готов.

ИНГА. С самого начала?

ДЭН. Ага, только не так заунывно... Погоди... Начали!

ИНГА. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды, и те, которых нельзя было видеть глазом, — словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли…

Из «дверной» кулисы выходит Репло и останавливается. Инга запинается. Дэн увлечённо снимает спиной к дверям, приседая и поднимаясь.

ИНГА (продолжает) ...Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно... Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я… я….»

ДЭН. Стоп. Инга, стоишь как пугливое бревно. Ты же мировая душа, тебе не должно быть страшно. Страшно Земле, потому что она пустая, Луне, потому что она мертвая. Но не тебе. Это ты создала эту пустоту и этот страх! Ты должна собой гордиться! Ты слепая сила материи, ты мощь разрушения!

ИНГА. Но мне кажется, тут другое...

ДЭН. Мало ли что тебе кажется. Актриса это пластилин в руках режиссёра. Поняла? Мы ищем новые смыслы, вытаскиваем на свет то, что не видели до нас, мы бурим глубже других, как шахтёры. Нам никто ничего не может навязать. Нет никаких законов, есть только текст, из которого мы можем делать всё, что захотим. Ясно? Иначе нет смысла заниматься искусством. Ты хочешь стать великой актрисой? Тогда не дёргайся. Давай дальше... Начали.

ИНГА. «Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню всё, всё, всё, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.»

Тихонько из другой кулисы выходят переодетая в домашнее Ирина, Зорин, Тоня и Дорнфельд. Ингу трясёт от ужаса, но Дэн ничего не видит.

ДЭН. Молодец, хорошо, хорошо.... давай...

ИНГА. «...Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит…»

У Инги пропадает от страха голос и Треухова продолжает её текст. Дэн снимает.

ТРЕУХОВА (экспрессивно). «И вы, бледные огни, не слышите меня… Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух. Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это будет, лишь когда мало-помалу, через длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль.. . А до тех пор ужас, ужас... (Репло подходит к Треуховой) Вот приближается мой могучий противник, дьявол. Я вижу его страшные, багровые глаза...»

ДЭН. Стоп, снято! Мать, ты крутая! Эпично получилось.

Репло подходит к Дэну и покровительственно похлопывает по плечу, Дэн кривится.

РЕПЛО. Жизнь непредсказуемая штука: вернулся за смокингом, а попал на шоу домашних талантов. (Дэну) Браво, браво, далеко пойдёшь. (Инге) И Вы, Ниночка, хорошо держались.

ИНГА. Я Инга.

РЕПЛО. Инга... какое красивое, необычное имя.

ДЭН. Господа и домочадцы! Представляю Вам будущую звезду российской сцены и нашу новую соседку Ингу Ручьёву!

ТРЕУХОВА. Ручьёву? Очень приятно.

ДЭН. А это мой дядя Николай Аркадьевич Зорин, глава семейства... Это дядя Сергей, друг семейства, а это наша Тоня, ангел-хранитель семейства.

ИНГА. Здравствуйте.

ДОРНФЕЛЬД. Добрый день, вы чудесно играли.

ИНГА. Спасибо.

ТОНЯ. Здравствуй, милая, чай будешь пить? У меня плюшки настряпаны. Мягонькие.

ИНГА. Нет, спасибо, мне домой пора.

ТОНЯ. Тогда я тебе с сбой заверну. Погоди, не уходи пока...

Тоня уходит.

РЕПЛО. Оказывается, у Андрея Ильича ещё и талантливая дочь. Борис Репло.

ИНГА. Я знаю... я слежу за Вашим... творчеством.

РЕПЛО. Вот как? Приятно слышать. У нас подросло умное молодое поколение.

Зорин бодрячком ковыляет к Инге, целует ручку и ложится на диван.

ТРЕУХОВА. А я так даже залюбовалась. С такими внешними данными, с таким голосом обязательно нужно учиться.

ИНГА. Это моя мечта.

ДЭН. Она в ГИТИС хочет поступать.

ТРЕУХОВА. Прекрасно. А кто в этом году набирает? Серебрицкий? Это будет сильный курс. Вам повезло.

ИНГА. Туда ещё поступить надо.

ДЭН. Поступишь, поступишь, даже не сомневайся. С таким-то талантом.

ИНГА. Издеваешься?

ДЭН. Да чё ты, мне правда понравилось. Тебя камера любит. Вот... сама зацени...

Дэн показывает Инге отснятый материал на мониторе смартфона.

ИНГА. Какой ужас!

ТРЕУХОВА. Все актрисы так говорят. Дайте-ка взглянуть... Ничего подобного. Ты, Инга, действительно очень киногенична. Борис, иди посмотри.
РЕПЛО. В самом деле, Инга... Можно на ты?.. Ты хорошо смотришься. Но эта трактовка монолога тебе не очень подходит. Энергетики пока маловато. Но ничего, с этим можно работать, главное, потенциал есть.

ИНГА. Мне было странно играть, я по-другому репетировала.

ЗОРИН. А я ничего не понял. Но Вы, Инга, само очарование. Помню в восьмидесятом у Ефремова во МХАТе Нину Заречную Анастасия Вертинская играла. Вся Москва с ума сходила. Восторг! А какая она была Офелия у Козинцева в «Гамлете»! Я одиннадцать раз смотрел. Где она сейчас? Ты не знаешь, Ируш? Что там у вас говорят?

ТРЕУХОВА. Я не интересуюсь, мне и без этого есть чем заняться.

ДОРНФЕЛЬД. Она преподавала за границей, потом вернулась, а теперь фирменные кулинарные рецепты изобретает. Очень изысканно и вкусно получается, я пробовал. Талантливый человек во всём талантлив. Да и ролей для неё, увы, нет.

ЗОРИН. Жаль. Сейчас таких актрис не сыскать. Дарования измельчали что-ли...

РЕПЛО. В современном театре большие дарования и не нужны. Не надо больше ничего изображать. Актёр погружен в рефлексию самого себя, своего тела, своих мыслей и честно доносит на себя зрителю. Новый театр – это скорее бунтующий подросток, Хам, выдавший братьям наготу отца своего, лишивший его тайны. Была бы моя воля, я бы для своих спектаклей вообще с улицы актёров набирал.

ТРЕУХОВА. Ты и понабрал. Не знаешь, порой, плакать или смеяться.

ЗОРИН. Ируш, помнишь ты рассказывала про одного молодого актёра? Борис ему роль дал и сказал себя слушать. Тот бегал-бегал и к тебе прибежал: «Что я здесь делаю, что я здесь делаю.» А ты ему...Ах-ха-ха-ха! Не могу... Ха-ххаа!.. Ты ему: «Ты здесь работаешь, милый!»

ДЭН. Смешно.

Входит Тоня с пакетом плюшек и отдаёт их Инге.

ДОРНФЕЛЬД. А мне актёров жалко, особенно хороших. Четыре года учиться чтобы потом просто рефлексировать себя на сцене. А если кто-то не вписывается в «концептуальность» замысла очередного гениального режиссёра, не совпадает с ним, так сказать, «по фазе», что тогда? Получать на лоб клеймо профнепригодности? Как выходить на сцену?

РЕПЛО. Да элементарно – вот как ! (указывает на Ингу) Встала и сделала что просили. И копытом не била, то не так, сё не так.

ТРЕУХОВА. Спасибо, дорогой.

РЕПЛО. Ирина, это не о тебе.

ТРЕУХОВА. Я поняла. Так, мне пора одеваться в театр. Твой смокинг поглажен и висит в гардеробной за дверью.

РЕПЛО. Спасибо, дорогая.

ТРЕУХОВА. Не мне, Тоне спасибо скажи.

РЕПЛО. Антонина Ивановна, большое спасибо.

ТОНЯ. Пожалуйста. Носи на здоровье. Пуговки только ручонками на жилетке не крути.

РЕПЛО. Постараюсь...

ТОНЯ. Волнуешься как поросёнок в мешке. Не зарежут ведь тебя поди?

РЕПЛО. Не зарежут, так живьём сожрут. Никогда свои спектакли в зале не смотрю, не могу.

ДОРНФЕЛЬД. Я тоже... Ну что ж, мне пора. Надеюсь, бенефис закончится триумфом... Антонина Ивановна, Ваша солянка была как всегда божественна! Признаюсь, у меня от удовольствия аж за ушами попискивало.

ТОНЯ. А я подумала мыши завелись.

У Инги звонит телефон: «Да, пап, я у соседей. Да... Нет... Да... Я уже иду.» Дорнфельд целует Треухову в щёчку, подходит к Зорину на диване, жмёт руку, машет остальным на прощанье рукой и уходит.

ИНГА (Дэну). Я пойду, а то влетит.

ДЭН. Папа агрится? Погоди, сейчас организую тебе алиби. Ирина Аркадьевна... Маман, помогите будущей звезде перед папой оправдаться, она на семейный обед опоздала, пожалуйста. Пжалста-пжалста-пжалста.

ТРЕУХОВА. Можешь ведь когда хочешь. Давай телефон.

Дэн перезванивает по телефону Инги Андрею Ильичу Ручьёву.

ТРЕУХОВА. Андрей Ильич? Добрый день, это Ирина Треухова. Да.. Да... Ну что вы... Ах... Да, конечно... ну разумеется... Да, мне будет очень приятно. Да, я, собственно... Что Вы говорите?.. У меня нет слов, Андрей Ильич... Ах-ха-ха... Вот это новость!.. Да, в Доме Актёра... Жду... а-а-а... Андрей Ильич, подождите! У меня к Вам большая просьба – не ругайте Ингу за опоздание, это мы её задержали. Она нам монолог Нины Заречной читала. Да, и Вы знаете, очень хорошо, нам всем понравилось. Что Вы, что Вы, совсем нет! Она у Вас очень талантливая. Да, да... большая умница... и скромница... Да, хорошо, передам. Спасибо, Андрей Ильич, всего доброго... До вечера... Борис, тебе привет от Ручьёва.

РЕПЛО. Какая честь. Что за новости он тебе доложил? Чего ты так... всхохотнула?

ТРЕУХОВА. Мне народную дали, он будет приказ зачитывать.

РЕПЛО. Тоже мне новость.

ТРЕУХОВА. Инга, детка, не переживай, всё хорошо.

ИНГА. Спасибо, Ирина Аркадьевна. До вечера.

ТРЕУХОВА. Ты тоже идёшь в театр сегодня? Тогда до встречи! (Тормошит дремлющегоЗорина) Коля, Коленька, пойдём наверх.

ЗОРИН. Ируш, я тут так хорошо прилёг.

ТРЕУХОВА. Давай-давай, спать надо в кровати, у тебя же позвоночник.

ИНГА. До свидания, Николай Аркадьевич.

Зорин машет Инге на прощание и поднимается с дивана.

РЕПЛО (Инге). Надеюсь, ещё увидимся.

ИНГА. Да... до вечера. (Дэну) Я побежала, пока.

ДЭН. Подожди.

Все, кроме Дэна и Инги, уходят.

ДЭН. Слушай, зачем тебе сегодня в театр идти, давай лучше зависнем у меня. Мать с Борисом придут только под утро, твои предки тоже, наверное.

ИНГА. Нет, мачеха дома остаётся.

ДЭН. У тебя мачеха?.. Понятно. И почему же твой папаша свою жену в театр не водит?

ИНГА. Понимаешь, она... ну... как бы это сказать... очень молодая и... Ну... в общем... он как бы.. стесняется.

ДЭН. Ей что, восемнадцати ещё нет?

ИНГА. Есть.

ДЭН. Уродина что-ли?

ИНГА. Почему? Нет, она очень красивая, во ВГИКе училась.

ДЭН. Понял, она глупенькая. Ему страшно окораться в светском обществе, вдруг его красота писаная об искусстве рассуждать начнёт?

ИНГА. Ну... да, что-то типа того.

ДЭН. Старый хрыщ... ой, прости. Ну и как, она тебя не плющит?

ИНГА. Нет, что ты, мы с ней подруги. Она тоже в Бориса Репло влюблена. Как в творческую личность, конечно.

ДЭН. Ну ещё бы. Теперь всё ясно. Старый папаша ревнует молодую мамашу к Репло. Браво-браво, Борис, прям герой-любовник.

ИНГА. Зачем ты так? Они даже не знакомы.

ДЭН. А тебе сегодня счастье привалило. На мою голову. Что будешь делать?

ИНГА. Не знаю... Что-то нужно делать?

ДЭН. А ты как думала? Все начинающие артистки только и ждут момента, чтобы кусок побольше откусить, без разницы от кого, кто попадётся, лишь бы был в статусе и при бабках. Ты сегодня приобрела выгодные знакомства. Скажи мне спасибо.

ИНГА. Спасибо.

ДЭН. Чё тут у тебя, плюшки?

Дэн угощается плюшкой. Инга разворачивается на выход.

ДЭН. Стой, а поцеловать? Я ведь тоже выгодное знакомство. Папку рано или поздно снимут, а я останусь.

ИНГА. Иди ты в...

ДЭН. Куда, уточни пожалуйста, чтобы я не ошибся. Есть много подходящих адресов. Можно пойти в жопу, например, или на ... нет приличные девушки туда обычно не посылают.

ИНГА. Дэн!

ДЭН. Что Дэн? Что – Дэн? Я двадцать лет уже Дэн и до сих пор не пойму, чего вы все от этих пеньков трухлявых тащитесь? Вам что, молодых и сильных не хватает? Дай ещё одну плюшечку.

ИНГА. Хватает... Только они все или дебилы, или инфантилы.

ДЭН. Вон что! Миленькие бэйбы на взрослых умников залипают. Умников-заумников. А мы тоже исполнять можем! Даёшь драматургию без драматургии, театр без театра! И без режиссёра, и без зрителя. Кому он нужен. На фиг пошёл! Только актёры, которые ничего не играют, только внутренняя жизнь имеет значение. Вот я чувствую, что поднимается во мне си-и-ила... (доглатывает плюшку)

Инга резко поворачивается чтобы уйти.

ДЭН. Куда пошла, стоять!

ИНГА. Пошёл в жопу!

Инга всучивает Дэну пакет с плюшками.

ДЭН. Вот оно, вот настоящее твоё лицо! Молодец, быстро включаешься. Ты уже не совсем приличная девочка, да? Давай-давай, играем настоящее, только здесь и только сейчас!

ИНГА. Дэн! Не надо.

ДЭН. Надо, моя девочка, надо, иначе не видать тебе больших ролей. И вот ещё что... маечку сними для натуральности. Голое тело залог успеха постановки. Дай помогу.

ИНГА. Мама! Пусти!

ДЭН. Не пущу, ты же любишь концептуальное искусство? Щас сделаем. Давай вместе энергетику повышать, свой внутренний мир рефлексировать. Как кролики.

Дэн делает вид, что пристаёт к Инге, та пытается ударить его по лицу, но Дэн хватает её за руку.

ДЭН. Это уже не актуально, из прошлого века. Но идея хорошая. Спонтанная пластика движения. Слышишь, как клокочет моё сердце?

Дэн с силой прижимает ладонь Инги к своей груди.

ИНГА. Пусти, дурак!

ДЭН. Конечно дурак. И дебил, и инфантил. Рефлексия пошла? Поняла ты, чего просит твоё молодое, сильное, красивое тело? («эротично» жуёт следующую булку) Трахтибедох-х-х...

ИНГА. Идиот! Я папе скажу!

ДЭН. Фу, как пошло. Хоть я и дебил, но с малолетками не связываюсь. Я в чистое искусство энергию сублимирую, не видишь что-ли? Только в подлинные эмоции. Так, где мой смартик... На, держи.

Дэн хватает смартфон со стола и суёт Инге в руки.

ИНГА. Мне домой надо.

ДЭН. Не надо. Твоему папаше и без тебя там есть чем заняться с молодой жёнушкой.

ИНГА. Ты больной?

ДЭН. Да, больной! Помоги мне выздороветь! Давно себя ищу и всё мимо. Все уже самораскрылись, бабло рубят, некоторые даже прославились, а я, лузер инфантильный, никак место своё не найду. Может сейчас получится. У нас же плюнуть некуда - кругом одни звёзды. Хочешь увидеть как они вблизи светят? Тогда снимай. Пожалуйста.

ИНГА. Что ты задумал?

ДЭН. Ты свой монолог прочитала? Я тоже хочу. Я ж вылитый Треплёв, мне в ГИТИС надо.

ИНГА. Но ты же на кинорежиссёра учишься?

ДЭН. Это пройденный этап. Кстати, ты в курсе, что на экзаменах этюд на импровизацию требуют?

ИНГА. Знаю конечно.

ДЭН. Тогда ноу проблемс. Потренируемся. У нас тут просто театр импровизации, артисты же кругом, ну? Бери смартфон.

ИНГА. Но...

ДЭН. Бери давай.

ИНГА. Ой, у меня другой... где у тебя тут настройки?

ДЭН. Там уже всё настроено, не парься. Просто сюда жми и снимай.

ИНГА. А вдруг запорю тебе этюд?

ДЭН. Тут без тебя уже столько напорото... На... Держи крепко... лучше плечом прислонись к шкафу... так... готово! Я начинаю, а дальше само пойдёт. Театр без сцены, зрители-актёры, жизнь в пердлагаемых обстоятельствах и истина страстей. Поехали!

Инга снимает. Дэн подходит к полке с призовыми статуэтками и громко кричит. На крик прибегают Репло и Треухова, входит Тоня.

ТРЕУХОВА. Что случилось?

ДЭН. Ничего особенного, мамочка, «Чайку» репетирую, монолог Треплёва. Наконец-то я определился с выбором профессии – в актёры пойду, пусть меня научат. Любит (смахивает одну статуэтку с полки) – не любит (смахивает следующую), любит (смахивает третью) – не любит (четвёртая), любит (пятая) – не любит (шестая).

ТРЕУХОВА. Что ты делаешь?

ДЭН (к Репло). Видишь, дядя Боря, моя мать меня не любит. Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже не молода. И деньги постоянно тяну, и нигде не работаю, и учиться бросил, и нервы ей мотаю.

Дэн поднимает статуэтки по одной.

ДЭН. Лучшая женская роль (пытается погнуть). Ух ты, не гнётся (роняет на пол). И не бъётся – на фиг. (Отпинывает)

РЕПЛО. Дэн, что ты делаешь? Зачем?

ТРЕУХОВА. Это не у меня бенефис сегодня.

ДЭН. Лучший режиссёр 2015 года – на фиг.

Дэн делает вид, что отламывает скульптуре голову. Репло бросается спасать свою статуэтку и отнимает её. Инга опускает смартфон.

ДЭН. Вот вся ваша свобода. Выставка статуэток. Так, что тут у нас... Лучший спектакль (легко отламывает подставку). Да-а-а, слабоватый фундамент оказался у лучшего спектакля – на фиг (выбрасывает).

ТРЕУХОВА. Дэн, прекрати этот театр! Противно смотреть.

ДЭН. Нет, мамочка, это не театр, это жизнь, в которой я свободно существую здесь и сейчас в предложенных мне обстоятельствах. И вы тоже, кстати.

Репло и Треухова оборачиваются на Ингу, но она показывает жестом, что не снимает.

РЕПЛО. Отлично, но при чём тут чужие призы? Заслужи свои и ломай сколько влезет.

ДЭН. А это и мои призы тоже. Каждый из них омыт моими невыплаканными детскими слёзками. Может поэтому я и остался инфантилом. Ты же любишь психоанализ, дядя Боря? Смотри как затормозивший в развитии подросток агрится на этот жестокий мир. Во-от она, любимая Чайка-Чаечка (поднимает чучело чайки на подставке). Сколько лет, сколько зим, здравствуй, родная. Помню, как я тебе перья выдергивал, пуская пузыри от удовольствия. А папа потом вклеивал обратно. Он и представить не мог, как высоко взлетит его любимая Чайка... (Подражает крику чайки) А-а, А-а!.. Лучшая Нина Заречная курса! Взмыла высоко-высоко над папкой, нагадила сверху ему на голову и свалила. Ай-яй-яй... Как давно это было, да, мам? Дядь Борь, а дядь Борь, может ты сменишь уже вектор своего творческого напряжения, помоложе себе музу поищешь? Вон их сколько кругом, только свистни.

ИНГА. Не слушайте его! Это неправда!

Инга убегает.

ТРЕУХОВА. Сволочь, дай сюда!

РЕПЛО. Отдай! Отдал, я сказал! Гадёныш.

ТРЕУХОВА. Борис!

Репло замахивается на Дэна, но тот уворачивается и отбегает подальше.

ДЭН. Кто же ещё, конечно гадёныш. Мне до вас далеко, дядь Боря. Вы-то своей чайке прямо на сцене кишки выпускаете. А я всего лишь чучелу голову откручиваю, маленький бездарный гадёныш на грязном птичьем дворе.

Дэн медленно откручивает голову чайке, с ухмылкой глядя на мать.

ТРЕУХОВА. Тоня, что он делает!? Как он смеет? Хоть ты скажи ему!

ТОНЯ. Что сказать-то? Что сеяли, то и жните.

Треухова убегает с воплями: «Я так больше не могу, не могу... Едем отсюда! В Москву!» Репло следует за ней: « А я тебе говорил, говорил..»

ДЭН. Вот и всё. Полный кабздец. Занавес (раскланивается). Не слышу аплодисментов... Тоня, хоть ты похлопай.

Тоня подходит к Дэну и тот, тихо плача, утыкается ей в плечо.

Занавес.

Конец первого действия.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошло два года.

Та же гостиная в доме Зорина и Треуховой, только на столе раскрыт ноутбук, рядом валяются книжки и много эскизов-раскадровок. Дэн играет в компъютерную игру. Зорин смотрит телевизор в наушниках, сидя в инвалидном кресле и явно нервничая от просмотра политического ток-шоу. Входит заметно постаревшая Тоня с тонометром. Она садится на стул рядом с креслом Зорина, привычно напяливает манжету на его руку и меряет давление.

ТОНЯ. Коля, ты таблетки выпил?

ЗОРИН (в телевизор). Что они городят, а? Где они их понабрали? Паноптикум идиотов ...

Тоня приподнимает наушник.

ТОНЯ. Тук-тук... Таблетки, говорю, пил сегодня?

ЗОРИН. Да какие таблетки... а, таблетки? Нет, забыл, прости Тонечка.

ТОНЯ. Я для кого их на стол выкладываю?.. Сейчас принесу.

Тоня уходит, Зорин надевает наушники.

ЗОРИН. Нет, ну ты посмотри, что городят. Так скоро совсем без штанов останемся. Нет, ты смотри какая сволочь! Кто тебя туда пустил?

Дэн подходит к взволнованному Зорину, оттягивает наушник.

ДЭН. Дядь Коль, тебе нельзя волноваться. Не смотри ты эту хрень. Давай я тебя лучше в танчики научу играть. Будешь врагов расстреливать.

ЗОРИН. Тут не врагов, тут уже своих расстреливать пора. За непроходимую жадность.

ДЭН. У нас смертная казнь не применяется.

ЗОРИН. А зря. Другого они не заслуживают. Ничего святого! У них души на депозите в Федеральном Банке США лежат. (В телевизор) Сталина на вас нету!

Входит Тоня с таблетками и двумя стаканчиками с воды на подносе.

ТОНЯ (Дэну). На, подержи-ка.

Тоня садится на стул, отдаёт одну таблетку и стакан Зорину, другой комплект того же берёт сама.

ТОНЯ. Ну, за Сталина.

Старики чокаются, глотают таблетки и запивают водой.

ДЭН. Доброго здоровьица.

ТОНЯ. А теперь полежать. Данила, поправь подушки там на диване и одеяло разверни.

ЗОРИН. Чего ты раскомандовалась? Я себя хорошо чувствую. Не хочу лежать.

ТОНЯ. Перестань капризничать. У тебя давление.

ЗОРИН. У тебя у самой давление, ляг сама и лежи. А я телевизор хочу смотреть.

ТОНЯ. У меня давление от твоего давления повышается и цепная реакция. Сейчас кусаться начну. Хватит рассуждать.

Тоня выключает телевизор.

ЗОРИН. Это самоуправство, кто в доме хозяин?

ТОНЯ. Ты хозяин. Иди на диван.

ЗОРИН. Не пойду.

ТОНЯ. Так. Полковник Зорин!

ЗОРИН. Я.

ТОНЯ. Шагом марш на диван! И чтоб ни слуху, ни духу. Через два часа полдник. Вопросы есть?

ЗОРИН. Нету.

Зорин катит на коляске к Дэну, который помогает ему перебраться на диван. Тоня уходит.

ЗОРИН. Ну хоть газетку дайте почитать.

ДЭН (кричит вслед). Тоня, газетку можно дать?

ТОНЯ. Можно. Театральное обозрение.

ЗОРИН. Тьфу ты, уж лучше уснуть.

Дэн садится за ноутбук, игру прекратил и рассматривает листы с раскадровками.

ЗОРИН. Данила... Дань...

ДЭН. Что, дядь Коля?

ЗОРИН. Я тебе мешаю?

ДЭН. Что ты, нет конечно.

ЗОРИН. Дай мне тоже посмотреть... это у тебя Инга, да?

Дэн приносит Зорину кипу фотографий и рисунков.

ДЭН. Да, вот смотри.

ЗОРИН. Какое вдумчивое лицо, даже и не скажешь, что «золотая молодёжь».

ДЭН. Она замечательная. Лучше всех... Это её крупные планы, это общий план, кадр из одного клипа, а это раскадровки из моего будущего короткого метра. Она будет главную роль играть. Я ей портфолио помогаю делать. Сейчас без него никуда.

ЗОРИН. Как она повзрослела. Я как-то раньше на это внимания не обращал.

ДЭН. Да, камера о человеке многое рассказать может. Даже чего и не надо бы.

ЗОРИН. Ты рядом с ней человеком становишься. Она на тебя хорошо влияет.

ДЭН. Камера? Да, мне нравится снимать.

ЗОРИН. Инга. Как у вас... отношения? Ничего?

ДЭН. В том-то и дело, что ничего. Да ну, дядь Коль, не хочу это обсуждать.

ЗОРИН. Со мной в этом доме никто ничего не хочет обсуждать. Шушукаетесь там сами по углам, а дядя Коля сиди... Вы меня тут все уже за идиота держите, слова доброго не услышишь.

ДЭН. Перестань, дядь Коля, кто тебя за идиота держит? Мы тебя любим.

ЗОРИН. Ага, а сами шепчетесь о чём-то за моей спиной, как будто я не вижу. А я всё замечаю. Твой дядя Коля ещё ого-го! Если бы не ноги эти проклятые. Вы от меня всё скрываете. Я в собственном доме самый последний человек!

ДЭН. Ты самый-самый первый, дядь Коль.

ЗОРИН. Тогда почему ты мне ничего не рассказываешь? Я тебе вопрос задал, а ты даже не считаешь нужным ответить.

ДЭН. Хорошо, отвечу. Инга меня в своей френдзоне держит, ближе не подпускает.

ЗОРИН. Так и надо. Сначала дружба, потом любовь.

ДЭН. А если сначала любовь? Получится потом дружба?

ЗОРИН. ... Чёрт его знает.

ДЭН. Ты, дядь Коль, безнадёжный романтик. И последний видимо. Дружба... У ней с Реплом нашим «отношения», вот и вся дружба.

ЗОРИН. Как?! С Борисом? Чёрт те что. Не может быть... Она же девочка совсем? Ирина знает?

ДЭН. Наверное да. Но делает вид, что нет. Так удобнее. Ему деньги на постановки дают, она в них играет. Кто она без него? Да и он без неё. У них сексуально-творческий симбиоз.

ЗОРИН. Нет, она его просто любит. Как баба мужика.

ДЭН. Чтоб ты, дядь Коля, в любви понимал. Сам-то не женат ни разу.

ЗОРИН. Не повезло. А может наоборот. Да и некогда мне было – служба, командировки по полгода. Кто такое выдержит?

ДЭН. Если б любили – выдержали бы. Когда любишь, всё можно вытерпеть.

ЗОРИН (долго смотрит на Дэна). Знаешь, честно говоря, не хотел я жениться. К чему мне? Приедешь, бывало, домой, промокший, грязный, а тут Тоня с пельменями и солянкой, Иришка бежит, смеётся и прыг ко мне на шею. Никакой истерики, упрёков и соплей. Они и были моя семья, самая настоящая.

ДЭН. А как же «это самое»?

ЗОРИН. «Это самое»? На стороне. Мне Тони совестно было.

ДЭН. Почему, она же тебе как мать?

ЗОРИН. Мать? Да у нас с ней разница всего шесть лет. Забыл что-ли?

ДЭН. Слу-ушай, я как-то этому значения не придавал, привык к матриархату. Она тебя ревновала что-ли?

ЗОРИН. Нет, нет, что ты, она гордая.

ДЭН. Опа-на! Вот так едрён-батон... ну-ка, ну-ка, посмотри мне в глаза... Признавайся, дядь Коль.

ЗОРИН. Что теперь об этом говорить.

ДЭН. О любви говорить всегда время.

ЗОРИН. Умный ты больно. Сам-то вон, с Ингой не разберёшься никак.

ДЭН. Это клинический случай. Слепая любовь в обе стороны: Инга не видит кого любит, не замечает и тех, кто любит. Ей просто не до этого.

ЗОРИН. Вот уж не верю. Женщины в этих делах умнее нас. Ты ещё подумать не успел, а она уже просекла что ты сделаешь.

ДЭН. Я стараюсь не колыхать обстановку. Не гонят – и на том спасибо пока.

ЗОРИН. Ох, Данила, опасно это, засасывает. Посмотри на Сергея – десять лет у Ирины в друзьях ходит, красивый мужик, всё при нём, пластический хирург. А она Бориса выбрала.

ДЭН. Любовь не бла-бла, полюбишь и Репла.

ЗОРИН. Нет, Данила, если Инга тебя не отодвигает, значит нужен ты ей зачем-то.

ДЭН. Хочешь сказать, как запасной вариант держит? Я был бы рад и такому... Но она для этого слишком честная. Это я сам к ней в помощники набиваюсь, не могу долго её не видеть. Она для меня как наркотик. У меня без неё ломка.

ЗОРИН. Ты что говоришь-то? Ты часом... не того?.. Ты это брось!

ДЭН. Не бойся. Пару раз попробовал – не вставило. Да и не помогает, муть только под кумполом плещется. Уж лучше у любви на побегушках, чем под кайфом без неё.

ЗОРИН. Да... А Репло-то как, любит её?

ДЭН. Несовременный ты, дядь Коль. Любит-не любит, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт. На фиг ему её любить, когда просто так «дружить» можно. У него таких Инг знаешь сколько в каждом театральном училище? Всю душу ей вымотал, козлина.

ЗОРИН. А Ирина-то как?

ДЭН. А что Ирина? Он же от неё не уходит. Как клещ вцепился и едет. Удобно, правда?

ЗОРИН. Я на её месте давно выгнал бы его к чёртовой матери.

ДЭН. Легко тебе рассуждать. Сам же говорил, что она его любит как кошка.

ЗОРИН. «Как кошка» я не говорил.

ДЭН. Один фиг.

Входит Тоня.

ТОНЯ. Ируша звонила, сказала, что приедут сегодня к вечеру. У них завтра приём в мэрии, надо платье подобрать, костюм... Я ради такого случая соляночку на ужин разогрею. Они любят.

ЗОРИН. Пла-атье, костю-юм! Нашли себе костюмерный цех... с солянкой. Ирка просто так уже не ездит.

ТОНЯ. Что ты всё ворчишь, Коля? Наше дело стариковское – сопи в дырочку, молчи в тряпочку. Приедут, и слава богу.

ЗОРИН. А я не согласен! Мы её вырастили, на ноги поставили – и никакой благодарности. Только со своим Реплом и носится. Боря то, Боря сё...

ТОНЯ. Уймись, ревнивец. Если б ты меньше ругался, может чаще приезжала бы. На тебя же смотреть одно горе.

ЗОРИН. Не смотрите. Я сам от вас отвернусь.

Зорин поворачивается спиной. Дэн берёт с полки металлическое приспособление для расслабляющего массажа головы, похожее на антенну и бережно проводит им по голове Зорина.

ДЭН. Дядь, Коль, расслабься, отпусти негативную энергию.

ЗОРИН. Расслабишься тут с вами... Антонина!

ТОНЯ. Я за неё.

ЗОРИН. Позвони Сергею, пусть тоже на солянку придёт. Посидим, как раньше, все вместе.

ТОНЯ. Есть, товарищ полковник.

ЗОРИН.Тоня!.. Ты мне что, мочегонное дала?

ТОНЯ. Что положено, то и дала.

ЗОРИН. Ну вот как тут успокоишься, гоняют как солёного зайца.

Зорин с антенной на голове, кряхтя, пытается подняться с дивана, Дэн ему помогает пересесть на инвалидную коляску и катит за кулисы.

Тоня перекладывает подушки и одеяла на диване. Звонок в дверь. Тоня идёт открывать и возвращается с Ингой.

ТОНЯ. Проходи, проходи. Чего не заходила? Мы уже соскучились. Дай я посмотрю на тебя (надевает очки, висящие на шнурочке)... Что случилось? На тебе лица нет.

ИНГА. Всё нормально. Дэн дома?

ТОНЯ. Дома, монтаж твоего видео заканчивает. Целый день от стола не отходит.

ИНГА. Он молодец.

ТОНЯ. Это ты молодец. Шалопая нашего к делу приучила. Он ведь только ради тебя снова учиться пошёл. Да что стряслось-то? На роль не утвердили?.. С папой что?...

ИНГА. Нет... То есть да... То есть нет...

ТОНЯ. Так. Давай по порядку. Роль?

ИНГА. Дали. В сериале одноклассницу героини буду играть.

ТОНЯ. Поздравляю, это же хорошо?..

ИНГА. Хорошо.

ТОНЯ. Папа как?

ИНГА. Папе лучше, но... его отстранили.

ТОНЯ. Но из больницы-то выписали?

ИНГА. Да, он дома. Коньяк пьёт.

ТОНЯ. Коньяк, конечно, ни к чему, но, главное, дома.

Тоня обнимает Ингу и та ударяется в слёзы.

ТОНЯ. Поплачь, поплачь... Что ещё? Рассказывай.

ИНГА. Я... я... не могу.

ТОНЯ. Что не можешь, сказать не можешь?

ИНГА. Да. Я обещала никому не говорить. Ой... (зажимает ладонью рот, подавляя накатившую тошноту) простите.

ТОНЯ. Не говори, не говори. Садись и просто выпей водички.

Инга садится на диван, Тоня наливает воду из бутылки, припасённой для Зорина, в чистый стакан и протягивает Инге. Та пъёт и икает.

ИНГА. Спасибо.

ТОНЯ. У тебя ничего не болит?

ИНГА. Да, то есть нет... только немножко подташнивает.

ТОНЯ. Давно?

ИНГА. Это с желудком что-то, у меня бывает...

ТОНЯ. Выкладывай.

ИНГА. Не... не могу.

ТОНЯ. Ясно... Ты беременна?

ИНГА. От-откуда Вы знаете?

ТОНЯ. Теперь знаю.

ИНГА. Не говорите никому, пожалуйста, я обещала никому не говорить.

ТОНЯ. Ты и не сказала. Кто автор? Репло?

ИНГА. От-откуда Вы знаете?

ТОНЯ. Нетрудно догадаться. Что он говорит?

ИНГА. Он не хочет...

ТОНЯ. Кого не хочет: тебя или ребёнка?

ИНГА. Ребёнка.

ТОНЯ. А папа знает?

ИНГА. Нет, что Вы, у него и так проблем хватает.

ТОНЯ. Что ты решила?

ИНГА. Не зна-а-ю-ууу...

Тоня садится рядом и обнимает плачущую Ингу.

ТОНЯ. Если ревёшь, значит знаешь.

ИНГА. Как это?

ТОНЯ. Когда себя жальче чем ребёночка, идут молча и выскабливаются. Некоторые даже похохатывают. А ты вон ревёшь. Какой срок?

ИНГА. Семь недель.

ТОНЯ. Значит осталось тридцать три. Счастливое число.

ИНГА. Борис думает, что будет лучше, если я... ну... вы понимаете.

ТОНЯ. Борису думать надо было, перед кем штаны спускать. Ишь, молодого мяса захотелось. Поздно суетиться, когда бог распорядился. Теперь ты главная.

ИНГА. Нет, он в принципе не против... просто не вовремя. Он контракт подписал на два года с Мюнхенским театром и меня с собой берёт. Говорит, ему там некогда будет с пузом возиться, поэтому надо... избавиться.

ТОНЯ. Милая ты моя... Избавитесь от зачатого, не избавитесь от убитого...

Инга горько плачет.

ТОНЯ. Погоди. Мюнхенский театр? Когда он подписал контракт?

ИНГА. Ещё летом, когда на гастролях был.

ТОНЯ. Понятно... скрытый манёвр. Новая жизнь с чистого листа.

ИНГА. Боря сказал, что с Ириной Аркадьевной они всё выяснили и он свободен.

ТОНЯ. Как чайка над помойкой.

ИНГА. Ой, мамочки-и-и-и... (ревёт) Он говорил, что поженимся там... в Мюнхене... А вы ничего не знаете? Он что, меня обманул?

ТОНЯ. Теперь это уже не важно. Главное, ребёночка доносить хорошо. А там... Родится маленький, пузатенький, хорошенький прехорошенький такой пупсёночек. Лялечка такая щекастенькая. Возьмёшь её на ручки, титечку дашь, она почмокает, а потом так сладко зевнёт и спатеньки... А потом улыбаться тебе научится, из многих лиц только твоё лицо ей самым родным будет...

ИНГА. А как же роль?

ТОНЯ. У тебя будет самая главная роль – ты мамочкой станешь. Знаешь как твой папа обрадуется? Это он с виду такой строгий, а как дитя на руки в первый раз возьмёт, так и растает. Ты уж мне поверь.

ИНГА. Не знаю. Его на работе сняли. И я ещё тут...

ТОНЯ. Глупышка... Это же счастье. Ему наоборот легче будет, все неприятности мелкими-мелкими покажутся.

Появляется Дэн. Тоня, увидев его, украдкой машет рукой, чтобы не заходил. Дэн «прячется» перед кулисой и подслушивает.

ИНГА. Да? А как... рожать? Страшно, я не умею...

ТОНЯ. Всем страшно, все не умеют, но рожают ведь. И ты родишь.

ИНГА. А если я умру?

ТОНЯ. С чего это ты умрёшь?

ИНГА. Бывает же.

ТОНЯ. Ты молодая, здоровая, ничего с тобой не случится. И врачи у нас хорошие.

ИНГА. А как же Борис?

ТОНЯ. Не пошёл бы он лесом, твой Борис. Пусть едет в свой Мюнхен, мы тут без него прекрасно обойдёмся. Будем с тобой у нашего озера гулять, уточек кормить.

ИНГА. Но я же его люблю?

ТОНЯ. Знаешь, Инга, никакой мужик не стоит жизни ребёнка.

ИНГА. Да... Наверное... я не знаю... я ничего не знаю...

ТОНЯ. Скажи мне, что ничего не сделаешь.

ИНГА. ...А как же «Чайка»?

ТОНЯ. В смысле?

ИНГА. Мне Борис Нину Заречную в своей Мюнхенской «Чайке» обещал.

ТОНЯ. Боря много чего обещает, а ребёночек вот он, с тобой уже, ждёт своего часа. Христом-богом прошу, сохрани. Только сохрани. Детки ничему не мешают. Ты молоденькая, вон какая красавица, талантливая... Будут у тебя ещё хорошие роли. И сады вишнёвые будут, и чайки...

ИНГА (успокаиваясь). ... Знаете, Антонина Ивановна, я у нашего озера долго гуляла... ну... прежде чем к вам прийти... Там соседка с дочкой были... они тоже уток кормили... И... знаете что я увидела? Не так, как глазами видят, а по-другому... понимаете? Меня как током ударило: чайки ведь... очень жадные птицы. Они уткам есть не давали. Пикировали на них сверху и прямо из-под клювов корм утаскивали. А те, кому не досталось, орали и пытались налету добычу отнять. Так мерзко на это смотреть было...

ТОНЯ. На то они и чайки, чтобы корм таскать.

ИНГА. А как же полёт, свобода?

ТОНЯ. Выдумки. Гнёзда-то у них на земле.

ИНГА. Да... И всё-таки они красивые.

ТОНЯ. Красивые... Ребёночка-то оставишь?

ИНГА. ... Не знаю... Наверное... да...

ТОНЯ. Спасибо тебе.

ИНГА. Мне-то за что? Это Вам спасибо. Вы мне как родная бабушка, хоть и неродная.

ТОНЯ (обнимает Ингу). Родная, родная...

Дэн теряет терпение и энергично входит в комнату.

ДЭН. Всё правильно решила. На хрен Репло! Пусть катится вместе со своей чайкой.

Тоня тайком от Инги показывает жестом чтоб обошёлся без комментариев.

ИНГА. Это тебя не касается, Дэн.

ДЭН. Прости.

ТОНЯ. Данила, покажи лучше Инге что ты наработал. Инг, у него для тебя целый ворох гениальных идей.

Тоня поднимается с дивана и идёт к кулисам.

ТОНЯ (Дэну). Где Коля, у себя?

ДЭН. У себя, эспандером мышцы качает, спать отказался.

ТОНЯ. Герой. Как бы не перестарался, а то опять давление подскочит. Пойду проконтролирую.

ИНГА. Подслушивал?

ДЭН. Нет, просто слушал.

ИНГА. Ну и что скажешь?

ДЭН. Я уже сказал - правильно решила. Ребёнка оставляем без вопросов. Репла сдадим немцам на мыло.

ИНГА. Почему ты говоришь во множественном числе?

ДЭН. Потому что ты у меня вот здесь, здесь, и здесь (показывает на голову, на сердце, на живот) Когда ты плачешь, у меня кишки переворачиваются, клинит мозги и болит сердце.

ИНГА. Я так и знала... я только мучаю тебя. Не надо было мне к вам приходить. Но кроме вас мне больше не к кому пойти.

ДЭН. Никуда не надо ходить. Я тебя никому не отдам. Вместе рожать будем.

ИНГА. А любовь?

ДЭН. Я у тебя любви не прошу, может быть я её совсем не стою. Но я буду защищать тебя. Порву любого, кто тебя обидит.

ИНГА. Не надо никого рвать, пожалуйста.

ДЭН. Уговорила, рвать не буду. Просто голову откушу и всё.

ИНГА. С каких это пор ты стал таким кровожадным?

ДЭН. Знаешь, в армии у нас рядом с частью пустырь был, и там стая собак жила. Вожак у них такой был солидный, поджарый, некрупный совсем, но матёрый... Мы их подкармливали, клички даже дали. И вот однажды идём с корешом моим из города, а у них там сука была беременная...

ИНГА. Щеная. Если сука, то щеная.

ДЭН. Ну да. Эта сука то-ли ногу сломала, то-ли подвернула, лежала прямо на дороге, идти не могла, напуганая такая, скулит... А этот Полкаш страшный её охраняет. И вроде знает нас... а так ощерился, как будто в первый раз видит. Мы хотим подойти, посмотреть, что с ногой-то у подружки, а он как бросится. Вот смотри.

Дэн засучивает рукав толстовки и показывает Инге шрамы на руке.

ИНГА. Может он бешеный был?

ДЭН. Нет, не бешеный. В травмпункте потом всё зашили.

ИНГА. Больно было?

ДЭН. Больно... но я тогда понял, зачем природе мужики нужны. Может это и не его сука была, но из его стаи. Ему этого было достаточно.

ИНГА. А что потом? Что с ними стало?

ДЭН. Мой кореш активистов собачьих вызвал, те приехали, всё разрулили.

ИНГА. Хорошо.

ДЭН. Да, хорошо. У них группа в «вконтакте» есть, они там потом фотки щенков выложили. Прикольные такие. Хочешь, покажу?

ИНГА. Ага.

Дэн и Инга садятся за ноутбук.

ДЭН. Сейчас... вот, смотри.

ИНГА. Ой, какие хорошенькие, а вот у этого смотри какая мордася, сердитый такой! А это девочка? Какая пусечка! Аааа-й, ми-ми-мишки какие! (Инга опять плачет) А я, а я... хуже суки.

ДЭН. Ну что ты... не реви... На платок, вытри сопли... Дай я... Ты просто маленькая ещё.

Входят Треухова и Репло.

ТРЕУХОВА. О-о... у нас гости! Здравствуйте, Инга Андреевна.

РЕПЛО. Привет-привет... Давненько не видались.

ИНГА. Здравствуйте.

ДЭН. Это у НАС гости. А вы за шмотками приехали.

ТРЕУХОВА. Не начинай, Дэн, а то опять поссоримся.

ДЭН. Не страшно, нам не привыкать.

ТРЕУХОВА. Что это ты, Инга, плакала? Неприятности?

ИНГА. Да, с папой... Вы же знаете, наверное.

ТРЕУХОВА. Поверь, Инга, нам очень жаль...

РЕПЛО. Нда... Ну, не будем о грустном. Как учёба? Где снимаешься?

ИНГА. Я в сериале роль получила.

ТРЕУХОВА. Ух ты - роль! Надеюсь, немаленькая?

ИНГА. Второго плана.

ТРЕУХОВА. Замечательно, уже можно поздравить с почином. Поздравляю!

ИНГА. Спасибо.

РЕПЛО. Очередной молодёжный ситком? Любовь в... универе было... в больнице было... в школе было... О! Любовь в детском саду. Ромчик и Юленька против заговора незамужних воспитательниц. Вечный беспроигрышный сюжет. Угадал?

ДЭН. Почти. Только в первой серии Юленька беременеет не от Ромчика, а от его папы.

ИНГА (тихо). Не надо, Дэн.

ТРЕУХОВА. Как интересно. И чем же этот сериал закончится?

ДЭН. Конец пока не написан, но есть большая вероятность, что папе Ромчика придёт большой кирдык.

ТРЕУХОВА. Я тоже за кирдык. Зло должно быть наказано.

РЕПЛО. Это было бы самым банальным решением финала.

ДЭН. А ты бы как всегда всё перевернул с ног на голову и из преступника сделал жертву?

РЕПЛО. Сложные герои намного интереснее. Тебе кстати, как будущему режиссёру, это надо знать.

ДЭН. Я учту.

ТРЕУХОВА. Данила, я слышала, ты делаешь успехи? Говорят, в Ютюбе есть твои весьма недурные ролики.

ИНГА. Очень даже хорошие! И вообще, Дэн очень талантливый.

ТРЕУХОВА. Есть в кого! Я всё хочу посмотреть, но катастрофически ничего не успеваю. Иногда даже нормально причесаться некогда.

РЕПЛО. Да, надо посмотреть, пришли-ка мне ссылки.

ДЭН. Забейте. Обойдусь без вашего одобрения.

РЕПЛО. Не хочешь, как хочешь. Дело хозяйское.

ИНГА. Я пришлю, мне не трудно. Дэн делает веб-сериал про отравителей собак.

ТРЕУХОВА. Как интересно. Следующий, видимо, будет про душителей кошек?

ИНГА. Не надо смеяться, Вы же ничего не знаете! Дэну звонят из волонтёрских организаций и благодарят! Теперь люди сами этих живодёров ловят и в милицию сдают.

ДЭН. Перестань, Инга! Что ты им объясняешь? Они же сказали – им не-ког-да. Некогда смотреть, некогда узнавать... Иди-ка ты лучше домой. Мы с тобой наши дела завтра закончим. Я как раз успею титры доделать. Договорились?

ИНГА. Договорились. Я иду домой.

Голос Тони за сценой: «Данила, помоги! Коля упал!» Дэн и Треухова убегают.

РЕПЛО. Что ты здесь делаешь? Доносить на меня пришла?

ИНГА. Нет. Мне Дэн актёрское портфолио монтирует. Я же не знала, что ты приедешь. Ты мне другое говорил. Я не думала...

РЕПЛО (перебивает). Зато я подумал. За нас обоих. Ты собираешься сделать то, о чём я тебя просил?

ИНГА. ... Я не думала что здесь тебя встречу.

РЕПЛО. Знаешь, девочка, не тебе решать, где мне бывать и с кем. Я просто сопровождаю Ирину по старой дружбе. Да и по Тониной стряпне соскучился.

ИНГА. Ясно. Я пойду.

РЕПЛО. Что тебе ясно? Ты думаешь я ещё с Ириной? Ошибаешься.

ИНГА. Наверное... Мне надо идти.

В дверях появляется Треухова и слушает разговор. Инга её видит, а Репло нет.

РЕПЛО. Да постой ты. Думаешь, я всё ещё живу с этой старой силиконовой куклой? Дурочка... Иди ко мне...

ИНГА. До свидания, Борис Юрьевич.

РЕПЛО. Ах, уже Борис Юрьевич... Обидку корчишь? Тоже мне жертва нашлась! Я вообще-то тебе роль даю, и не какую-нибудь, а самую-самую...

ИНГА. Борис Юрьевич, большое спасибо, я постараюсь оправдать Ваше доверие. Мне правда надо идти. Папа дома совсем один.

РЕПЛО. Как один? А его молодая супруга что, уже сквозанула? Быстро... Ну, тогда конечно, папу одного сейчас оставлять никак нельзя, у папы стресс на работе и чёрная полоса жизни.

ИНГА. До свидания, Ирина Аркадьевна.

Репло резко оборачивается к Треуховой, Инга уходит.

РЕПЛО. Ты всё неправильно поняла! Она меня преследует. Охотится буквально за мной. Даже здесь выследила. Телефон обрывает, роль выпрашивает... Дал ей рольку, чтоб отстала. Будет чай на подносе выносить. Никому не больно, а девке радость. Жалко что-ли?

ТРЕУХОВА. Не жалко.

РЕПЛО. Вот и я о том же. Ты знаешь, от Ручьёва жена сбежала. Представляю, каково ему сейчас... Честнейшего человека репрессировали! Я решил его поддержать. Дам, думаю, дочери роль, чтоб знал, что не все от него отвернулись, что есть ещё порядочные люди.

ТРЕУХОВА. Это ты что-ли порядочный?

РЕПЛО. А кто в чём меня упрекнуть может?

ТРЕУХОВА. Вслед за ним ведь и за тобой придут, разве не понимаешь?

РЕПЛО. А меня-то за что?

ТРЕУХОВА. За то же самое.

РЕПЛО. Ирина! Как ты можешь такое говорить! Ты, которой я так доверял? Кому как не тебе знать, как сегодня дорого обходятся спектакли! Костюмы от лучших модельеров, декорации от лучших художников, оригинальная музыка. А актёры! Ты же сама даром и шагу на сцене не сделаешь.

ТРЕУХОВА. Не сделаю. А может быть и сделаю. Я люблю театр.

РЕПЛО. И я люблю театр, и, в отличие от многих, создаю настоящее искусство. Ручьёв меня поддерживал и я благодарен ему за это. Может быть мы акцию протеста перед Следсвенным Комитетом организуем? Выступим единым фронтом творческой интеллигенции. Думаю, многие придут.

ТРЕУХОВА. И ещё больше не придут.

РЕПЛО. Почему?

ТРЕУХОВА. Потому что одна твоя постановка стоит годового бюджета какого-нибудь областного театра. Голодные никогда не понимали сытых.

РЕПЛО. Но я же не виноват, что у нас так всё устроено?

ТРЕУХОВА. Конечно не виноват. И не заговаривай мне зубы. Лучше поговорим про старую силиконовую куклу.

РЕПЛО. Ирочка, ну это же шутка, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ты моя великая муза. Кстати, у меня хорошие новости. Меня в Мюнхен позвали, предлагают двухгодичный контракт. Это очень кстати сейчас. Поедем вместе. Я уже и квартирку там присмотрел. Они хотят мою «Чайку» на свою сцену перенести, а ты будешь их по системе Станиславского подтягивать. А ещё лучше, сама Аркадину сыграешь. ТРЕУХОВА. Я же немецкого не знаю?

РЕПЛО. Подучишь. Это будет экспериментальная эмигрантская версия. Так что ломаный немецкий очень даже кстати.

ТРЕУХОВА. Да уж, немцы обхохочутся.

РЕПЛО. В этом же и цимес! Чехов ведь комедию написал, а все трагедию ставят.

ТРЕУХОВА. Какое же ты трепло, Репло...

РЕПЛО. Что ты себе позволяешь! Я тебя не оскорблял!

ТРЕУХОВА. Правда? А клеить молоденьких актрис в моём доме это не оскорбление? Жрать с моей руки и трахаться с кем ни попадя, не оскорбление?

РЕПЛО. Что?! Это я с твоей руки жру?! Да если б не я, где бы ты сейчас была! «Извольте почивать, барыня.»

ТРЕУХОВА. А ты сидел бы в своём Зеленодрищенске на голой ставке и зубы на полке пересчитывал!

РЕПЛО. У меня-то с зубами всё в порядке, а вот у тебя... Ха-ха-ха... ни одного своего нету! Звездень! Пробы ставить негде! Думаешь я не знаю, как ты Ручьёва окучивала?

ТРЕУХОВА. Молчать! Не тебе меня в этом упрекать! Уж ты-то знаешь, для кого я старалась.

РЕПЛО. Премного благодарны. С нижайшим, так сказать, поклоном приемлем благодеяния Ваши.

ТРЕУХОВА . Сволочь!

Треухова пытается ударить Репло, тот защищается.

РЕПЛО. Сссука.

ТРЕУХОВА. Дрянь!

РЕПЛО. Задолбала.

Слышны шаги. Репло и Треухова мгновенно прекращают драку и сливаются в объятиях. Входит Тоня.

ТРЕУХОВА. Ах, Тонечка, Коля лёг?

ТОНЯ. Как же, ляжёт он.

РЕПЛО. Здравствуйте, Антонина Ивановна.

ТОНЯ. Гутен абенд, либер херр Репло.

ТРЕУХОВА. Как... Тоня, ты уже знаешь про Мюнхен? Боря, так это правда, мы едем в Германию? И я узнаю об этом в последнюю очередь?

РЕПЛО. Сюрприз... хотел сделать.

ТРЕУХОВА. Ах, сюрприз...

РЕПЛО. Ну да, ты же знаешь, как я тебя... люблю.

ТРЕУХОВА. О да! Спасибо, дорогой! Сюрприз я оценила. Надеюсь, он больше не повторится.

РЕПЛО. Прости милая, я не думал, что это тебя так взволнует. Ты у меня такая чувствительная.

ТОНЯ. Когда едете?

ТРЕУХОВА. Да, когда едем?

РЕПЛО. Через месяц. Сразу после премьеры «Нищих радостей». Контракт с ноября.

ТРЕУХОВА. В театре знают?

РЕПЛО. Только директор, и мы вместе ищем мне замену, но я просил всё пока держать в тайне. Мало ли что, зачем напрасно будоражить труппу.

ТРЕУХОВА. Да, это правильно.

ТОНЯ. «Чайку» ставить будешь?

РЕПЛО. Увы! Как это ни прискорбно. Немцам кажется, что никто лучше русских Чехова им не разжуёт. Жаль конечно, времена-то уже не те.

ТОНЯ. Это «чайки» уже не те, а времена всегда одинаковые.

РЕПЛО. Антонина Ивановна... Ах, Антонина Ивановна! Иногда Ваше оригинальное мышление граничит с гениальностью. Вы хоть сами-то понимаете, ЧТО сказанули? Вы же сформулировали новую концепцию моего будущего спектакля! Вы, Вы... О-о-о, Антонина Ивановна! Вы же только что, не сходя с этого места, родили новое прочтение старой пьесы! Нет, Вы не понимаете...

ТОНЯ. Нам дуракам, не надо долго по лесу блудить чтоб концепцию родить.

Взволнованный Репло убегает за кулисы.

ТОНЯ. Видно, мысль режиссёрская заработала...

ТРЕУХОВА. Да, он сейчас ни есть, ни спать не будет. Гений... Ну, как вы тут без нас поживаете? Скучно, наверное?

ТОНЯ. Какая скука? Нас Коля сильно развлекает. Капризный стал, то ему не так, это не эдак. Танцуем с Данилой целый день вокруг него, а он и рад. Если б не Даня, я бы уже давно ноги протянула. Он его поднимает, в душ водит, продукты закупает. Ещё и работать успевает, и учится... Вон, даже свой компъютер сюда перенёс, чтобы за Колей следить. Золото парень.

ТРЕУХОВА. Это ты в мой огород сейчас камушек бросила?

ТОНЯ. Зачем? Я сына твоего хвалю. Прав был Коля, армия из него мужика сделала. Да ещё Инга, это она его учиться заставила. Молодец девчонка.

ТРЕУХОВА. Кстати о девчонках. Эта Инга не так проста как кажется. На два фронта работает: с Борисом моим путается и Даниле мозги компостирует.

ТОНЯ. Не компостирует.

ТРЕУХОВА. Ты откуда знаешь? Зачем она тогда сюда приходила?

ТОНЯ. У них свои дела, киношные, Даня ей портфолио делает. Она же актриса.

ТРЕУХОВА. Актриса! Актрис нынче развелось как собак нерезаных. Так и шастают вокруг Репло кругами и слюной капают.

ТОНЯ. Это твой Репло слюной капает... и не только.

ТРЕУХОВА. Ты что-то знаешь? Говори! Тоня, говори!

ТОНЯ. Инга беременна от Репло.

ТРЕУХОВА. Что-о-о? Беременна? С какой стати! Какое право она имела беременеть от чужого мужа!

ТОНЯ. Ну, он тебе не муж, начнём с этого.

ТРЕУХОВА. Не муж, но и не свободен.

ТОНЯ. Да твой Борис переступит через кого угодно и не оглянется.

ТРЕУХОВА. Ты сказала: «Начнём с этого». Есть продолжение?

ТОНЯ. Есть. Репло не хочет ребёнка и настаивает на аборте.

ТРЕУХОВА. А на чём ему ещё настаивать, у нас же контракт в Мюнхене?

ТОНЯ. Не у вас, а у него, улавливаешь разницу?

ТРЕУХОВА. Борис поставил условие, что я буду играть Аркадину, он мне сам только что сказал и ты это слышала.

ТОНЯ. Не додумывай про условия. Да мало ли что он понасказать может. Тебе одно, Инге другое...

ТРЕУХОВА. Что он ей сказал? Тоня, говори!

ТРЕУХОВА. Что возьмёт её с собой на роль Нины Заречной, если она избавится от ребёнка.

ТРЕУХОВА. Как... Он хотел ехать без меня?

ТОНЯ. Ирина, очнись... Он же её на грех толкает.

ТРЕУХОВА. Какой ещё грех? Не она первая, не она последняя... Нет, Тоня, всё не так. Я знаю Бориса, он хотел взять и меня, и её без ребёнка. Ну сама посуди, зачем ему там беременная Нина Заречная? Для него театр превыше всего, если он её берёт, значит видит в ней что-то, может быть она действительно хорошая актриса... будет когда-нибудь. Если Борису что-то надо, он этого обязательно добъётся. Это будет замечательный, гениальный спектакль!

ТОНЯ. Ирина, Ирина... Глупая ты баба.

ТРЕУХОВА (плачет). Тонечка, Тоня, я не смогу без него! Ну что я без него буду делать? Я его так люблю...

ТОНЯ. Домой вернёшься. Мы скучаем по тебе.

Данила вкатывает Зорина на сцену. Зорин хочет снять повязку с головы, Дэн пытается этому воспрепятствовать.

ЗОРИН. Сними повязку, я тебе говорю, она мне мозги сдавливает.

ДЭН. Нет, дядь Коль, Сергей сказал, холод минимум десять минут держать надо, тогда не будет ни шишки, ни синяка.

ЗОРИН. Вы уже полчаса меня морозите.

ДЭН. Не полчаса, а по десять минут с перерывами. Как медицина сказала, так и будем делать.

ЗОРИН. Мучители. Снимите сейчас же! Ирка, скажи им!.. Ой! Кто тебя обидел, Ируш?

ТРЕУХОВА (плача). Никто. Просто нервы сдали. Скоро премьера в театре, все на взводе, как всегда, ты же знаешь.

Дэн отвлекается на мать, потом уходит за водой. Зорин, пользуясь моментом, срывает повязку. Тоня, кряхтя, подбирает с пола подушечки с холодным гелем.

ТОНЯ. Хулиган ты старый.

ЗОРИН. Я, между прочим, моложе тебя на шесть лет.

ТОНЯ. Разговорчики в строю.

ЗОРИН. Ируш? Что случилось? Вы опять от меня что-то скрываете. Все сразу замолчали, как я вошёл... въехал. Это вы про меня шептались, да? В дом престарелых сдать хотите? Надоел я вам хуже горькой редьки. Сдавайте, сдавайте. Быстрее помру. Меньше народу, больше кислороду. Отдохнёте от меня, пенька старого и жалеть не будете...

Входит Дэн со стаканом воды и подаёт матери.

ТРЕУХОВА. Спасибо, сынок.

ТОНЯ. От, заскрипела телега. Данила, давай увози его в столовую, скоро ужинать будем.

Треухова пьёт воду. Дэн увозит Зорина за кулисы.

ГОЛОС ЗОРИНА. Это произвол, я протестую! Почему меня увозят? Я хочу вместе со всеми!

ГОЛОС ДЭНА. Дядь Коль, так удобнее, чтоб не толпиться... ещё пи-пи сделать и руки помыть надо...

ГОЛОС ЗОРИНА. Не хочу я никакое пи-пи...

ТРЕУХОВА. Господи, какой дом престарелых? Что он несёт, Тоня?

ТОНЯ. Видишь-ли, Ирина, старому больному человеку самое страшное это одному остаться.

ТРЕУХОВА. Почему одному? Есть ты, есть Данила, я пока никуда не делась.

ТОНЯ. В том-то и дело, что пока. Даниле учиться надо, он из-за нас пропускает много. Я тоже, знаешь, не железная. Закрою глаза, и развалится тут всё в один момент. Так что он где-то прав.

ТРЕУХОВА. Вы что же думаете, я вас брошу?

ТОНЯ. А Репло? Вдруг он и правда тебя с собой позовёт? Полетишь ведь не задумываясь.

Возвращается Дэн.

ДЭН. Лети, мать. У немцев корм лучше.

ТРЕУХОВА. И ты про Германию знаешь? Откуда? Инга доложила?

ТОНЯ. Не доложила. Само получилось . Она ведь тоже одна оказалась. И трудно ей сейчас не меньше чем тебе.

ТРЕУХОВА. У неё-то какие трудности: молодая, красивая, вся жизнь впереди.

ТОНЯ. Трудности всё те же, бабские. Если бы твоя мать не оставила тебя в пузе, не было бы тебя – молодой и красивой. Если б ты Данилу не оставила, не было бы его – молодого и красивого.

ТРЕУХОВА. Опять намекаешь, Тоня! Слова просто так не скажешь, всё с подводками. Спасибо тебе большое – за себя и за сына. Всех уговорила, всех сохранила, вынянчила, выкормила, на ноги поставила, теперь имеешь право воспитывать. Только поздно, дорогая. Гадина эгоистичная из меня уже выросла.

ДЭН. Не ори, дядь Коля услышит, давление подскочит.

ТРЕУХОВА. И ты туда же. А мне Ингу эту вашу нисколько не жалко. Я что, всех репловских шлюх жалеть должна?

ДЭН. Она не шлюха.

ТРЕУХОВА. Тебе-то откуда знать? Она и перед Борисом, и перед тобой, и перед всяким встречным-поперечным хвостом крутит, а вы ведётесь. У вас вместо мозгов слепой отросток! Куда шевельнётся, там и любовь. Поотрывать всё к чёртям собачьим!

ДЭН. А тебе зашить, чтоб не позорилась!

ТОНЯ. Данила!

ТРЕУХОВА. Ты слышала?! Нет, Тоня, ты слышала?! Это он мне, матери своей, такое говорит!!

ТОНЯ. Пойдём, Ирина, наверх. Сейчс лучше разойтись. Пошли, говорю!

Тоня пытается увести Треухову.

ТРЕУХОВА. Никогда! Никогда я тебе этого не прощу!

ДЭН. А мне твоего прощения не надо. Ты сначала с Реплом своим простись.

ТРЕУХОВА. Не тебе мне указывать, завистливая тварь!

ТОНЯ. Ирина!

ДЭН. А ты? Не завидуешь разве его любовницам? Он же с тобой только по необходимости...

ТРЕУХОВА. Да как ты смеешь!

ДЭН. Ты смеешь, и я смею.

ТРЕУХОВА. Ничтожество!

ТОНЯ. Ирина! Быстро в свою комнату. И молча!

Треухова даёт Тоне себя увести, Дэн присаживается на стул и держится за сердце.

Звонок в дверь. Дэн идёт открывать, потирая грудь. Возвращается вместе с Дорнфельдом. У Дэна одышка.

ДОРНФЕЛЬД. Как Николай Аркадьич? Холод прикладывали? Если всё правильно сделали, шишки не будет, да и синяк быстро пройдёт. Я вам мазь принёс хорошую. На, возьми... У вас тут прямо пушкинская идиллия. «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог.»

ДЭН. Да нет, дядя Сергей, мы тут Чехова ставим.

ДОРНФЕЛЬД. Опять? А я у вас кто, доктор Дорн? Фамилия подходящая. Ну-ка... Дэн, пойдём к свету (осматривает Дэна у окна). Не нравишься ты мне. У тебя голова кружится? Тошнит? Дышать тяжело? Так. Вызываем скорую.

ДЭН. Не надо, пройдёт. Лучше таблетку дайте какую-нибудь, вон у дядь Коли на столике полно колёс всяких.

ДОРНФЕЛЬД. Тебе лечь надо, иди на диван.

Дэн ложится на диван, Дорнфельд роется в упаковках лекарств и одновременно вызывает скорую.

ДОРНФЕЛЬД. Алло, здравствуйте... Скорую, пожалуйста, пришлите... Симптомы: боль за грудиной, одышка, головокружение, тошнота... Предварительный диагноз инфаркт миокарда. Нужна кардиологическая машина... не спорьте со мной!.. Да, я врач... Дорнфельд Сергей Владиленович... тот самый... Больному 22 года, мужчина. Да, да... Адрес: посёлок Ясный, улица Вишнёвая, дом одиннадцать. Ждём. (Дэну) На, разжуй, это аспирин.

Дэн жуёт таблетку и запивает водой из зоринской бутылки.

ДЭН. Зачем скорую-то, дядя Сергей, мне уже легче.

ДОРНФЕЛЬД. Как Тоня говорит, лучше перебздить, чем в землю опустить.

ДЭН. Скажете тоже, в землю... У меня работы полно.

ДОРНФЕЛЬД. Тем более поедешь в больницу, если работу свою закончить хочешь.

ДЭН. Да какой инфаркт в 22 года? Разве такое бывает?

ДОРНФЕЛЬД. Бывает и не такое. Где у вас тонометр?

Входит Треухова.

ТРЕУХОВА (делано игнорирует Дэна) Привет, Серёжа, как дела?

ДОРНФЕЛЬД. У меня нормально, а вот у сына твоего инфаркт. Скорую я уже вызвал. Давай тонометр.

ТРЕУХОВА. Как инфаркт?! Сынок!

ДОРНФЕЛЬД. Где тонометр?

ДЭН. Там, на полочке слева.

Треухова подбегает к Дэну. Дорнфельд с тонометром подсаживается к нему на диван и меряет давление.

ТРЕУХОВА. Данила, сынок, тебе плохо да, сильно болит?

ДЭН. Да нет, мам, уже лучше, это дядя Сергей бздит. Сейчас встану.

ТРЕУХОВА. Лежи! (Дорнфельду) Может мы сами его отвезём?

ДОРНФЕЛЬД. Пробки, Ирина, на местной скорой с мигалкой быстрее получится. Они уже едут.

ТРЕУХОВА. Господи, господи... Данила... держись, сынок.

ДЭН. Что вы гоните оба, мне уже лучше.

ТРЕУХОВА. Мальчик мой...

ДОРНФЕЛЬД (Дэну). Руку давай. Ира, отцепись от него... Чёрт! Давление слишком низкое, нитроглицерин нельзя давать. Окно открой.

Треухова бежит открывать окно. Входит Репло с задумчивым лицом, с листами бумаги и авторучкой в руках . Он ведёт себя так, как будто никого кроме него в комнате нет. Он направляется к полке с призами, берёт чучело чайки и медленно идёт обратно.

ТРЕУХОВА. Это моя чайка.

РЕПЛО. А?.. Чайка... Я хотел поставить её себе на стол, чтоб легче думалось... Она меня вдохновляет... Ты позволишь, дорогая?

Слышится звук сирены приближающейся машины скорой помощи.

ТРЕУХОВА. Не позволю. Положи на место.

РЕПЛО. Ну что ты сердишься, я же только на время, ничего с ней не сделается.

ТРЕУХОВА. Я сказала, положи на место!

РЕПЛО. Ирина, что ты как маленькая – не бери мои игрушки...

Треухова энергичным шагом подходит к Репло и хватается за чучело.

ТРЕУХОВА. Дай сюда!

РЕПЛО. Взбесилась ты что-ли?

Входит Тоня в переднике и с полотенцем.

ТОНЯ. Скорая помощь к кому-то едет. Что у вас тут происходит?

Треухова вырывает из рук Репло чучело и случайно рессекает ему бровь тяжёлой подставкой. Из раны хлещет кровь.

РЕПЛО. А-а! Что ты делаешь!

Треухова бросает чучело, вырывает полотенце у Тони из рук и прикладывает к ране Репло. Дорнфельд идёт к выходу.

ТОНЯ. Ирина! Сергей, что с Данилой! Что с ним? Только не ври мне.

ДОРНФЕЛЬД (у выхода). Инфаркт миокарда. Ничего, Антонина Ивановна, он молодой, крепкий, выдюжит. Успеваем. Скорая уже приехала.

ДЭН. Тонь, ты-то хоть не паникуй.

Вбегают врач с чемоданчиком и фельдшер в униформе с носилками, за ними Дорнфельд. Репло весь в крови, Треухова подставляет ему стул.

ВРАЧ. Здравствуйте, где больной? Их что, двое?

Дорнфельд направляет врача к Дэну. Фельдшер подходит к Репло. На сцену въезжает Зорин на своём инвалидном кресле.

ЗОРИН. Бросили меня там одного... Что случилось?! Ирина, Тоня! Данила!

Врач и Дорнфельд невнятно переговариваются и перекладывают Дэна на носилки. Треухова в ступоре.

ДЭН. Вы чё, мужики? Я сам дойти могу...

ДОРНФЕЛЬД. Так нужно, Дэн.

ВРАЧ. Делай что говорят, мученик. (Фельдшеру) Вась, что там у тебя?

ФЕДЬДШЕР. Ничего, бровь рассечена, я пластырь наложил. Швов не надо.

ВРАЧ. Выносим.

Врач и фельдшер берутся за носилки. Зорин суетится рядом, мешая. Репло, ощупывает пластырь на лице.

ЗОРИН. Товарищ доктор, товарищ доктор! Серёжа, куда они его тащат, что случилось?

ДОРНФЕЛЬД. Инфаркт. Не волнуйтесь, он молодой, выдержит.

ЗОРИН. Как! Почему он? Он-то почему?

ВРАЧ. Если бы знать.

ТОНЯ. Коля, ты-то куда собрался?

Тоня пытается откатить кресло с паникующим Зориным от Дэна.

Дорнфельд ей помогает. Треухова выходит из ступора.

ТРЕУХОВА. Доктор, помогите! Это мой сын! Вы его спасёте? Даня, Данечка, сыночек!

ДЭН. Ничего, мам, мы ещё с тобой повоюем...

Вбегает запыхавшаяся Инга. Дэн, увидев её приподнимается, силясь улыбнуться. Но она видит только окровавленного Репло.

ИНГА. Борис!

Дэн теряет сознание.

КОНЕЦ

ВРЕМЯ “Ч”

Елена Иоос

Автор

поиск

Навигация

Архивы

Мета