Ольга Милованова
+79088821080
А ШАРИК ЛЕТИТ
Пьеса в четырёх монологах
«Девочка плачет: шарик улетел.
Ее утешают, а шарик летит…»
Булат Окуджава
Монолог первый
ПИСЬМО
Пустая комната. Женщина с большим чемоданом собирается уходить, но останавливается в дверях, возвращается. Достаёт из сумочки блокнот, конверт, ручку, пишет.
Дорогая Ника.
Останавливается.
Долго думала, писать тебе или нет. Пишу его, скорее, для себя, чем для тебя. Ты не подумай, родная, что я хочу тебя пристыдить, оправдаться или попытаться что-нибудь изменить. Я уже знаю, что всё, что с нами происходит, происходит для чего-то. Просто я пока ещё не поняла для чего. Но обязательно пойму. Я многому научилась у тебя. Считается, что дети учатся у родителей. Смешное заблуждение.
«Гены пальцем не сотрёшь», говорила моя мама. Я ей не верила. Я была убеждена, что любовь творит чудеса. Я много в чём была убеждена и тогда, и потом. Моя мудрая мама не спорила со мной, она просто промолчала. А я, как видишь, не смогла.
Ты показала себя с первой минуты, как появилась в доме, и наша жизнь сразу же закрутилась вокруг тебя. Ты кричала до судорог, пока не получала то, что хотела. Уступить тебе было проще, чем противиться. Мне хватило пары бессонных ночей, чтобы ты надолго переселилась в нашу кровать. Первым твоим словом было «уйди». Тебе было девять месяцев, ты лежала на диване. Виктор сел так, что тебе некуда было вытянуть ножки. Сначала ты кричала: «Ди! Ди!». А потом так ясно: «Уй-ди!» Мы очень смеялись.
Открыв рот, ты сразу стала «почемучкой». Ты изводила меня нескончаемыми вопросами и замолкала только когда спала. Тогда я и услышала впервые: «Нет, мама!». А потом каждый раз и по любому поводу. «Холодно, надень шапку – нет, мама!» «Не лезь к горячему утюгу – нет, мама! «Пойдём домой уже поздно – нет мама!» Девочка-неточка.
Ты совсем не умела играть с другими детьми. Всё должно было быть только так, как хочешь ты. Если нет – ты могла кинуться с кулаками, отобрать игрушки или орать, как пятьдесят чертенят. Тебе всегда нужно было именно то место, на которое уже кто-то сел.
Накормить тебя было отдельной проблемой. Первым делом ты кривилась и отказывалась от всего. После долгих уговоров и препирательств могла милостиво согласиться на пюре, но к нему обязательно что-то несуразное: апельсин, мармелад, сыр или вообще не разбери-поймёшь что, но тёртый и на тарелку.
А ещё ты болела. Боже мой, что к тебе только ни цеплялось! Простуды, аденоиды, ветрянка, аллергия, кишечная палочка. Казалось, наша участковая врачиха повторяла по тебе справочник детских болезней. Ты умудрилась подхватить даже педикулёз.
Как я испугалась, когда воспитательница показала мне этих тварей в твоих волосиках! И выговорила мне, что плохо слежу за тобой. Потом оказалось, что вши были у половины группы, их принесли дети из приюта. К нам водили трёх девочек и мальчика. С приютскими не заморачивались – обрили налысо. А я накупила спреев, шампуней и каждый вечер вычёсывала твои волосики мелким гребешком. Ты капризничала, плакала, торговалась, но мы сохранили твои локоны. На фотографии ты сидишь, как куколка в нарядном платье с пышным бантом в волосах. А тем девочкам банты положили на стриженые головы – привязывать было не к чему. Помню, я с ужасом подумала, что на их месте могла быть ты.
До четырёх лет ты ходила нормально в садик только два дня. На третий я забирала тебя уже с температурой, четверг и пятницу мы лечились, чтобы в понедельник выйти снова. Я называла это аллергией на садик.
Витя не выдержал. Не обижайся на него, он старался, как мог. Мужчинам тяжелее. Они вообще созревают к отцовству только в старости. Уверена, из него вышел бы прекрасный дед, но об этом уже не узнать.
Это случилось на Новый год. Всё шло хорошо – ты пела, читала Дедушке Морозу стихи (конечно, это был Витя), потом что-то заподозрила и вдруг дёрнула его за бороду…
Чего мы ждали? Пятилетки уже всё понимают.
Ты плакала, кричала, топала ногами. Напрасно мы говорили, что у Дедушки Мороза очень много работы, и он лично попросил папу подменить его, что раньше он всегда был самый, что ни на есть, настоящий. Бесполезно. Первое разочарование в жизни. Ты не могла успокоиться, и долго ещё всхлипывала во сне.
А на кухне Витя, опустив голову, говорил, что ему оказалось не по силам, и ещё что-то, типа: «не привык», «прости», «не могу принять»… Я уже точно не помню что. Помню только, что он так и сидел в костюме Деда Мороза.
Утром он собрал вещи и ушёл. Ты этого не видела, так перенервничала, что встала после десяти. Мы пошли на горку, потом в кафе, вернулись уже по темноте. Зимние дни вообще короткие, а первый день нового года пролетает вовсе незаметно. О Вите ты спросила только перед сном. Я сказала, что он уехал далеко-далеко. Мне показалось, ты даже обрадовалась, ведь теперь я принадлежала только тебе. Так одним «отцом-полярником» стало больше.
Витя почти сразу уехал. Ему давно предлагали эту работу, но нужно было переезжать, да ещё в служебную квартиру. А я не хотела. Всё-таки в большом городе больше возможностей для развития ребёнка, чем в той глуши, куда его направляли.
Я ни минуты не пожалела о своём решении. Ты была со мной. Ты была моей, а я твоей. Ради твоей улыбки, ради рук, обнимающих меня перед сном, ради щекочущего шёпота на ухо, - ради всего этого стоило жить.
В конце концов, всё устаканилось. Квартиру, которую мы купили задолго до тебя, Витя оставил нам и исправно слал деньги. Я писала тебе сообщения от его имени, покупала подарки. Сначала я надеялась, что это просто усталость, он отдохнёт, придёт в себя и вернётся. Я знала его, как себя, мы дружили с седьмого класса. Но время шло, а встречаться с тобой он категорически отказывался. Я приняла его выбор и стала выстраивать жизнь без него.
Я была ещё не старой, наверное, симпатичной. Мной интересовались и даже порой знакомились на улице. Я пробовала завязать отношения, но всякий раз протестовала: хамила, пакостила с невинным видом, истерила, и, в конце концов, заболевала. И ты не притворялась – каждый раз скорая отвозила тебя в больницу на долгое и сложное лечение.
Вопрос личной жизни я закрыла, тем более что мне было чем заняться. Читала ты с пяти, в шесть складывала и вычитала в пределах сотни. Я старалась отвечать на все твои «почему». Ну, или почти на все. В результате к школе ты была хорошо развита и эрудированна. Я ожидала проблем только с дисциплиной. Как я ошибалась!
Теперь ты спорила с Верой Семёновной – несгибаемой старушкой, у которой мы с Витей сами когда-то учились. Каждый день я сидела с тобой за уроками. Я водила пальцем по строчкам, но ты делала ошибки, прямо у меня на глазах, да ещё и спорила до хрипоты. Раз за разом ты получала двойки.
Вера Семёновна била тревогу и вызывала меня в школу, убеждая, что с тобой надо заниматься. Моим словам, что я только это и делаю, улыбалась, кивала и не верила. Я перестала приходить. Она писала мне послания в дневнике разноцветными ручками. Я не реагировала. Тогда она стала просить моих бывших одноклассников убедить заниматься тобой. Всех заботливых я благодарила, а дома выла от бессилия.
Я не была идеальной, часто срывалась, особенно после очередного похода в школу. Я кричала, давила, даже несколько раз поднимала на тебя руку. Это было признание моей слабости – я бесилась, а доставалось тебе. Поверь, мне до сих пор гадко от себя самой. Простишь ли ты меня когда-нибудь? Поймёшь?
Вечерами, когда ты уже спала, я приходила, обнимала и шептала как сильно люблю тебя. Во сне ты была моей милой девочкой и не твердила своё вечное: «Нет, мама!»
Мне всё чаще казалось, что это не я воспитываю тебя, а ты меня. Переживать, беспокоиться, нервничать не было никаких сил, и я забила на мнение окружающих о тебе и о себе.
И тут пришла она.
Наша «железная» Вера Семёновна заболела, возраст брал своё. На подмену дали новую учительницу. Я не сразу узнала об этом, просто однажды ты пришла из школы необычно тихая. На мои расспросы ты отмалчивалась. Я решила, что это какие-то проблемы с одноклассниками, и пошла в школу.
Она разулыбалась мне, сходу объявив, что твоя родственница – двоюродная тётя. В мелких и неинтересных подробностях «тётя» рассказала о своей беспутной сестре, которая родила тебя в семнадцать лет и бросила в роддоме, сбежав через окно в туалете. Я растерялась и только, молча, слушала про то, как сестрицу унесло куда-то на Севера, а тебя никто не забрал, даже твоя бабушка. Но «тётя» наводила справки и каким-то образом выяснила нашу фамилию. По ней-то она и признала родную кровь. Когда я смогла, наконец, говорить, я спросила: «Что из всего этого она рассказала тебе?» Оказалось, всё.
Я много думала, но до сих пор так и не поняла, что двигало этой «тётей»? Чего она добивалась? Я бесконечно пережёвывала тот разговор в голове, ждала звонков, просьб о встрече. Меня мотало от желания собраться и уехать, не оставив адреса, до благородного самопожертвования. Ничего этого не понадобилось. «Тётя» проработала с вами две недели и бесследно исчезла. Если ты с ней встретишься, спроси, зачем она влезла и растоптала нашу жизнь?
Впрочем, уже неважно.
Тебе я объяснила, что очень хотела ребёночка, но никак не могла родить. А потом узнала, что ты совсем одна и ждёшь маму. Я сразу заранее полюбила тебя и разве не прекрасно, что мы встретились. Казалось, ты поняла меня тогда, и несколько лет мы не поднимали эту тему.
Проблемы начались в твои тринадцать. Хотя мне иногда казалось, что переходный возраст был у тебя с рождения. Теперь мы спорили практически каждый день, моментально переходя на крик. Ты требовала денег и не лезть в твою жизнь, я – учёбы и выполнения элементарных домашних обязанностей. Ты решила, что я должна отдавать тебе Витины деньги, ведь он платит их на тебя, а кормить и одевать тебя моя обязанность.
Вообще, мы обе много чего тогда говорили: и ты, и я.
Ты начала таскать деньги. Я решила, что лучше давать тебе какую-то сумму, чем провоцировать. Кое-как мы договорились. От тебя стало пахнуть табаком. Ты уверяла, что это парни курят, а ты только стоишь рядом. Я хотела тебе верить. Цвет волос ты меняла раз в неделю и сама проколола себе всё, что только можно. Я приняла и это, терпеливо дожидаясь, когда можно будет покупать тебе что-нибудь, кроме чёрного. Переживала я только из-за татуировок, но, молча. Ты бы обязательно сделала назло.
Учёба? Я больше не спрашивала с тебя. Радовалась, что ты вообще ходила в школу, у вас там была тусовка. И как-то ты всё же переходила из класса в класс.
В пятнадцать ты впервые не ночевала дома. Естественно, я не спала, обзвонила друзей, больницы, морги. В полиции со мной не стали разговаривать, посмеялись. А утром ты пришла, как ни в чём не бывало, и с глубокого похмелья. Конечно, мы поссорились. Перед тем, как хлопнуть дверью своей комнаты, ты сказала, что не имею права указывать тебе, потому что не мать.
В десятый тебя не взяли, и ты пошла в колледж. Я даже обрадовалась, это был шанс начать сначала. И, казалось, ты ухватилась за него. Свою небольшую стипендию ты получала без срывов все четыре года. Мы снова научились разговаривать без крика. Я решила, что мы пережили и это, но…
Диплом, экзамены, подготовка к выпускному, поиски «того самого» платья и туфель к нему... Конечно, я замечала, как ты выходишь из комнаты, чтобы поговорить по телефону, как закрываешь ноутбук при мне, как нервничаешь и вздрагиваешь, когда я обнимаю и целую тебя. Но я решила, что ты влюбилась. На выпускном ты была самая красивая. Я любовалась тобой, плакала и думала, что всё было не зря.
На следующий день ты сказала, что едешь к своей настоящей матери. А я?..
Что ж, ты имела на это право. А я впервые задумалась, на что имею право я.
Две недели назад умерла наша несгибаемая Вера Семёновна. Не стала сообщать тебе, не думаю, чтобы ты вернулась из-за неё. Я обзванивала своих – выясняла, кто сможет быть на похоронах. Номер Виктора потерялся давно, когда я меняла телефон. Нам не о чем было разговаривать. Разведённых супругов связывают дети, ты нас не связывала, а разъединяла.
Он позвонил сам и сказал, что приедет. Мы встретились. Повод был печальный, но мы оба обрадовались встрече. А после похорон пошли в кафе и засиделись до закрытия. Мы вспоминали наше общее детство, юность, нашу семейную жизнь. И впервые за долгое время мне было легко и спокойно… Утром Витя сказал, что только сегодня понял почему не женился снова – он однолюб, лучше меня не нашёл и больше искать не собирается.
Наверное, я делала не всё и не так. Но, поверь, я старалась. Желаю тебе быть лучше меня. И спасибо за главный урок. Ты мне действительно ничего не должна. Дети не просят родителей о рождении, это мы мечтаем о своём продолжении на земле. Но ведь и я, кажется, тоже больше не в должниках.
Звонит телефон.
Такси подъехало. Сейчас выхожу…
Пишет.
Я уезжаю. Квартиру продала, деньги поделила на три части: на меня, тебя и Виктора. Твою часть положила на эту карту, пин – твой день рождения. Спасибо тебе за то, что ты была. И пусть твои мечты исполнятся.
Твоя… нет (Зачёркивает) тётя Ира.
Кладёт карту и письмо в конверт и запечатывает. Выходит.
Монолог второй
МОЖНО
Небольшая квартира, повсюду лежат вязаные салфетки, по стенам вышитые картины, вазы с самодельными бумажными цветами. В углу иконостас с современными иконами, среди них фотография хмурой женщины с траурной лентой через край. На столе библия с закладками. Героиня – женщина неопределённого возраста (30-50), одета в блузку с длинными рукавами и строгую юбку. Всё время оглядывается на портрет, расстёгивает, застёгивает верхнюю пуговицу блузки. Звонок в дверь. Героиня смотрится в зеркало, идёт открывать.
Здравствуйте… Да здесь помощь электрика нужна… Я Снежанна... Нет-нет! Никакой ошибки. Вы всё правильно пришли. Катя – моя соседка, мы с ней с детства знакомы, в соседних подъездах живём... Она просто привыкла меня Машей называть, а на самом деле я Снежанна... Что ж тут странного… Катя сказала, что вы придёте… Да и Катя характеризовала вас с самой лучшей стороны… А как вас зовут?.. Как это без разницы?.. Да-да, конечно, не будем тянуть… проходите… я вам сейчас всё покажу… Вот тапочки… Почему не надо?.. Мама говорила, что всегда надо гостям тапочки давать… Я специально для вас купила… Боже! Совершенно ваш размер! Какое совпадение! А ведь это знак! Удивительно! Да-да, я разболталась… извините…
Проходите… вот сюда в кухню сначала… Так много работы скопилось, я и решилась позвать вас, чтобы уж разом… Мама всегда так делала… Вот здесь розетка выпала… тут шкафчик не закрывается… тут лампочки перегорели, не соображу, как это открыть, чтобы поменять… Так просто? Вы – волшебник! Я бы ни за что не догадалась… Раз вы не хотите себя назвать, я буду звать вас «волшебником». Не возражаете? Лучше Гена?.. Как крокодила? (Смеётся) Я ещё никогда не встречала людей с таким именем... Да-да, извините, я опять заболталась, пойдёмте в комнату…
Пианина?! Правильно сказать фортепиано… Да, это я играю… Сыграть для вас? Почему нет? Мама всегда просила меня играть для гостей… Только гостей уже очень давно не было. А знаете, я подавала большие надежды, меня даже уговаривали пойти в музыкальное училище, но мама решила, что финансовый техникум гораздо выгоднее. Ведь, правда, выгоднее?.. Не знаете?.. Вот и я не знаю… Ах, да, конечно… Вот здесь стол качается… Вы просто волшебник, Гена!.. Ещё- ещё есть… вот, посмотрите, фрамуга стала так туго закрываться… И этот шкаф надо передвинуть левее… да, вот так… Спасибо! Пойдёмте на кухню, я напою вас чаем… волшебник Гена… Я знаю, что надо предложить… Мама говорила... Нет-нет, не зелёный… Чёрный, цейлонский… Я специально для вас покупала…
Ну, как? Хорошо?.. В самый раз?.. Да, вы, Гена, сахар-то сыпьте… я для вас брала… Сама-то я без сахара… мне нельзя, мама говорила: сахар – белая смерть… Вот и печенье для вас взяла… Что вы? Разожрусь, как корова, и в дверь не пройду… Да, мама говорила… как вы догадались?.. Да, она одна меня воспитывала… Она знаете какая у меня?! Красавица! Фигурка точёная! Не то, что у меня. Волосы густые и длинные, не мои три волосины… В неё все влюблялись: и одноклассники, и потом в институте… и на работе… Даже директор! Всегда ей работу дополнительно давал. А сосед, дядя Валера, с первого этажа её всегда красавицей называл. Только она ему всё равно денег на водку не давала… Да, это она на фотографии... Не видите красавицы?.. Фотографии не точно передают… Да она тут и постриглась уже… Я же и говорю, что на неё не похожа… в папашку уродилась… Нет не помню… Кто ж его знает? Был, да уплыл… Почему капитан дальнего плавания? А-а вы шутите… я поняла…
Мама всегда всё сама делала, меня не пускала… Вы не подумайте, что я неумёха какая-нибудь! Я и готовить умею … и в магазин хожу… и шить умею, и вязать. Вот, смотрите, это я всё сама… Я и техникум хорошо закончила… На работу? Нет, не устроилась… Мама говорила: хорошей работы сейчас не найти, а за копейки нечего мужикам глазки строить, да юбками перед ними трясти. Мужикам ведь только одно надо… Ой! Простите!..
Мама хорошо зарабатывала, нам хватало. А потом и пенсия её была…
Конечно, я всегда маму слушаю… Что вы такое говорите? Разве вы не знаете: «Почитай мать свою, чтобы долго жить тебе в земле, которую Господь, Бог даёт тебе?» А про отца там так… к слову сказано. Я уверена! И мама всегда так говорила…
А какая мама талантливая была. Она всё-всё умела, даже стихи писала. Я вам сейчас прочитаю… вот у меня тут всё в тетрадке записано… Моё любимое… Оно не длинное…
Завяли те цветы, которые, ты не успел мне подарить,
И устарели темы новые, а мы их не успели обсудить.
Ты не успел дать обещания меня одну всю жизнь любить,
Не назначали мы свидания, чтобы в кино вдвоём сходить.
Ты не успел сказать мне имени и где смогу тебя найти,
Друг друга мы ещё не видели, возможно, встреча впереди…
Вот! Какие глубокие мысли! Чувствуете, как тонко?!..
Ещё чаю? Мама говорила, что обязательно надо ещё предложить… Как вы сказали? Чай не водка, много не выпьешь? А у меня и водка есть… Конечно, для вас купила… Да, мама говорила, что все мужики курят и пьют… Я и сигареты для вас купила… Вот... Не пьёте и не курите? Как же так?.. А мама говорила… Уже уходите?.. Обиделись?.. Ой, я совсем забыла, у меня же тут приготовлено…
Достаёт деньги.
Вот, это вам… берите-берите… Не мало? Мама всегда так делала… Да, умерла… два года назад… Ой, что вы? Кошку нам нельзя, у мамы аллергия… Как вы сказали? Уже можно?.. Ей уже без разницы?.. А деньги на себя потратить?.. Тоже можно?.. Как? И чай с сахаром можно?.. Подождите!..
Хлопает дверь.
Ушёл… Как же так? Мама же говорила, что им всем одно нужно! Или не одно?.. Или не всем?.. Козёл!.. Мамочка, прости! Я честное слово не хотела, у меня нечаянно с языка сорвалось!.. Ты ведь сама так говорила! Я сколько раз слышала.
Я больше не буду! Обещаю! И врать больше не буду! Я ведь совсем немножко … только имя... Мне просто ужасно нравится это имя: Сне-жан-на…
Так звали мою одноклассницу в музыкалке. Она пришла к нам в четвёртом классе. Как она оказалась в нашем маленьком сером городке? А, вспомнила… Её сестра не прошла по конкурсу в областное музыкальное училище и поступила к нам. А мать со Снежанной переехала, чтобы присматривать за сестрой, пока она учится. Снежанна была такая необыкновенная… как Гостья из будущего. Помнишь, был такой фильм... Она и похожа была на Алису Селезнёву. Снежанна рассказывала о жизни в большом городе, как будто о другом мире. Я мечтала, что вырасту и обязательно туда уеду, буду гулять по улицам, ходить по музеям, магазинам, театрам… даже в зоопарк пойду… Я и в музыкалку последние четыре года ходила только из-за неё... Я тебя тогда тоже обманывала. Ты думала, что я образумилась. Помнишь, я сказала, что хочу бросить музыку. Ты мне посчитала всё, что ты заплатила за учёбу. У тебя вышло больше тысячи. Наверное, это очень много, я не знаю. Но я подумала, что за оставшиеся четыре года ты потратишь ещё больше, и… промолчала. Ты бы убила меня. Я всегда молчала… А теперь?..
О, как я ненавижу эту пианину! Ненавижу специальные тряпочки, которыми нужно протирать полировку! Эти этюды! Гаммы! Сонаты! Пьесы! Всё ненавижу! Эти концерты, когда живот подводит от страха! Мне и сейчас снятся сны, что вот уже надо выходить на сцену, а я даже названия пьес не знаю!
Ненавижу играть для гостей! «Ой, кто это у вас играет? Сыграй нам что-нибудь, деточка». И я играла. Без разницы что. Главное – не останавливаться и не спотыкаться. Ты ничего не смыслила в музыке. Я это давно поняла… Да, я и в этом врала тебе… Я не всегда подчинялась тебе! Вот!
Как же я разучилась?.. Когда я перестала быть собой… стала во всём тебя слушаться?.. Ты говорила, что желаешь мне только добра… Если это добро, то что же тогда зло, мама…
Как он сказал этот крокодил Гена? «Уже можно?» Можно что?.. А всё можно! Чай с сахаром можно! Печенье? Да хоть всё сейчас съем! Можно! Вот сейчас возьму… возьму… и пойду! На улицу пойду юбкой мести! Пойду мужикам глазки строить! Вот! И ты мне ничего уже не сделаешь! Слышишь?! Ни-че-го! Пусть смотрят!.. Пойду этому Валере денег дам, пусть пропьёт. Я сейчас даже закурю… вот, смотри! Что, не нравится тебе?!
Закуривает и сразу начинает кашлять.
Вот прямо с сигаретой и пойду!.. Съела?.. Врёшь! Подавишься!.. А я сейчас ещё и накрашусь… Можно!
Красится перед зеркалом, получается криво и аляповато.
Вот так… и брови… стрелочки подведём, как ты делала… и губы… Вот, смотри!
Я и вавилоны на голове накручу! Можно! Можно! Можно всё!
Делает начёс.
Вот… вот так!.. Ну, и что, что проститутка!.. И пусть! А ты… а ты старая сука! Слышала?! Сука! Сука!..
Начинает расчёсывать волосы, они спутались. Она нервничает, больно дёргает их. Плачет.
Всё равно пойду… вот сейчас пойду… пойду… найду самого грязного и паршивого котёнка и принесу домой… и хоть сдохни ты со своей аллергией. Ничего ты мне уже не сделаешь… Можно!
Монолог третий
«ПАДАЛ ТЁПЛЫЙ СНЕГ…»
Кладбище. Двойная могила с общим памятником, на нём два портрета: мужской и женский. Немолодая женщина прибирает могилу: сгребает прошлогодние листья, меняет искусственные цветы, протирает тряпкой портреты, садится на скамейку.
Ну, вот и побывала у вас. Всё легче на душе... Пропустила годовщину вашу, не смогла приехать, уж простите. Не забыла, просто, не вырваться было. Это у вас тишина, покой, птички поют… никто не суетится, никуда уже не спешит, не ломится. Красота! А мы, как муравьи в муравейнике…
Эх, молодая глупая была, покойников боялась... А чего бояться-то? Бояться надо живых…
Теперь уж только к осени ждите. Летом никак не выберусь, сами понимаете, работа, огород начнётся. Я так одна и пластаюсь. Васильку некогда, да и не любит он этого дела, хоть упросись. Говорит: тебе надо, ты и возись. А мне, вроде, тоже не очень надо. Я бы тоже уже бросила. Знаешь же, Володечка, что я к земле не приученная. Мне бы позагорать, да с книжкой на травке полежать, а не вот это вот всё. Теплицы эти с грядами только в память о тебе и держу. Как ты говорил? Свой огурчик с грядки не то, что магазинский – совсем другой вкус. А как по мне, разницы нет. Я их на вкус не отличаю…
Знаешь, я иногда даже завидую. Молодые – они другие сейчас. Нас ведь как учили? Есть такое слово «надо». Хочешь, не хочешь – делай. А Василёк не хочет, и не делает... Я так не умею. Так что у меня каждое лето две беды: сначала – когда огурцы пойдут, а потом – куда их девать. А сколько мне надо тех огурцов? Молодые совсем чуть тратят: Катька у Василька не солит, не маринует, только живьём едят. Вот и пристраиваю по соседям…
Так-то она ничего – хорошая, хозяйственная, сына нашего любит. Раз Васильку нравится, мне чего встревать? Так ведь? Детей не хотят. Нечего, говорят, спиногрызов плодить. Для себя хотят пожить... Вот этого никак не пойму… Так уже хочется подержать на руках маленького. Я бы его Володечкой называла. Он бы на тебя был похож, только маленький и ласковый. И только мой…
Хорошо, что участок не запустила… Летом я весь день на огороде, там всегда забота: то вскопать, то прополоть, то подвязать, то опрыскать. В дом захожу перекусить, да поспать. Пореже хоть на кухне задами бьёмся…
К твоим, Ниночка, заходила. У них всё по-прежнему. Настька твоя опять с новым мужиком живёт. Тот городской, о котором я в прошлый раз рассказывала, уже удочки смотал. Недолго валандались... Как ты тогда говорила: «Блядёшькой дочка растёт»? Я ещё возмущалась: «Где ты в двенадцатилетней-то сопле блядёшку разглядела?» А ты: «Глаза у неё блудливые, как у меня»... По-твоему вышло... Девчонку только вашу жалко. Настька её заставляет каждого своего нового «папкой» называть. Каково ей?.. Тот хоть работал, а новый ещё неизвестно какой? Эх, жизнь…
Когда ж она пролететь-то успела? Вроде, как и не жила ещё, а всё только собиралась, приноравливалась. Вот дом достроим, вот сына родим, вот подрастёт он, вот выучим… вот на ноги поставим, вот… вот… вот… Тринадцать лет прожили. Как смогли, не хуже других.
Догадывалась я, Володечка, про твои шуры-муры. Но семье это не угрожало, я и думала пусть тебе, поди не измылится. Мне, Ниночка, шепнули про вас, да я не поверила. Ты ж мне, как сестра была. Мы с тобой на соседних горшках выросли. Я, сколько себя помню, столько и тебя… Тётя Вера мне ближе матери была. Я у вас неделями жила, пока мои заливали. А когда сгорели они вместе с домом, твоя мама мне комнату в общежитии выбивала. Разве такое забудешь?
Помнишь, лет в десять кина̀ индийского насмотрелись и решили к купальникам бахрому пришить? Ты ещё праздничную скатерть из дома стащила. Два дня мы были звёздами на нашей речке. Потом тётя Вера узнала про скатерть. Влетело нам знатно, обеим поровну. Тётя Вера не разбирала, где чья. А я и не обиделась тогда, вроде, как к своей отнеслись. Да и за дело пришлось. И платье мы одно по очереди на дискотеки таскали. В десятом по одному мальчику сохли и обе его бросили, чтобы не поссориться. Что изменилось, Нина?
Я ведь тебя прямо спросила. Ты глазом не моргнула, сказала, что Володька мой – это святое! Неприкосновенный! Ты жизнью, Ниночка, клялась…
Ещё и разругала меня: распустилась мол, располнела, на голове не пойми что. Когда последний раз на маникюре была?.. А где мне? Семья, дом, работу никто не отменял, огород этот треклятый, хозяйство. У Василька с учёбой беда была, двойки пачками носил. Володечка, деньги зарабатывал, нас обеспечивал, а дети и хозяйство, говорил, бабья забота. Не до маникюров и прочего другого чего.
Посмотрела я в зеркало, может, и права ты. В парикмахерскую стоит сходить. У меня волосы с юности богатые были. Ты, Володечка, всегда говорил, что за косу меня полюбил. Вот и берегла её: не стригла, не красила, ровняла только. А теперь волосы повылазили, седые наполовину, в гульку собраны. От прежнего богатства ничего и не осталось. Чего беречь?..
Я тогда из парикмахерской и возвращалась: постриглась, покрасилась – ползарплаты ухнула. Тебе, Володечка, не звонила, хотела сюрприз сделать. На такси пожалела, маршрутку прождала, в темноте только до дома и добралась. Иду мимо гаража, а в щёлку ворот свет пробивается. Дёрнула дверь – закрыто, постучала – никто не ответил. Тебя, Володечка, набрала. Слышу, телефон твой внутри заиграл. На звонке мелодия из «Крёстного отца» стояла, не спутать. Ты трубку не взял, да я шёпот слышала, а один голос женский…
Села в беседке –домой ноги не идут. Голова пустая. О чём-то думала, не помню уж о чём, ждала чего-то… не дождалась, замёрзла. Ночи ещё холодные были – хоть и апрель, а снег нет-нет пролетал. Слышу, машина завелась, любовь, видать, вас не сильно грела.
Хотела я со злости дверь снаружи чем подпереть, да Бог отвёл… Подумала: «Чтоб ты сдох, кобель, и сучка твоя с тобою вместе!». И пошла в дом.
Захожу… а дома тихо, тепло, Василёк за уроками сидит. Закрыла дверь, будто отрезала от себя всё. И так легко стало, отпустило меня. Я ведь даже спала той ночью…
Встала утром, постель рядом пустая. Глянула в окно, а дорожку за ночь снег укрыл. Ещё подумала: сколько можно уж снегу-то... А следов-то на дорожке нет. Послала Василька в гараж, типа за коробками для рассады. Он возвращается, кричит: «Папка с тётей Ниной голые в машине спят». Я сразу поняла, в гараж побежала… да уж нечего было делать. Сына к соседям отправила, полицию и скорую вызвала. К твоим, Ниночка, сбегала. Тётя Вера ещё жива была… так-то…
Говорили о вас много, больше врали – люди ж всегда за нас больше знают. Да мне не до того было, чтобы каждому объяснять. Чужие рты не заткнёшь. Осуждали вас, не без этого. Но не сильно. Тебя, Ниночка, уж прости, все знали. А мужиков за такие дела, когда осуждали? Меня жалели. Да только жалостливые эти норовили в рану мою пальцем залезть, да поколупаться... Чужое горе, оно ж не болит... Не выдержала я, послала всех. Пусть между собой пережёвывают, нас не трогают. За Василька переживала – из школы битый стал приходить: то фингал под глазом, то коленка разодрана. В школе его травили. Дети ж злые, без башки взрослые разговоры пересказывают.
Следствие долго шло. Лейтенант молоденький из свеженьких, необтёртый всё ходил, выискивал, соседей опрашивал. Душу вынул, да к тому же и пришёл – угорели в машине по неосторожности. Что, спрашивается, ходил?
Я сама одна похороны, поминки организовала. Тётя Вера уже плохая была, еле ходила, непонятно, кто за кем смотрел: Настька за бабушкой, или бабушка за ней. А ведь дочка твоя всего двумя годами старше моего Василька была… Так-то она у тебя, Нина, девка хорошая, работящая, жалостливая, только уж больно беспутная. Так ведь от осинок не ждут апельсинок…
Куда ж несло тебя, сестра? Плыла по течению, куда вынесет? Вот и вынесло. Мой Володечка слаще других показался? Может он и сам не телок на верёвочке, но ведь сучка не захочет – кобель не вскочит. Ты, видать, захотела, Ниночка… Не в обиду тебе, ведь ты ни лицом, ни фигурой особо не выделялась, а ма̀нкая была. Вокруг тебя всегда мужики хороводились? Липли, как мухи на говно. Видно, не в красоте дело. Красота она что? Была, да вся кончилась…
Намозолило всем, что я вас рядом положила. А какое кому дело? Хотели быть вместе, вот и лежите теперь. Может, мне удобнее так – не ходить в разные концы кладбища. Пришла, враз прибрала у обоих, и сердце на месте… А может, в наказание самой себе, за язык мой поганый. Не желала я вам этого, видит Бог! От сердца не желала! Вот и в церковь хожу, свечки ставлю, а легче не становится.. Дёрнул чёрт за язык – злые слова вырвались, да сбылись вмиг, и не изменишь ничего… Ничего уже не вернуть, ни переговорить, ни переделать, ни переписать…
За что ж вы так со мной, родные мои?!.. Ох, пусть будет, как будет. Говорят, что ни делается, всё к лучшему. Как знать… Ну, всё, пошла. Спите спокойно…
Монолог четвёртый
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Квартира пенсионерки. В углу мигает камера наблюдения. Героиня – старушка. Звонят. Она разговаривает через дверь.
Спасибо, Юлечка… Обязательно буду... И за это спасибо, не помешает… Нет, не открою… Не хочу… Именно так… Без причины… Оставляйте… Вы ведь для меня купили? Ну, вот и оставьте, я потом заберу... и съем и выпью за своё здоровье… А зачем тогда покупали, если про мой диабет знаете? Хотели со мной посидеть? А я не хочу… Нет, мне не скучно… Да, это моё последнее слово… до свиданья… Может быть… потом… уже попрощались… И вам не хворать…
В камеру.
Да, Валерочка, сыночек. Не сомневайся. Это я твоей доченьке с женихом сейчас дверь не открыла, и не открою. Теперь будет только так. Выдумал тоже, камеру мне поставил. Типа для моего же блага, типа заботится. Мало ли что со мной случится, чтобы они сразу в курсе были. Как в телевизоре живу.
Смотрит в глазок.
Ушли?.. Вроде... Посмотрим…
Открывает дверь, за ней букет цветов, торт и бутылка вина.
Боже! Лилии! Всю жизнь твержу, что ненавижу лилии – у меня голова от запаха болит. Ну, и кого из нас маразм после этого?..
Подходит к окну, собирается выбросить букет, но внезапно замирает.
А! Добрый день, Валентина Дмитриевна… Спасибо большое, что помните… А как же… Буду, обязательно буду!.. Да я не праздную… Вот внучкѝ приходили, цветы подарили… Да, очень красивые!.. И вам всего самого хорошего!..
Прячется за штору.
Ишь ты, помнит! Тля стриженная! Её только не хватало! Всё-то она знает! До всего-то ей дело есть! Ходит, ходит, вынюхивает, высматривает! В глаза-то я, сколько здесь живу, слова от неё дурного не слышала, сиропом уши заливает. Зато потом доносы строчит: в КЖУ, в полицию, в международный суд в Гааге. И всё с улыбочкой, с улыбочкой… У! Ехинда двуличная! Ненавижу!.. Ушла? Нет?
Выглядывает, выбрасывает цветы, и сразу снова прячется за штору.
Да, что б ты! Юлька со своим стоят внизу, смотрят… Нехорошо получилось, обидятся теперь… А плевать! Я сама обижусь. Так обижусь, что мало не покажется…
Звонит телефон.
Алле… привет, Люся... Что говоришь?.. Не слышно… ничего, говорю, не слышно!.. Как?.. Что?.. Говори громче!.. А?! Не слышно!..
Кладёт трубку.
Сама глухня старая! Не хочу я с тобой разговаривать. Можно понять? Что с того, что старая подруга. Тут главное слово «старая». Уже лет шестьдесят. Столько не живут. Раньше она хоть что-то интересное болтала: про мужиков там, про свекровь, про невесток. Выдумщица была. Что было, не было, всё знала, всё помнила. А в последние лет пятнадцать у неё пластинку заело – как покакала, да что покушала. Ну, ещё кто из родственников покойных приснился. Очень познавательно! У ней теперь все вокруг сволочи, скоты, твари. Будто я без неё этого не знаю. Даже с рожденьем меня не поздравила, сразу начала про цвет мочи трындеть… Курица!
Да и что мне с её поздравления? Здоровья пожелает? Какое может быть здоровье в восемьдесят? Проснулась утром – значит здорова. А уж если и в туалет сходила? Тут уж и счастья, и благополучия полные штаны. Денег побольше? Мне и так теперь пенсию вдвое больше платить станут. Куда деньги девать? Стены в туалете обклеивать? Впрочем, эти, которые приходили, придумали бы, куда их пристроить.
Успехов в личной жизни! Вот этого-то мне и недоставало, личной жизни! А была ли у меня она – личная жизнь? Сколько помню, всегда должна была кому-то. Сначала матери, братишкам младшим. Присмотреть за ними, покормить, дома прибрать, обед сготовить. В школе тоже все твердили: «надо, надо, надо!» А кому, да зачем, поди разберись.
Школу закончила, в институт поступила, на биологический, как мечтала. В общаге комната хоть и на четверых, а мне раем казалась. Из дома вырвалась – теперь-то сама себе хозяйкой буду! Где там? Через полгода сама в хомут залезла. С Колей своим познакомилась – он на четыре курса старше учился. Ну, что? Дура молодая была, любовью меня накрыла. Мать отговаривала, мол, рано замуж, доучись сперва. Да кто ж её слушал. Гормон в голову вдарил, выскочила за своего ненаглядного Коленьку в конце первого курса. А на втором зимнюю сессию уже с пузом сдавала. Я тогда, конечно, и сама верила, и всем говорила, что вот рожу и сразу же доучиваться вернусь. Ага. Десять раз. Документы Коля лет через семь забрал, когда мы уже Анечку ждали.
Хотела, не хотела, а поехали мы к Коле сюда, к матери его. Я соплюха беременная, он ещё доучивался, на что жить? К моим ехать не вариант был, они сами на головах друг у друга жили вчетвером в двушке. А эту квартиру ещё свекровкину отцу давали, он ветераном был. Большая квартира, трёхкомнатная, места всем хватало.
Эх, нахлебалась я на свекровкиных хлебах, досыта. И убиралась не так, и одевалась не так, и дети мои не такие-сякие. Курицу приготовлю, поставлю на стол, она демонстративно спинку себе возьмёт, да ещё и скажет умильно, типа спинки эти люблю. Бесило страшно! А что делать было? Коля – молодой специалист, я без профессии. Куда пойду? Кто меня, где ждёт? Да сразу после Валерочки я Витей забеременела… Так и крутилась.
Потом вроде полегче стало: дети подросли, я на работу вышла. Тут рядом в магазин. А что? Удобно. До дома два шага, да и сумки с продуктами недалеко таскать. Коля начал расти у себя там на заводе, зарплата у него прибавилась. Да ненадолго его хватило – инфаркт. Сорок два было-то всего, а не выкарабкался. Мужики – они ж куда против нас слабее. Кое-как разгреблась, приноровилась дальше жить – свекровка слегла. Десять лет пролежала! Кому рассказать! Не дай Бог! Правда, перед самой смертью руку мне поцеловала. Благодарила, значит. Говорить-то уже не могла…
Звонит телефон.
Алё? Витя? Сыночка? Молодец, что позвонил. Я – бодрячком!.. А как же?.. Ничего, с переменным успехом... Завещание? А зачем мне о нём думать? Да вон вас сколько, кто о нём думает. Мне ещё зачем?.. В смысле твою долю выделить? Я ведь вроде ещё не того? Жива пока... Невтерпеж что ли?.. Подожди уж… здесь ещё никто не остался, уберусь, когда срок придёт… И тебе не кашлять.
Завершает звонок.
Вот так поздравил сыночек! Не звонит по два-три года, а потом здрасте-приехали: выдели мне мою долю. Что с нашими детьми? Где Колечка мы с тобой промахнулись?
Мальчики выросли. Валерик, после института дома остался. А Витя, как в Мурманск укатил, будто отрезал: не писал, не звонил почти, приезжал раза три только. Женщину там нашёл постарше его, с ребёнком. Даже привозил их сюда, показывал. Ничего так. Правда, своего она ему не родила, да ведь и он не женился на ней. Наверное, думал, что ещё получше найдёт. Так и живут до сих пор.
Анютка в меня пошла, в восемнадцать замуж сходила. Через год с внучкой ко мне вернулась. Так я на второй круг пошла. Сама она почти сразу в Москву подалась на заработки. Только не больно хорошо у неё получалось деньги-то зарабатывать. А вот братика Алёнке наработала. Года через четыре вернулась. Третьего она уже тут, не знаю от кого родила. Вот тогда тяжеловато было на одну мою пенсию тянуть. Пришлось в тот же магазин устроиться полы мыть. Хорошо, что меня помнили, взяли. Курица для нас праздником была. Тут-то я свою свекровь и вспомнила. Анютке – кормящей матери, да детям мяско разложу, а сама косточки обгладываю. И не до спинок тогда было. Алёнка меня собачкой называла, за то, что я косточки люблю. А разве я их люблю?
Анютка потом ещё раз замуж вышла. Ничего, мужик хороший попался, раз с двумя её взял. Алёнка-то к тому времени уж в Москве училась. Там и жить осталась, замуж вышла. Фотки правнуков шлёт. Вот здесь в телефоне у меня есть.
Листает в телефоне.
Не приезжает, некогда ей. Это понятно. У них свои дела. А я свои сделала. Детей вырастила, внуков вынянчила. И с Анюткиными и Валерика детишками – со всеми до детского сада сидела. И потом, когда болели, всегда на подхвате была. После школы они частенько ко мне бежали… Я и к Вите в Мурманск ездила – тётенька его в больницу легла на месяц, за мальчиком присмотреть надо было…
Тяжело пальцами в кнопки попадать. Кто их такие выдумал? Считал, наверное, что сам никогда не постареет, вечно молодым будет … Обещал Васёк зайти настроить шрифт покрупнее. Забыл, наверное.
А это что? Поздравление! Посмотрим, кто это обо мне вспомнил? А, банк. Ну, этот ни о ком не забывает: «Поздравляем с днём рождения… активируйте праздничную подписку… всего за 1 рубль и получите… 90 дней доступа… скидки на заказы еды, сотовую связь…» Ага! Хрен с маслом получите… Заботливые банки – то же самое, что и нежные крокодилы. Едят вас и плачут… Тут ещё от сотового оператора, от магазина «Сделай сам». Откуда у них мой телефон? А! Это, Павлик – сын Валерика от первого брака. Жил он у меня тогда, а в этом магазине инструмент в кредит оформлял. На меня, конечно, у него тогда и работы толком не было. Я и отдавала потом. Но он обещает вернуть.
Аня с детьми только съехала, Павлик позвонил, сказал, что с матерью разругался, можно, мол, у тебя пожить? Можно. Что ж нельзя? Плохо Валерик со своей разошёлся: то ли он сгульнул, то ли она. Я не вникала. Только Валерик Светке и алименты-то не платил, и на сына ему плевать было. Лет пятнадцать плевал, до совершеннолетия Павлика. А я что? Я бабушка. Два года прожил Павлик у меня. А когда Настьку привёл, ремонт какой-никакой сделал. Катька тогда – новая жена Валерика, всё возмущалась, что Павлик нагулянный, и ему не место в моей квартире. Названивала мне, в уши дула, а Валера ей подпевал, будто своей головы лишился напрочь. Я им так и сказала: это мне решать, кому жить, а кому мимо проехать. Кое-как угомонились.
А как только Павлик с Настей в свою квартиру переехали, они мне своего Ваську сплавили. Руки, видите ли, у них опустились от его выкрутасов. А я говорила. Бить его надо было, пока поперёк лавки лежал, а не в попу дуть. А то всё: «онжеребёнок, онжеребёнок»! Жеребец вырос, женилка до колена, а ума с горошину. Доскакался до условного срока. Ничего, внучок не безнадёжный оказался. После суда что-то в голове всё-таки щёлкнуло, допинала я его – учиться пошёл. Сейчас уже и не узнать парня: работу хорошую нашёл, женился.
Только Вася съехал, тут и Валерик собственной персоной нарисовался – с Катькой своей поругался. Полгода жил. Неделю только как домой вернулся… Одна вот неделю уже живу… Неделю! Это что ж? Получается, я первый раз в жизни прожила целую неделю одна?! Боже, как хорошо-то оказывается!
В камеру.
Слышишь, Валерик? Не пущу я твою дочь с женихом жить к себе. И помощи мне не надо, не мешайте только. Сколько осталось, проживу сама, как хочу. И смотреть за мной не надо. Не забота это – слежка называется, чисто КГБ. Как в анекдоте про командировочных? «Товарищу майору шутка ваша про чай понравилась». А мне не нравится в телевизоре жить. Не пёрнуть, ни почесаться, ни голой не походить. Может, я старичка себе ещё заведу! Мужичка не пришлось, некогда всё было, так хоть сейчас! Вон хоть Серёгу со второго подъезда, вдовствует уже лет десять. Он ничего такой, аккуратненький, пьяным не видела. Говорит, опять же, вежливо, не матюкается. Чем не жених? Может он и есть счастье всей моей жизни?!..
Стоп! Куда меня понесло-то? Это ж он опять здесь поселится! Снова корми, пои его! Обстирывай! Подстраивайся под его хотелки!.. Снова-здорова! Ну, уж нетушки! Счастье – это когда все живы, здоровы, на свободе, без кредитов… и все по своим домам! Это я теперь точно поняла! Молодость прошла – полбеды. Беда в том, что и старость тоже пройдёт. И прожить оставшиеся годы надо так, чтобы родственникам было, что вспоминать на поминках. И завидовать…
Показывает камере язык и вешает на неё носок. Набирает номер в телефоне.
Алло, Люська?.. Что случилось, что случилось? Восемьдесят лет мне случилось! Что, калоша старая, забыла?.. Во-во. Память тренировать надо... А ты стихи учи. «Мой дядя самых честных правил…» А ты знаешь, что это значило во времена Пушкина?.. Что дядя молодцом, помер вовремя, наследство оставил и ухаживать за ним не пришлось... Это я в интернете прочитала… Да так. Говорю: «Окей, Гугл» И дальше спрашиваешь его, что душа твоя хочет… Точно, как в сказке… Сказку сделали былью! Всё, как нам при Союзе обещали... Что говоришь?.. Звонила сегодня?.. От глухни слышу... Просто со связью проблемы были... Приходи, давай… оторвёмся... За то, что мы с тобой не «честных правил» - зажились, наследства не накопили. Хорошо хоть ухаживать за нами не надо, на своих ногах топчемся. Даст Бог, и помрём, никого не напрягая… Мне тут внучка торт принесла… Сейчас посмотрю… с безе… И вино… красное полусладкое. Всё, как ты любишь… Ой, не начинай! Нам теперь уже всё можно… Жду!
Заканчивает звонок.
И Вальку позову. Заклятая врагиня, почти то же, что и подруга, так же временем проверенная. Тем более она безе терпеть не может, у неё на яйца аллергия. Я точно знаю…
Апрель 2023 г.