Трагифарс в двух частях по мотивам одноименной повести Н. В. Гоголя
Действующие лица:
Башмачкин Акакий Акакиевич,
Анисья – хозяйка,
Акулина Никитична (пока еще Белобрюшкова),
1-й чиновник, Петрович,
Фекла Ивановна – жена Петровича,
2-й чиновник, Иван Абрамович Ерошкин – начальник петербургской полиции.
Три женщины, две дамы, два вора, будочник – те же артисты.
Место действия – Россия, Петербург
Время действия – безвременье (вчера, сегодня, завтра)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Пролог.
Три женщины – акушерки (повитухи).
Стук сердца. Крик только что родившегося младенца. Первая женщина вытаскивает кусок шинели, завернутой в куль.
1-я. Мальчик! Мальчик!
2-я. Ясно, что мальчик, а не девочка! Ребенка-то окрестить надобно!
1-я. Конечно, окрестить! (Достает список.) Сегодня именины у Моккия и Соссия!
2-я. Имена-то всё какие! Скажи еще, чтоб во имя мученика Хоздазада! (Смеется.) Нет уж, лучше Трифилий или Варахасий! Улыбается, нравится ему!
3-я. Да где ж ты улыбку-то усмотрела? Это скривился он – гримасу сделал! Придумала, право, имена! Я никогда и не слыхивала таких! Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варакасий!
1-я. Павсикахий!
2-я. Вахтисий!
1-я. Моккия!
2-я. Варахасий!
3-я. Погодите вы, чего орать-то так, совсем его напугали! Тише, тише, дитятко! Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его – Акакий Башмачкин.
1-я. Акакий?
2-я. Акакий Акакиевич?
3-я. Башмачкин Акакий Акакиевич!
Баюкают ребенка, напевая колыбельную.
Спи, младенец наш прекрасный,
Баюшки, баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою.
Ты дремли, закрывши глазки,
Баюшки, баю.
Богатырь ты будешь с виду
И казак душой,
Провожать тебя я выйду,
Ты махнешь рукой.
Сколько слез я втихомолку
В эту ночь пролью…
Спи, младенец наш прекрасный,
Баюшки, баю.
1-я. Смотрите-смотрите, улыбается!
2-я. Понравилось!
3-я. В вицмундире народился, для чего-то великого!
1-я. Советник будет титулярный!
2-я. В департамент пойдет, а там и до статского советника выслужится!
3-я. Ну, все - хватит гадать! Чему быть, того не миновать! (Сплюнули через левое плечо.)
Женщины выкатывают на сцену кровать, кладут ребенка на нее, где уже лежит шинель и под ней Башмачкин, затем уходят.
Сцена 1.
Башмачкин, Анисья.
Комната Башмачкина. Он лежит под шинелью. Начинает ворочаться, потом вскакивает, ищет что-то.
БАШМАЧКИН. Так, надобно ревизию навести: коллежскому асессору переписал, столоначальник запрос сделал – выполнил, чиновник особых поручений три экземпляра попросил – готово… Анисья, Анисья!!! Поди сюда!!!
АНИСЬЯ. Что, батюшка, Акакий Акакиевич?
БАШМАЧКИН. Не далее, как вчера, начальник дали мне кое-где глаголы переменить из первого лица в третье и заглавный титул, важной какой-то бумаги с гербом. Найти надобно! Куда, бишь, она запропала?
АНИСЬЯ (ищет бумагу.) С гербом… Так вот же она, свет мой! Энта бумага ваша?
БАШМАЧКИН. Она, Анисья, она! Спасибо тебе… (Начинает что-то писать.)
АНИСЬЯ. Вы бы, отдохнули-то перьями скрыпеть, развлеклись хоть бы малость, по собственной прихоти. А то ж, всё не свою волю выполняете, чужие задания задаете себе. Уж небо потухло, а все строчите… А может, посмотрели бы, что на театре делается. Иль хотя бы на улицу прошвырнулись, улыбнулись кому. А то помрёте, ведь, да ни беды, ни счастия на голову не нажили - разве что пачка бумаги… А вот, даже и со мной вистом перекинулись бы, да чайку похлебали, и не пустого, ай вон – хотя бы, с сухарями копеечными. А может, того, хоть сплетню какую в дом принесли или анекдот какой, а то всё корки арбузные и дынные на шляпе таскаете…
БАШМАЧКИН. Не люблю! Не люблю глаголы, Анисья, так я того, откажусь, пожалуй, покамест не поздно? Я буквы люблю! Это - целый мир, разнообразный и приятный… Они повсюду, буквы складываются в разные слова. У каждой – свой характер, свое предназначение… Например – «Аз»… Одновременно и округлая и стройная, стоит ведь первая, а это - значит что-то…
АНИСЬЯ. Ваше имя с нее начинается…
БАШМАЧКИН. Да, для меня это - честь! Она одна из сложных букв, на ней лежит… это самое… большая ответственность…
АНИСЬЯ. Акакий Акакиевич, я сейчас… (Убегает, тут же возвращается с тарелкой супа.) Может, щец отведаете, вот приготовила… для вас…
БАШМАЧКИН. Ты бы, Анисья не… спасибо, неголоден я…
АНИСЬЯ. Ну вот, муха в суп попала… так я пойду… замены требует… (уходит.)
Башмачкин взглядом провожает Анисью, начинает собирать бумаги.
Сцена 2.
Два чиновника и Башмачкин.
Башмачкин в спящей позе за столом. На столе кипа бумаг. Вокруг шныряют чиновники с бумагами и папками, перебегая из одного угла в другой.
1-й. Не далее как вчера, собирались у Белобрюшковых!... Так Акулина Никитична, жена хозяйская, известная девица и говорит: «Коли проиграю вам пять вистов подряд, так поцелую, или, чулочек покажу.» Белобрюшков-то, старый, подслеповат и глуховат, не расслышал, слава Богу, важный гусь, все в департаменте выслуживается, а она все прыгать, да веселиться…
2-й. Ни дать, ни взять – хороша девица… А я давеча навестил Агафью Тихоновну…
Осматриваются. Заметили спящего Акакия.
1-й. Степан Варламович, как вы полагаете, неужели настало время отобедать?
2-й. Никак нет, Тимофей Петрович, служба только началась.
1-й. Преинтересная история, а, по-моему, у кого-то она уже закончилась.
Башмачкин не реагирует, чиновники подбираются ближе.
2-й. Акакий Акакиевич, дорогой вы наш и любимый, не изволите ли переписать важную бумагу от начальника нашего департамента?
БАШМАЧКИН (сквозь сон.) Конечно-конечно, Анисья, бумага с гербом…
1-й. Видимо, ночка тяжелая с хозяйкой была…
2-й. Спать не давала, шельма этакая… Кренделя перед ним вытанцовывала…
1-й. Била, небось, скалкой да кочергой…
2-й. Бедный Акакий, терпит от нее всякое…
1-й. И жалованье его, поди, все прибирает, шинель новую купить себе не может…
2-й. Какую шинель, что на нем – это не шинель, а капот какой-то…
1-й. Да уж, шинелью это трудно назвать, ходить в ней по таким морозам – самоубийство. Даже хозяйка в объятьях не отогреет…
2-й. А зима-то не за горами, снежок уже выпал… (вынимает из папки чистую бумагу, рвет на мелкие кусочки, посыпает Башмачкина.) Мягкий пушистый снежок.
1-й. Бедный Акакий совсем продрог, заснул крепким сном…
2-й. …и не проснулся…
1-й. А не помер ли он?
Начинают его щекотать пером по носу. Башмачкин просыпается.
БАШМАЧКИН. Доброе утро… Вы это… того… простите, я…
2-й. Радуйтесь, что начальство не смотрит! Вот, не изволите ли переписать?
1-й. Бумага важная!
БАШМАЧКИН. Да-да, я сначала того, закончу… тут дело было…
2-й. Спешная бумага!
1-й. Приказ самого начальника!
2-й. Тут же начать надо!!!
БАШМАЧКИН. Да-да, сей же час готово будет…
1-й. Уж постарайтесь…
Башмачкин начинает переписывать.
2-й. Вы не знаете, случайно, Тимофей Петрович, когда же свадьба у Акакия Акакиевича? Поговаривают, что хозяйка ему проходу не дает, на амбразуру лезет, чувства проявляет…
1-й. А давайте, Степан Варламович, из первого источника все узнаем?
2-й. Из первого источника, оно, пожалуй, вернее будет…
1-й. Акакий Акакиевич, не изволите ли сообщить о свадьбе вашей на хозяйке?
2-й. А то все кругом в недоумении, скрываете кралю свою ото всех, а народ знать хочет…
1-й. …да на свадебке погулять!
Башмачкин переписывает, ничего не слыша.
2-й. Молчите, батюшка? Неужто недостойным считаете разговаривать с низкими по званию? Аль не пристало в титулярном чине, со столоначальником общаться?
1-й. Бабенку-то свою, говорят, обрюхатил… Так она и побила его, да замуж требует!
2-й. Вы… того… кляксу не поставьте в документе, бумага важная…
1-й. Как вы можете сумлеваться, Степан Варламович, перед нами гений каллиграфии, буковки все ровные, красивые, словно лебеди плывут…
2-й. Поторопитесь, процесс задерживаете!
1-й. Уж верно, говорят, на черепашьих бегах оне бы первыми прибыли!
2-й. Смотрите-смотрите, будто стихи выписывает… Никак с Пушкиным на дружеской ноге!
1-й. Да что вы, батюшка, оне и Пушкина-то не знают, не читали, только документация да адреса, не то, что мы – благородное общество!
2-й. Люблю Пушкина! (Читает.)
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стане далекой?
Что кинул он в краю родном?
Белеют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы…
БАШМАЧКИН (прерывает). Готово… вот того… бумага. (Дует на чернила.)
1-й (выхватывает бумагу, будто там клякса.) Батюшка, Акакий Акакиевич, да как вы могли!
2-й. Боже, это же клякса!
1-й. Вот начальник-то рад будет видеть это…
БАШМАЧКИН. Господа, я того… перепишу.
2-й. Сделайте милость, мы с вас с живого не слезем!
1-й. Ценность несет бумага-то, а вы с ней так, нехорошо…
2-й. Может ее перо царапает, надобно проверить…
1-й. Надо бы …
Начинают перебрасывать бумагу, Башмачкин бегает, как собачка от одного к другому.
БАШМАЧКИН. Зачем вы? Я того… сейчас все переделаю, зачем вы… бумага казенная… зачем… зачем… Господа! Оставьте меня, зачем вы меня обижаете???
Чиновники замерли. Башмачкин схватил перо, сел за стол и принялся судорожно переписывать, на глазах его наворачивались слезы, но работа продолжалась.
1-й. Какие мы гордые и обидчивые!
2-й. На обиженных, сударь, воду возят!
1-й. А гордые не позволяют себе на службу в таких драных капотах приходить!
2-й. Подкладка-то совсем расползлась…а сукно-то совсем истерлось!
1-й. Нет, Акакий Акакиевич, не дойдете вы к приличной барышне, в капоте-то своем.
2-й. Может быть, и до статского советника доросли бы!
1-й. А то ведь выслужили только пряжку в петлицу, да нажили геморрой в поясницу!
Смеются.
БАШМАЧКИН (отрешенно.) Оставьте меня… пожалуйста…
2-й. Мы-то оставим, а вот начальник, увидев вас еще раз в этом драном капоте – вышвырнет со службы!
1-й. И на буквы эти каллиграфичные не посмотрит!
2-й. Мы же совет даем!
1-й. Помочь хотим!
БАШМАЧКИН. Готова эта… бумага… без клякс и того… ошибок… (Собирает бумаги на столе.)
2-й. А о капоте подумайте, сударь, не гоже это, в департаменте служите…
Чиновники исчезают. Башмачкин берет шинель, осматривает.
БАШМАЧКИН (один, рассматривая шинель.) И правда, шинель-то, кажется, как будто старая, попротерлась, а вдруг начальник увидит? И того меня… Не смогу без должности, помру… Дело-то такое… Милая моя, спину и плечо пропекает… Неужто того… в тебе грехи завелись… Подкладка расползлась, а на плечах-то… точно серпянка сделалась… Ничего… я тебя, милая того… к Петровичу снесу, портному… сколько он за тебя запросит? Не-е, больше двух рублей я того… не дам… нету, милая больше… К Петровичу снесу, а прямо щас и снесу… (Уходит.)
Сцена 3.
Петрович, Фекла, позже Башмачкин.
Петрович выходит, что-то ищет, проверят все, что возможно.
ПЕТРОВИЧ. Ну, шельма, припрятала все добро… Ничего, найду, не отвертишься… На свои кровные брал… Ну, пиявка! Не Фекла, а свекла!!! Праздник же, черт возьми, сегодня… Как бишь его… церковный, крестик в календаре отмечен! Тьфу, не баба, а немец в чепце!!! Куда заныкала? Уела ты меня, шельма этакая!
ФЕКЛА (входя, только вернулась откуда-то) Григорий! Удачно слетала, чувствую дело выйдет, не погорю! (Заметила, что он что-то ищет.) А ты чего? Рыщешь? За старое принялся! Работа стоит, а тебе бы за ворот только залить?
ПЕТРОВИЧ. Праздник сегодня церковный, малость пригубить надобно.
ФЕКЛА. У тебя, черт, что ни день – все праздник! Ни копейки не дам, сам выкручивайся! Баба в доме за мужика пашет! А мне ноги беречь надобно, в них вся скорость! Давеча у Белобрюшковых была…
ПЕТРОВИЧ. За какой надобностью? Оне ж свадьбу-то сыграли?
ФЕКЛА. Сыграли! А благодаря кому сыграли? То-то! Проверить бегала, довольны ль браком.
ПЕТРОВИЧ. Довольны?
ФЕКЛА. А как недовольны? Живут всласть! Он-то помрет скоро, а все ей достанется, шустрая девка-то Акулинка, везде поспевает, уж нового приглядывает, взамен этого – так шепнула мне на ухо кого надобно.
ПЕТРОВИЧ. Ну и кого ей надобно?
ФЕКЛА. Экий ты, так я тебе и взболтну…
ПЕТРОВИЧ. Может, событие-то отметим?
ФЕКЛА. Сейчас я тебе отмечу на одном месте такое событие! Ни заказа – ни наказа, только портки протираешь, а баба пляшет пред тобой!
ПЕТРОВИЧ. Хватит браниться, есть заказ… или будет. Попомни мое слово: вот капнешь малость самую и будет… нюхом чую…
ФЕКЛА. Знаю, что ты чуешь, а будет не заказ, а мумий из тебя будет, сивухой пропитанный.
ПЕТРОВИЧ. Ишь, слово выдумала «мумий»! Налей, Фекла, по-хорошему прошу!
ФЕКЛА. Что? Сейчас налью я тебе, черт кривоглазый, кипятку за шиворот!
ПЕТРОВИЧ. Налей, худо будет!
ФЕКЛА. Угроза? Сейчас, точно налью! (Бегает за Петровичем, пытаясь огреть его.)
Стук.
ФЕКЛА. Кого в такой мороз нелегкая принесла?
ПЕТРОВИЧ. Поди впусти, хватит тут куражиться!
ФЕКЛА (уходит открывать дверь, возвращается с Башмачкиным.) Акакий Акакиевич, сколько лет – сколько зим, знала, чуяла, придешь по мою душу, остепениться надумал?
БАШМАЧКИН. Здравствуй, Фекла! Я того… к Петровичу, с делом пришел.
ПЕТРОВИЧ. Здравствовать желаю, судырь…
БАШМАЧКИН. Здравствуй, Петрович!
ФЕКЛА. А меня когда позовешь? Сосватаю, не пожалеешь, мало беру, есть у меня на примете…
ПЕТРОВИЧ. Уймись ты, ко мне человек пришел!
ФЕКЛА. Смотрите, Акакий Акакиевич, упустите птичку, а крылышки у нее такие мягкие, перышки пушистые, приданое исправное…
ПЕТРОВИЧ. Уймись ты, Фекла! Поди, чай готовь! Человек промерз до пят!
БАШМАЧКИН. А я вот к тебе, Петрович, того…
ФЕКЛА (уходя.) Думайте, Акакий Акакиевич – партия выгодная…
ПЕТРОВИЧ. Что ж такое?
БАШМАЧКИН. А я вот того, Петрович… шинель-то, сукно… вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того… на спине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко – видишь, вот и все. И работы немного…
ПЕТРОВИЧ (вставляет нитку в иголку, делает вид, что работы у него по горло.) Нет, нельзя поправить: худой гардероб!
БАШМАЧКИН. Отчего же нельзя, Петрович? Ведь только всего что на плечах поистерлось, ведь у тебя есть же какие-нибудь кусочки…
ПЕТРОВИЧ. Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся, да нашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой – а вот уж оно и ползет.
БАШМАЧКИН. Пусть ползет, а ты тотчас заплаточку.
ПЕТРОВИЧ. Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что, поддержка больно велика. Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.
БАШМАЧКИН. Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!..
ПЕТРОВИЧ. Нет, ничего нельзя сделать. Дело совсем плохое. Уж вы лучше наделайте из нее себе онучек, потому что чулок сейчас не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать, а шинель уж, видно, вам придется новую делать.
Входит Фекла с чаем.
ФЕКЛА. Согревайтесь, Акакий Акакиевич!
БАШМАЧКИН. Как же новую? Ведь у меня и денег на это нет.
ПЕТРОВИЧ. Да, новую.
БАШМАЧКИН. Ну, а если бы пришлось новую, как бы она того…
ПЕТРОВИЧ. То есть что будет стоить?
БАШМАЧКИН. Да.
ФЕКЛА. В полцены возьму, не пожалеешь!
ПЕТРОВИЧ (Фекле.) Уймись, шельма! Ко мне с делом пришли! (Башмачкину.) Да три полсотни с лишком надо будет приложить.
БАШМАЧКИН. Полтораста рублей за шинель!
ПЕТРОВИЧ. Да-с, да еще какова шинель. Если положить на воротник куницу да пустить капишон на шелковой подкладке, так и в двести войдет.
ФЕКЛА. Сдурел, одноглазый черт, такую цену ломить!
БАШМАЧКИН. Петрович, пожалуйста, как-нибудь поправь, чтобы хоть сколько-нибудь еще послужила.
ПЕТРОВИЧ. Да нет, это выйдет: и работу убивать и деньги попусту тратить.
БАШМАЧКИН. Подумаю я, Петрович, потом зайду, вам того… прощайте! (Уходит.)
ФЕКЛА. И чаю не похлебали! (Вслед Башмачкину.) Думайте, ждет пока девка!
ПЕТРОВИЧ. Ах ты, шельма такая, человек ко мне пришел, куда нос свой суешь?
ФЕКЛА. В кои-то веки человек к тебе пришел! Может два дела разом сделаем!
ПЕТРОВИЧ. Кем перед ним меня выставляешь? Чего цену сбиваешь!
ФЕКЛА. Что ты с ума-то сходишь! В другой раз ни за что возьмешь работать, а теперь разнесла тебя нелегкая запросить такую цену, какой и сам не стоишь! Успокой свою голову! Хлебни чаю, непробованный, чего добру пропадать!
ПЕТРОВИЧ (берет чай.) Ведь прошу тебя, как человек – не чаю дай! Покрепче надо!
ФЕКЛА. Вот ежели самого Ерошкина уломаю, тогда налью малость – отметить дело!
ПЕТРОВИЧ. Ну, не баба, а издеватель форменный!
Башмачкин вышел на улицу, дует ветер, мороз обжигает, а он стоит в своей шинелишке возле дома Петровича.
БАШМАЧКИН (один.) Так вот как! Вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак. Ну, нет, он теперь того… жена, видно, как-нибудь поколотила его. А вот я лучше приду к нему в воскресный день утром: он после канунешной субботы будет косить глазом и, заспавшись, так ему нужно будет опохмелиться, а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее и шинель тогда и того…
Отходит в сторону, наблюдает за происходящим.
ФЕКЛА (собирается куда-то.) Ведь русским языком говорено было, даст добро Ерошкин, вместе дело отметим! Нашел, одноглазый черт, бутыль давеча, а вот теперь мучайся, страдай, ни капли не дам, пусть болезнь одолевает!
ПЕТРОВИЧ. Фекла, плохо мне, работать не могу! Жар в горле душит, оросить его надобно!
ФЕКЛА. Да хоть и задушит! Мне легче будет! Избавлюсь от греха такого!
ПЕТРОВИЧ. Феклушка, милая, помру ведь!
ФЕКЛА. Белобрюшков раньше тебя кончится, к нему сбегаю, справлюсь о здоровье, потом к Ерошкину Ивану Абрамовичу слетаю, есть у него на примете… Все полетела, несите меня ноженьки! К обеду поспею! (Уходит.)
Фекла вышла из дома, Башмачкин, увидев это, шмыгнул к Петровичу.
БАШМАЧКИН. Петрович…А я вот того… шинель-то, сукно… вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, немножко запылилось, да вот только в одном месте немного того… на спине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко. И работы немного…
ПЕТРОВИЧ. Нельзя, извольте заказать новую.
Башмачкин сунул ему гривенник.
Судырь, благодарствую, подкреплюсь маненечко за ваше здоровье, а уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим. Уж новую я вам сошью беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим. Можно будет даже так, как пошла мода: воротник будет застегиваться на серебряные лапки под апплике… Сто рублев!
БАШМАЧКИН. Петрович, как же того… где ж взять-то мне столько? Петрович, пожалуйста, того это… может…
ПЕТРОВИЧ. Ладно, восемьдесят рублев и точка! Сам доставлю по готовности, не извольте беспокоиться! А сейчас у меня забота одна, пора мне! (Убирает все со стола.)
БАШМАЧКИН. Так ты сам того… ко мне…
ПЕТРОВИЧ. Сам-сам, Акакий Акакиевич! А теперь в голове предприятие одно у меня! (Уходит.)
БАШМАЧКИН (идет вслед за Петровичем.) Погоди, Петрович, а может все-таки… шинель-то…
(Исчезает за кулисами.)
Сцена 4.
Башмачкин, Анисья.
Анисья, как всегда, делает уборку: собирает пыль, тихо напевая, раскладывает бумаги на столе, поправляет свечи. Увидела бумагу, пытается прочитать.
АНИСЬЯ (читает). За-яв-ле-ние! Хм! Заявление. Важная, поди, бумага. Статс-ко-му со-вет-ни-ку, гос-по-ди-ну Бе-ло-брю-шко-ву! А-а, Белобрюшкову? Вот выводит-то, не каждому дано так стараться, красоту этакую выводить.
Входит Башмачкин, Анисью не замечает. Забыл раздеться в прихожей, сидится на стул возле стола, прямо в шинели.
БАШМАЧКИН. Анисья, иди, с богом, оставь меня… потом кончишь…
АНИСЬЯ. Простите, батюшка, не смею вмешиваться в дела ваши, особливо важные, но….поди, случилось что с вами, Акакий Акакиевич, совсем лицо потеряли… Простите, если чего не так сотворила…
БАШМАЧКИН. Анисья… а принеси-ка мне яблоневки… грамм пятьдесят...
АНИСЬЯ. Свет мой, так вы с роду в рот не берете, с чего-й, бы это…. Приключилось, что сильно неприятное?
БАШМАЧКИН. Принеси-принеси.
Анисья уходит, возвращается с кувшином и рюмочкой. Ставит на стол.
АНИСЬЯ. Вы уж, простите меня невежду, но нельзя тяжесть на сердце долго держать… К добру-то, это не приводит…
Башмачкин пьет.
Вы бы выговорились, батюшка, а всяко легче на душе станет…
БАШМАЧКИН. Еще!
АНИСЬЯ. Прости господи, помилуй вас! (Наливает еще.) Видать, совсем дела плохи… Может, пособлю, чем… Вы ведь только скажите.
БАШМАЧКИН. Тут дело этакое. В таком деле и бог не поможет. (Пьет.)
АНИСЬЯ (смотрит на шинель). А чтой-то, с одежей вашей, Акакий Акакиевич, плечо, вона, все в саже вымазано, а сверху известкой присыпано, словно на стройке лазали? И так, глядеть грустно, а тут еще так вещь измарали, что боюсь не очистить, совсем по швам полезет. Не добро дело.
БАШМАЧКИН. Анисья! Господи, и ты туда же? В ней-то, проклятой и дело! (Судорожно отряхивается). Только что, был я у портного, Григория Петровича, он-то жизнь мою в конец и испортил. Говорит, не гоже в этаком отребье ходить. Я говорю - подлатай, а он твердит, совсем худой гардероб, заплаты ставить негде, новую шить надобно… Пропал я, совершенно уничтожен. В департаменте подначивают, как бы того… службы не лишился… Стыд…
АНИСЬЯ. Правда, стыд, да и только… (Опомнившись.) Новую надобно.
БАШМАЧКИН. Сам знаю… Мороз заел… и люди заели… смеются.
АНИСЬЯ. Так и что? Новехонькая была бы на долгие лета. Подобрее, да по надежней. Мороз-то он такой, еще только расходится. Еще покажет кузькину мать. Всем достанется. И так, вона, носа не высунуть.
БАШМАЧКИН. А где взять-то? Думаешь, на дороге валяется, взял – подобрал? Уж, никак не рассчитывал я на траты такие…
АНИСЬЯ. А дорого ли стоит новая шинель-то?
БАШМАЧКИН. Уж не спрашивай, не по карману, мне, шкура новая! (Садится работать, перебирает бумаги.)
АНИСЬЯ. И все же, батюшка, хоть бы намекнули, а? Может, выдумали бы чего?
БАШМАЧКИН. Два месячных жалования. Восемьдесят рублей! Я ведь на два рубля рассчитывал, заплату поставить, а он говорит восемьдесят рублев, и точка. На какие ж деньги её сделать? Что же за народ такой! Поди, займись делом. (Пишет.) У-ва-жа-и-мый…(Кричит.) Ай! Ну, вот! Ужас, ошибка, Анисья, ошибка. Я с ума сойду…
АНИСЬЯ. Ох, Акакий Акакиевич. Не любите вы себя… Ведь ежели поразмыслить, может, и придумали бы чего… Там поприжиматься, сям поэкономить, и глядишь, хватит… а?
БАШМАЧКИН. Да, куда уж больше-то прижиматься, Анисья? Все деньги размещены и распределены вперед! Жалования-то у меня сорок рублей, так? А завести панталоны новые требуется? А заплатить сапожнику старый долг?
АНИСЬЯ. Да, батюшка требуется…
БАШМАЧКИН. А еще и рубахи новые заказать швее, тоже надобно, вон, до дыр прохудились, а я в департаменте служу – вид иметь надо… да и штуки две того белья, ну сама понимаешь, даже называть неприлично… Словом, никак не разойтись, не накопить.
АНИСЬЯ. Совсем вы, духом поникли, батюшка, совсем… А помощи ни разу не попросите, ведь есть, кому помочь, вот я, например…
БАШМАЧКИН. Что ты, я ж и так в долгу у тебя, еще с прошлого месяцу задолжал? Думаешь, совсем совести не имею, деньги у тебя просить?
АНИСЬЯ. Да всего-то в долгах пять монет, невелика сумма!
БАШМАЧКИН. Нет, не поможешь ты делу, тут гонорар побольше твоих накоплений требует. Видать, уберут со службы, я и помру… Безвыходная ситуация. Не надо, Анисья… душу мне не тереби!
АНИСЬЯ. Обидно, барин, совсем не чувствуете, где суть дела…. Ни про что обижаете. Все концы обрубили. И так вон, ведь, не сахар, так еще и грубите… (Продолжает убираться.) Господи! Акакий Акакиевич! (Смеется.) Счастье какое!
БАШМАЧКИН. Ты что, Анисья, того? Помешалась?
АНИСЬЯ. Счастье-то какое, вспомнила! Вы ведь, помнится, имели обыкновение, откладывать по грошику в платочек, завязанный в узелок… Может время-то пришло заглянуть… А-а?
БАШМАЧКИН. О чем ты?
АНИСЬЯ. Ну эта, копилка-то ваша, давно ли заглядывали? Может вдруг, аккурат, та сумма что и требуется?
БАШМАЧКИН. Анисья, молодец! Где же копилка эта?!
АНИСЬЯ. Так она там, в первом ящичке припрятана… Сейчас…
Анисья уходит, возвращается с кулем, где собраны монетки. Считают деньги.
БАШМАЧКИН. Не хватает!
АНИСЬЯ. Где ж, не хватает, Акакий Акакиевич, вы это, подсчитайте хорошенько, может, сбились?
БАШМАЧКИН. (Возбужденно) Как я могу ошибиться, Анисья? На целую половину. Ладно бы, на два рубля обсчитаться. Надобно восемьдесят, а здесь всего сорок с небольшим.
АНИСЬЯ. Так надобно ж, еще всего половину. Стало быть, полдела сделано?
БАШМАЧКИН. (Ободрившись) Так, того? Ежели хорошенько подумать? (Думает.) Начальник в прошлом месяце, прибавку сделал, поднял жалование на двадцать рублев… А если пояс затянуть еще покрепче?… Изгнать употребление чаю по вечерам?... Так! Не зажигать по ночам свечки?... (Берет бумагу, начинает просчитывать)
АНИСЬЯ. Так, коли, для работы надобно - мои берите!
БАШМАЧКИН. Так, если по улице ходить с осторожностью, почти на цыпочках, чтобы, таким образом, не истереть скоровременно подметок? (Еще просчитывает и записывает остаток)
АНИСЬЯ. Так еще можно не отдавать прачке белье мыть, чтобы не занашивалось, я и сама могу иногда позаботиться…
БАШМАЧКИН. Да всякий раз, приходя домой, сразу в демикотоновый халат обряжаться – он, поди, сносу не знает….
АНИСЬЯ. Хватит, Акакий Акакиевич, должно хватить! Будет вам - шинель новая!
БАШМАЧКИН. Будет шинель! Это очень важно, Анисья! Это все равно, что жениться! Понимаешь? (Все деньги в мешочек собирает.)
АНИСЬЯ. Понимаю, как не понять?
БАШМАЧКИН. Это ж, все равно, что подругу завести, дорогую да приятную, и пройти с ней вместе жизненную дорогу!
АНИСЬЯ. Точно, барин точно.
БАШМАЧКИН. Что и в свет выйти, и в департамент с ней, в особое уважение…
АНИСЬЯ. Ой, правду говорите, иначе и быть не могло!
БАШМАЧКИН. Анисья, а не положить ли еще и куницу на воротник?
АНИСЬЯ. А сукна купить самого лучшего!
БАШМАЧКИН. Будет шинель! Будет! На толстой вате, на крепкой подкладке без износу!
Стук в дверь. За ценой голос Петровича: «Отворяйте, Акакий Акакиевич! Обновка пришла!»
Сцена 5.
Те же, Петрович и Фекла.
БАШМАЧКИН. Анисья, это ж Петрович! Готова шинель! Сам принес, как обещал! Анисья, отворяй, я приберу покамест тут… бумаги все…
Анисья выходит. Входит Петрович с новой шинелью, аккуратно завернутой в чистую ткань, а за ним жена Фекла Ивановна.
ПЕТРОВИЧ. Здравствуйте, Акакий Акакиевич!
БАШМАЧКИН. Здравствуйте, Григорий Петрович! Фекла Ивановна, честь имею!
ФЕКЛА. Здравствуйте, Акакий Акакиевич! А что это за хорошенькая дамочка?
БАШМАЧКИН. Хозяйка моя - Анисья…
АНИСЬЯ. Анисья – хозяйка квартиры…
ФЕКЛА. Очень приятно, Фекла Ивановна – сваха, ежели что необходимо…
ПЕТРОВИЧ. Готова шинель, не спал, трудился, чтоб вам радость да удовольствие доставить!
БАШМАЧКИН. Так я это самое… могу в ней прямо сейчас и в департамент?
ФЕКЛА. А чего медлить-то, ну, Григорий, отворяй куль!
ПЕТРОВИЧ. Сам с усам… (Достает шинель.)
Как только вынул шинель, все ахнули.
АНИСЬЯ. Обновкой запахло…
БАШМАЧКИН. Тише, Анисья! Помоги мне того… накинь, Петрович…
ФЕКЛА. Ну в самый раз, ну, Гришка, не глаз – алмаз!
ПЕТРОВИЧ. Я ж сказал, беспримерно готова будет!
БАШМАЧКИН. Анисья, ну как?
АНИСЬЯ. Словно в ней и родились, Акакий Акакиевич! В самую пору!
ФЕКЛА. Сукно отличное!
ПЕТРОВИЧ. Лучше не бывает!
ФЕКЛА. Подкладка-то из добротного и плотного коленкору!
ПЕТРОВИЧ. Он еще лучше шелку и на вид казистей и глянцевитей! Говорил, что куницу не надобно, лучше кошку – дешевше.
ФЕКЛА. Ты, глянь, издалека словно куница!
ПЕТРОВИЧ. Меньше двенадцати рублев за работу не могу взять, Акакий Акакиевич.
ФЕКЛА. Двойным мелким швом шил, а потом еще и собственными зубами проходил!
АНИСЬЯ. Акакий Акакиевич, вы точно жених!!!
БАШМАЧКИН. Анисья, где мешочек с деньгами? Подай его, пожалуйста…
АНИСЬЯ. Да-да, он в столе припрятан…
ФЕКЛА (шепотом Башмачкину.) Ах, Акакий Акакиевич, что ж сразу-то не признались, что, мол, есть у вас кандидатура, а я то ноги избегала… да, чувства питает… в глазах писано…
ПЕТРОВИЧ (пересчитывает.) Да я вам, Акакий Акакиевич, доверяю, уговор – так уговор!
ФЕКЛА. Доверяй, но проверяй!
ПЕТРОВИЧ (считает.) Это я с вас так это, Акакий Акакиевич, за работу-то по-божески, все потому, что живу без вывески на небольшой улице, знаю давно вас…
ФЕКЛА. А на Невском проспекте за одну только работу взяли бы семьдесят пять рублев, бегала – узнавала.
БАШМАЧКИН. Так я прямо в ней на службу, в департамент… того сейчас…
АНИСЬЯ. А начальство увидит – так обзавидуется…
ФЕКЛА. Красавец! Теперь и свадебку сыграть можно!
БАШМАЧКИН. Погоди ты, Фекла, о свадьбе-то…
ПЕТРОВИЧ. Точно, восемьдесят рублев да еще и с копейками…
БАШМАЧКИН. Ты себе их оставь, шинель-то сам доставил… Пора мне… на службу…
АНИСЬЯ. Акакий Акакиевич, не позамтракавши и на службу? Я мигом, яишенку сделаю…
БАШМАЧКИН. Не надо, Анисья, не до завтрака мне… Прощай, Петрович… До свиданья, Фекла Ивановна… (Уходит.)
ФЕКЛА. Ты, Григорий, проводил бы по улице-то Акакия Акакиевича, присмотрелся, как шинель-то со стороны видна, а мешочек для сохранности мне оставь… я уж его припрячу, не одна собака не найдет… а то мало у нас тут в Петербурге-то нападений, средь бела дня орудуют…
ПЕТРОВИЧ. Смотри, Фекла, мои кровные!
ФЕКЛА. Ты не кукся, я ж тебе угощенье сделаю…
Петрович уходит.
АНИСЬЯ (вернувшись.) Надо же… прям, в самый раз и к лицу… он аж духом-то воспрял! Говорит, теперь смысл найден, подругу обрел дорогую, приятную…
ФЕКЛА. Да-а… Сохнешь по нему?
АНИСЬЯ. Фекла Ивановна, вы меня того совсем…
ФЕКЛА. А я ведь и знать-то не знала, и слыхивать – не слыхивала…
АНИСЬЯ. Приятен он мне… словно, как ребенок какой… душа в нем есть, человечность…
ФЕКЛА. А я – дура, ему и говорю, давай женю тебя… да и на примете барышня есть и какая барышня вся из себя что ни на есть…
АНИСЬЯ. А он-то?
ФЕКЛА. Что он?! От разговору все уворачивается, да где ж мне додумать самой, что есть у него невеста…
АНИСЬЯ. Да, я-то не невеста, не проявляют оне интереса ко мне…
ФЕКЛА. Не уж и не видит? Я с первого разу угадала, глаз наметан…
АНИСЬЯ. Да, мне и не надо, главнее рядом быть, да заботу проявлять, лишь бы здоров был…
ФЕКЛА. Смотри, Анисья, а на стороне-то никого у него нет?
АНИСЬЯ. Знать не знаю, но чувствую – нет… на уме только что – буквы да бумаги…
ФЕКЛА. А хошь подсоблю?
АНИСЬЯ. Как?
ФЕКЛА. Наведываться буду, да и подтолкну его, глаза открою…
АНИСЬЯ. Не знаю, как бы не отворотился тогда от меня совсем, а то возьмет и съедет с квартиры… потеряю его…
ФЕКЛА. Ладно, не сунусь в дела ваши… сама заглядывай, да рассказывай что-чего, а то я ведь думала, про всех знаю, а тут промах… Ладно, полечу к Акулинке, растрогаю ее… а то ведь она кое-какие виды имела…
АНИСЬЯ. Прощайте, Фекла Ивановна, вы того… заглядывайте, тоже хоть сплетню принесете… а то ведь живу и знать не знаю, что в мире творится…
ФЕКЛА. Забегу-забегу… ничего, не страдай, все равно на круги своя придет… признается, а там сразу ко мне, все устрою по высшему… в полцены возьму, попомни: мое слово!
Фекла и Анисья выходят за дверь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сцена 6.
Чиновники, потом Башмачкин.
Департамент. Чиновники шныряют из угла в угол, замечают, что место Башмачкина пустое.
1-й. Неужели Акакий Акакиевич задерживается?
2-й. Нет, Тимофей Петрович, на службу не задерживаются, а опаздывают!
1-й. На грубость нарывается!
2-й. Можем подсобить! Какая здесь важная документация?
1-й. Думаю, бумаги все важны…
2-й. Ну, так мы их перепутаем – пусть потом выкручивается и перебирает!
Чиновники перекладывают бумаги из одного места в другое, подкидывают их.
1-й. Погодите, Степан Варламович! А может его уже того… со службы-то…
2-й. Ничего, другого поставят… Я вот, например, на повышение иду… правда, каллиграф из меня никудышный…
1-й. Из меня тоже… Значит, из другого департамента пришлют…
2-й. Бедный наш Акакий, куда ж он пойдет-то теперь?
1-й (нараспев.) Помолимся за упокой души раба Божьего Акакия!
Вместе. Господи, помилуй!
1-й. Пусть земля ему будет пухом!
Вместе. Господи, помилуй!
Входит Башмачкин. Пауза.
БАШМАЧКИН. Доброе утро, господа, я того, чуть-чуть припозднился… дело было…
1-й. Акакий Акакиевич?
2-й. Как вы переменились…
БАШМАЧКИН. Есть бумаги важной срочности?
1-й. Покамест нет…
2-й. Начальство в отъезде… в Москву вызвали…
БАШМАЧКИН. Так что ж тогда переписать-то? (Видит, что все разбросано.)
1-й. Мы сейчас вам того… поможем сложить документы-то…
2-й. Отчего ж не помочь такому человеку-то…
БАШМАЧКИН. Спасибо, да я сам управлюсь…
1-й. Поздравляем вас, Акакий Акакиевич!
2-й. Непременно поздравляем!
БАШМАЧКИН. С чем же, господа?
1-й. Как с чем! С обновкой!
2-й. Капота больше не существует!
БАШМАЧКИН. Сегодня вот только принесли… я и того… задержался… сидит на мне шинель-то?
1-й. Еще как сидит! А вы того пройдитесь в ней, а мы оценим!
2-й. Мы тонкие ценили-то!
БАШМАЧКИН. А как же служба?
1-й. Служба службой… а тут вот дело-то какое, поважнее будет!
2-й. И побранить-то некому в отъезде начальство!
1-й. Ну пройдитесь!
БАШМАЧКИН. Если угодно, то… отчего ж.
Башмачкин проделывает дефиле по департаменту, чиновники комментируют.
2-й. Да, Тимофей Петрович, совсем ведь другим человеком стал!
1-й. Степан Варламович, и не говорите лучше, словно вырос на десять сантиметров, спина шире стала, а лицо совсем другое – представительное… Вот ведь что шинель с человеком-то делает!!!
2-й. На повышение пойдет, попомните мое слово!
1-й. У нашего-то начальника такой шинели нет!
2-й. Всех затмит!
Чиновники аплодируют Башмачкину, кричат «Браво!»
БАШМАЧКИН. Да, что же вы право, господа, того меня… совсем смутили…
1-й (серьезно.) Акакий Акакиевич, это дело отметить надо!
2-й. Вспрыснуть шинель-то новую!!!
1-й. Вы должны задать всем вечер!
БАШМАЧКИН. Господа, но я не имею средств на вечер… на шинель-то еле наскреб…
2-й. Не желаем ничего слышать, это событие отметить надобно, как подобает!!!
БАШМАЧКИН. Но я вас уверяю, что не имею возможности…
1-й. Степан Варламович, срочно приглашаем дам и, конечно, должна быть сама Акулина Никитична, любым способом уговорите, умоляю!
БАШМАЧКИН. Но это вовсе не новая шинель, а старая из починки…
2-й. Акакий Акакиевич, как же не совестно вам выдумывать разного рода глупости! Конечно, Тимофей Петрович, дамы будут, положитесь на меня!
БАШМАЧКИН. Но я, право, не могу…
1-й. Погодите! Сегодня же я, как нарочно, именинник! (Подмигнул 2-му.) Так и быть, я вместо Акакия Акакиевича даю вечер!
2-й. Браво, Тимофей Петрович! Поздравляем!!!
БАШМАЧКИН. Искренне примите и мои поздравления, Тимофей Петрович!
1-й. А зачем медлить? Устроим вечер прямо здесь! Начальство в отъезде! Степан Варламович, дамы на вас, а мы с Акакием Акакиевичем все здесь подготовим! Правда, Акакий Акакиевич?
БАШМАЧКИН. Я, право, не знаю, не уверен…
1-й. Акакий Акакиевич, это неучтиво!
2-й. Вы не можете отказаться! Это просто стыд и срам!!!
БАШМАЧКИН. Ежели так угодно, то я готов помочь…
1-й. Отлично!
2-й. И не только помочь, а принять непосредственное участие в нашем предприятии! Устроим бал! Я мигом! (Убегает.)
1-й. Что ж вы растерялись, Акакий Акакиевич? Помогайте, дамы ждать не любят!
БАШМАЧКИН. Конечно-конечно, я просто того…
Начинается полная подготовка к празднику. На столе вместо бумаг возникают бокалы, бутылки с шампанским, закуски и т.п. Через некоторое время появляется 2-й чиновник с двумя дамами.
Сцена 7.
Чиновники, Башмачкин, две дамы, позже Акулина Никитична.
2-й. А вот и мы, все ли готово, Тимофей Петрович?
1-й. Дамы, мое почтение! Готово все, а где же Акулина Никитична?
2-й. Обещалась быть, я ее слезно умолял!
1-й. Дамы, разрешите представить вам нашего Акакия Акакиевича!
БАШМАЧКИН. Очень приятно того… познакомиться!
ДАМЫ. И нам приятно!
2-й. Предлагаю безотлагательно, хотя еще не все собрались, начать наш торжественный праздник! Тем более что событие не одно, а целых два! Имею честь в первую очередь поздравить нашего дорогого и любимого титулярного советника, который, по всей видимости, далеко пойдет, Акакия Акакиевича Башмачкина!
ДАМЫ. Поздравляем! Поздравляем!!!
1-й. Сегодня в нашем департаменте событие – Акакий Акакиевич весь переменился! Он приобрел замечательную вещь – шинель! Но это не просто шинель, это своего рода панцирь для защиты от жгучего мороза, и не только, это – путь вверх по нашей чиновничьей лестнице!
ДАМЫ. Поздравляем!!!
1-й. Не удивлюсь, если в скором времени наш обладатель поднимется не на одну, а сразу же на две, а то и на три ступени!!!
Все аплодируют. Кричат: «Браво!»
2-й. Так же надеемся, что он не забудет и своего собрата по службе, который был близок к его бумажному ремеслу и во всем помогал, способствовал, так сказать, в развитии!
1-й. Ну, так выпьем за Акакия Акакиевича!!!
БАШМАЧКИН. Господа, мне право того… неловко как-то…
Все пьют и поздравляют Башмачкина. Появляется Акулина Никитична.
АКУЛИНА. Господа! Господа! Насилу отвертелась от мужа!
1-й. Акулина Никитична! Браво! Собственной персоной! Не погнушались нашим обществом!
АКУЛИНА. Господа, если б не ваше общество, зачахла совсем бы и превратилась в курицу!
АКУЛИНА. Так вот он каков! А я все слышу о нем разные сплетни, а видывать не видела!
1-й. (Башмачкину.) Акакий Акакиевич, это наша звезда, можно сказать, душа светского общества – Акулина Никитична Белобрюшкова, супруга всем известного господина Белобрюшкова.
2-й. А праздника сегодня два: именины у Тимофея Петровича и обновка Акакия Акакиевича!
АКУЛИНА. Ну и где ж обновка?
1-й. Акакий Акакиевич, надевайте шинель, сегодня вы должны быть в ней все время, заодно и вспрыснем на нее!
Башмачкин надел шинель.
АКУЛИНА. Боже, это чудо, человек переменился, Акакий Акакиевич, сделайте милость пройдитесь в ней, я просто вне себя…
БАШМАЧКИН. Господа, я уже того… ходил…
2-й. Делайте, что велит дама!
Башмачкин дефилирует.
АКУЛИНА (Чиновникам.) Господа и дамы, право, не обижайтесь, хочу просить Акакия Акакиевича, чтоб на время торжества он был моим… кавалером…
1-й. Акулина Никитична, ваше слово для нас – закон!
2-й. Выше закона!
БАШМАЧКИН. Я право, счастлив, с вами познакомиться, но…
АКУЛИНА. Вот и отлично! Разливайте шампанское! (Чиновники разливают.) Я, правда, сказалась супругу, что еду к подруге по важному делу, вы меня, надеюсь, не выдадите перед ним?
1-й. Что вы, Акулина Никитична!
ДАМЫ. Будьте уверены!
2-й. Для нас ваше присутствие – честь!
АКУЛИНА. А что же вы, Акакий Акакиевич, в таком праздничном наряде и молчаливы?
БАШМАЧКИН. Да я, право, с вашим супругом личных отношений-то того… не имею, как же я ему чего скажу про вас…
АКУЛИНА (Смеется.) Какой же вы чистый и непосредственный! Ну, так за Акакия Акакиевича!
Все поднимают бокалы, выпивают.
2-й. Сегодня еще одно событие, господа, именины у Тимофея Петровича! Предлагаю поздравить его и выпить еще шампанского!
АКУЛИНА. Конечно-конечно, ну голубчик, Тимофей Петрович, жду, когда же вы обыграете меня в вист!
1-й. И тогда обещание свое исполните?
АКУЛИНА. И не сомневайтесь, когда муж заснет… (смеется.) А где же шампанское?
Раздают всем бокалы с шампанским, чиновники ухаживают за дамами, Акулина обхаживает Башмачкина, протягивает ему бокал.
БАШМАЧКИН. Спасибо, Акулина Никитична, но я уже того… в голову дало… плохо думается мне, пьяный стал я…
АКУЛИНА. Милый Акакий Акакиевич, а мне этого только и надо…
2-й. Господа, давайте же выпьем за именинника! Здоровья ему и счастья!
АКУЛИНА (Башмачкину.) Только попробуйте не выпить, худо будет. (Смеется.)
Все пьют и кричат: «Поздравляем!!!»
2-й. Акулина Никитична, можем ли мы вас просить в честь именин Тимофея Петровича исполнить любимую вашу арию?
ВСЕ. Просим! Просим!
АКУЛИНА. Господа, я готова! И не только в честь именин, но и в честь знакомства моего с Акакием Акакиевичем! Маэстро!
Акулина Никитична поет арию Кармен «У любви, как у пташки крылья…».
У любви, как у пташки крылья,
Ее нельзя никак поймать!
Тщетны были бы все усилья,
Но крыльев ей вам не сломать!
Близ тебя она вновь порхает,
Волнуя пламенную кровь,
Лови ее! А она улетает,
Гони ее, а она тут вновь!
ВСЕ. Браво!!! Браво!!!
АКУЛИНА. Предлагаю теперь устроить танцы!
1-й. Можно вас пригласить, Акулина Никитична?
АКУЛИНА. Тимофей Петрович, милый, не обижайтесь, но на сегодня мой кавалер Акакий Акакиевич, а с вами у нас все впереди! (Протягивает ручку для поцелуя.)
Чиновники укатывают стол и приглашают дам, начинают танцевать. Акулина подходит к Башмачкину.
АКУЛИНА. Что же вы теряетесь? Я вся во внимании!
БАШМАЧКИН. Акулина Никитична, и в толк не возьму, как мне приходила мысль, что мой капот можно еще починить! (Смеется.) С шинелью и сравненья нет!
АКУЛИНА. Да я не о том… А в шинели вы и правда величественны, мужественны, очень видный человек!
БАШМАЧКИН. Я в ней чувствую себя намного увереннее, как будто того… переродился! Она словно женщина, предающая силы и сохраняющая от мороза…
АКУЛИНА. Да, о женщине… Слышала, невеста у вас объявилась, а вы все в себе держите, а общество знать хочет и порадоваться за вас!
БАШМАЧКИН. Какая невеста?
АКУЛИНА. Анисья, так ее зовут, кажется…
БАШМАЧКИН (смеется.) Анисья? Да что вы, Акулина Никитична! Анисья! Она чистый друг и хозяйка квартиры!
АКУЛИНА. Если правда – я очень рада этому… Так вы пригласите меня на тур?
БАШМАЧКИН. А как же ваш муж?
АКУЛИНА. Муж – объелся груш! Дома он, и еле на ногах держится! Так что же мне, молодой и красивой, у его кровати сидеть, да ждать пока он господу душу отдаст? Ну же, смелее, не бойтесь – не укушу. (Сама берет за руку Башмачкина, танцуют.)
Все три пары кружатся в танце. Вдруг резко музыка обрывается. Башмачкин с Акулиной в центре.
АКУЛИНА. Вы не можете меня оставить, Акакий Акакиевич, сегодня я – ваша, а вы мой кавалер!
БАШМАЧКИН. Простите, пора мне… Да и поздно уже, дома дело есть…
АКУЛИНА. Значит, дело… Анисья…
БАШМАЧКИН. Сегодня на службе ничего не переписал, так дома поработаю, завтра начальство приедет, отчет надо сдать, документацию…
АКУЛИНА. Значит, бросаете меня? Бросаете? (Башмачкин молчит.) Ну и черт с вами! (Чиновникам.) Тимофей Петрович, вы сегодня именинник! Так налейте ж мне шампанского! А потом нашу игру продолжим, если проиграю – все выполню, как и обещала! Господа, пойдемте! Здесь что-то душно сделалось, охладить пыл надобно!
Все выходят. Башмачкин остается один. Звук ветра – метели, он на улице идет домой.
Сцена 8.
Башмачкин, два вора, позже будочник.
БАШМАЧКИН (кутаясь в шинель, идет по улице.) Спасительница ты моя, отрада, с тобой словно смысл в жизни появился, а может и правда, вверх по лестнице пойду… Стану известным и знаменитым, все у моих ног ползать будут, а я только приказы отдавать, да бумаги подписывать важные. Экая эта Акулина Никитична! Как предо мной стелилась, (шинели) если б не ты, меня и не заметила б, а чиновники-то гонор да язву убрали, словно я не титулярный советник, а царь! Царь… Счастье-то какое! Силы во мне прибавилось, да цель явная стоит! А может, действительно государем стану? От Анисьи съеду, заела она меня, нос сует, куда не следовать! Сначала дом себе на Невском проспекте куплю! Тройку вороных у парадной поставлю. На лошадях ездить буду, а то, что это право, все ноги исходил! Да с тобой, милая, ничего не страшно!
Появились двое в плащах, один положил руку на плечо Башмачкина.
1-й вор. А ведь шинель-то моя! Скидывай, черт!
Первый схватил шинель с Башмачкина и удалился, второй приставил ко рту кулак.
БАШМАЧКИН (шепотом.) Караул…
2-ой вор. Только крикни – убьем! Отсчитаешь десяток и убьем! (Убежал вслед за первым.)
БАШМАЧКИН (закрыв глаза, шепотом считает до десяти.) Один, два, три… десять. (Открыл глаза, увидев, что нет никого.) Спасите! Помогите! Обокрали! Грабители! Будочник, сюда! Обокрали!
Появился заспанный будочник.
БУДОЧНИК. Ваше благородие, в чем дело?
БАШМАЧКИН. А вы не видите, что я голый!
БУДОЧНИК. Да, где ж голый? Вы в одеже!
БАШМАЧКИН. А шинель? Двое грабителей сняли!!! Прямо с плеч сорвали и скрылись… того…
БУДОЧНИК. Куда скрылись?
БАШМАЧКИН. Да где ж я видел? Глаза закрыл?
БУДОЧНИК. А зачем закрыли?
БАШМАЧКИН. Они приказали закрыть и того… считать до десяти, иначе убьют, ну, я стал считать, а когда отворил глаза-то, их след простыл…
БУДОЧНИК. Вам того надо к надзирателю завтра пойти, а лучше, может, сразу к частному он мне оченно знаком, потому как Анна, жена моя, кухарка, определилась к нему в няньки, поскольку детей оне завели…
БАШМАЧКИН. Все, молчи! Хватит! И так мозги промерзли уже, а ты мне их…того еще забиваешь… с ума сойду! (Плачет.)
БУДОЧНИК. Ваше благородие, что слезы-то лить, все одно: не вернуть пропажи-то теперича. Вы того… домой ступайте, а то еще, не приведи Бог, воспаление подхватите, а там и до смерти один шаг!
БАШМАЧКИН. Замолчи! Прочь уйди! Прочь! Господи! За что мне это? За что? С ума сойду или сдохну!!! За что мне?..
Ежась от холода, побрел в сторону.
БУДОЧНИК. Ну, как знаете, ваше благородие, орать-то только не надо, ночь на дворе, люди спят… (удалился, бормоча что-то под нос.)
Сцена 9.
Ерошкин, Акулина Никитична, позже Башмачкин.
Ерошкин выдвигает стол, делает кое-какую расстановку на сцене, что-то бормочет.
Голос за сценой. Иван Абрамович, к вам пришли-с!
ЕРОШКИН. Пока не принимаю, очень занят!
Голос за сценой. Здесь дама, очень представительная, говорит, не уйдет, пока вы ее не примете-с!
ЕРОШКИН. Дама? Хорошо, впустите!
Влетает Акулина Никитична.
АКУЛИНА (бросается на шею.) Дорогой, я так рада тебя видеть!
ЕРОШКИН. Вы что, Акулина Никитична? Я ж предупреждал, на службе никаких дел!
АКУЛИНА. Что ж вы так грубо-то, Иван Абрамович? Я, можно сказать, с душой к вам летела, спешила поздравить с назначением, а вы со мной так? Аль забыли, что про меж нами было?
ЕРОШКИН. Ничего я не забыл, Акулина Никитична!.. Но не здесь же, птичка моя!
АКУЛИНА. Увидеть хотела, истосковалась сердце мое по тебе, Иван!
ЕРОШКИН. Акулина, я ж сам не свой… А тут должность дали, повысили, не дай Бог, супруг твой прознает, скинут тотчас! Здесь же и у стен уши есть!
АКУЛИНА. Белобрюшков не узнает, всё: последние деньки отсчитывает, а после – я твоя!
ЕРОШКИН. Погоди ты, еще мужа не схоронила, не загадывай вперед!
АКУЛИНА. А ты, что ж это, на попятную? Сам же слово дал, а теперь назад берешь?
ЕРОШКИН. Да что ты, свет мой, о тебе одной мечтаю… Но человек я таков, предостерегаюсь всего… иначе и должность не получил бы, сама знаешь, как здесь дела-то делаются.
АКУЛИНА. Знаю, всё знаю, дали б не бумагу, да заставили бы под пыткой написать на ней, много б дел интересных вышло и чиновников важных вниз слетело бы… Да и о тебе есть, что написать…
ЕРОШКИН. Ты что, Акулина? Против меня пойдешь? Я же люблю тебя всем сердцем, жить не могу без тебя!
АКУЛИНА. Вижу, как жить не можешь, не успела я влететь к тебе на крыльях любви и страсти, как ты меня за дверь выпроваживаешь!
ЕРОШКИН. Да пойми ж ты, не могу промах сделать, вдруг прознают, голова моя полетит, у Белобрюшкова связей в департаментах, а я только на должность заступил, укреплюсь, а там все подо мной ходить будут!
АКУЛИНА. Смотри, Иван, чувства-то мои перегореть могут, пока ты свои укрепления ставить будешь…
ЕРОШКИН. Хочешь, сегодня вечером приезжай ко мне, я кухарку раньше отправлю, только ты через черный ход появись, а то двери парадной на всеобщем обозрении, увидят, сплетен не оберешься и подозрений всякого рода…
АКУЛИНА. Вечером муж может не отпустить.… А вдруг к нему кто заявится, так участь моя развлекать всех, в вист перекидываться, в фанты играть…
ЕРОШКИН. Милая, прошу, не трави мою душу, приезжай, голубушка! Вечером!
Голос за сценой. Иван Абрамыч, к вам чиновник какой-то.
ЕРОШКИН. Пусть подождет, теперь еще не время!
АКУЛИНА. Ну вот, служба началась, видится мне, что теперича при занятости твоей, реже встречаться будем…
ЕРОШКИН. Не будем… То есть, так же будем… Нет, еще чаще будем! А сейчас – прости, в первые дни не могу задерживать людей в приемной…
АКУЛИНА. Гонишь? Безразлична я тебе совсем, видимо, чувства к тебе умрут скоро вместе с душой моей!
ЕРОШКИН. Что же ты такое говоришь-то!
АКУЛИНА (жалостливо.) А презентик у тебя для меня есть какой?
ЕРОШКИН. Есть, голубка моя, на квартире, вечером преподнесу!
АКУЛИНА. Ну что ж, подожду вечера… а прямо здесь и подожду…
ЕРОШКИН. Нельзя, что б нас вместе видели – подозрения возникнут!
АКУЛИНА. А я по делу к тебе пришла, муж прислал…
ЕРОШКИН. По делу… Ну, смотри, Акулина, пожалуйста, лишнего не скажи… (За дверь.) Войдите!
Входит взлохмаченный Башмачкин, глаз бешеный, бегает из стороны в сторону.
БАШМАЧКИН. Иван Абрамович, добрый день!
ЕРОШКИН. Добрый день, Акакий Акакиевич! Что с вами? Совсем вид потеряли!
АКУЛИНА. Добрый день, Акакий Акакиевич! (Протягивает ему ручку.)
БАШМАЧКИН (не замечая Акулину.) Я к вам с делом важным…
ЕРОШКИН. Последние бумаги получил от вас – отличное письмо и каллиграфия…
БАШМАЧКИН. …касательно жизни и смерти!
АКУЛИНА. Чьей смерти?
БАШМАЧКИН. Акулина Никитична, день добрый!
ЕРОШКИН. Акулина Никитична вот по просьбе мужа пришла, тоже с делом! Так что вы про смерть-то имели честь сказать?
БАШМАЧКИН (плачет.) Давеча нападение на меня было и кража, не могу жить без нее тепереча… я того… помру скоро, ежели не поможете…
ЕРОШКИН. Успокойтесь, Акакий Акакиевич, все по порядку давайте, без кого жить не можете? Какая кража случилось?
БАШМАЧКИН. Шинель мою сняли, ограбили бесчеловечным образом… прям на площади и сняли…
ЕРОШКИН. Кто снял? Как вы на площади-то оказались?
БАШМАЧКИН. Из департамента шел… начальство в отъезде было, так мы там этого… отметить решили именины Тимофея Петровича и шинель мою новую… вот Акулина Никитична – свидетель…
ЕРОШКИН. Свидетель чего?
АКУЛИНА. Как же вам не совестно, меня приплетать, Акакий Акакиевич? У вас, видимо, с рассудком что-то стряслось… Увидели меня и помутились, дома я была, с мужем, плох он не отхожу от него, а вы на меня наговаривать!
ЕРОШКИН. О департаменте поподробнее извольте изложить!
БАШМАЧКИН. Вышел я из департамента, а тут на площади двое накинулись, кулак приставили и нож к сердцу, да шинель-то сняли… Кричать не мог, считать заставили до десяти… Просчитал я, потом к будочнику, он меня к частному направил, его жена кухарка, у частного в няньках определилась…
ЕРОШКИН. Акакий Акакиевич, может, вы после департамента непорядочный дом посетили, да там шинель-то и оставили?
БАШМАЧКИН. Не верите мне?
ЕРОШКИН. Отчего же, верю, детали уточняю, должность обязывает! Так что ж частный?
БАШМАЧКИН. Был у него, но сказали, что спит, пришел в десять – сказали: опять спит, в одиннадцать часов сказали, что нет его уже, вышел… Я им и говорю, что жалобу составлю на них за обман! А они – не велика честь, если угодно, то обратитесь к начальнику полиции, если он примет меня… Вот я к вам сразу же и поспел! Иван Абрамович, не могу жить без нее, душа не на месте, найдите шинель, я опознаю, и Петрович законные доказательства представит…
ЕРОШКИН. Какой Петрович?
БАШМАЧКИН. Григорий Петрович – портной, он ее мне и пошил за восемьдесят рублей!
ЕРОШКИН. А откуда вы восемьдесят рублей-то достали?
БАШМАЧКИН. Да, какое дело ваше, где достал! Скопил, помогли…
ЕРОШКИН. Как вы, милостивый государь, смеете на высшее лицо голос повышать, да еще и в присутствии дамы? Вы что порядка не знаете?
АКУЛИНА. Право, неожиданность слышать от вас бранные слова!
БАШМАЧКИН. Простите Акулина Никитична, простите ваше превосходительство, с языка сорвалось – рассудок теряю…
ЕРОШКИН. Значит так, Акакий Акакиевич, сейчас дама у меня вперед пришла, а вам надобно знать, как такого рода дела водятся! Об этом вы должны были прежде подать просьбу в канцелярию, она пошла бы к столоначальнику, к начальнику отделения, потом передана была бы секретарю, а секретарь, в свою очередь, доставил бы ее уже мне…
БАШМАЧКИН. Я, ваше превосходительство, решил утрудить вас, потому как секретари… они же народ-то ненадежный, им нельзя доверить ничего… забросят бумагу…
ЕРОШКИН. Что-что? Откуда вы мыслей и духу такого набрались? Что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших! Да знаете ли вы, кому это говорите? Понимаете ли вы, кто стоит перед вами? Понимаете ли вы это? Я вас спрашиваю?
БАШМАЧКИН. Понимаю – не слепой еще, вы – Иван Абрамович!
ЕРОШКИН. Вон отсюда! Вон, пока сторожа не вызвал! Вон!
Башмачкин удаляется Пауза..
АКУЛИНА. Страстный вы какой, однако, Иван Абрамович! Так я пойду, вечером у вас буду…
ЕРОШКИН. Простите, Акулина Никитична, с языка сорвалось… нашло на меня что-то…
ЕРОШКИН (один, достает бутылку.) Господи, что же это нашло на меня? Вот, что должность-то с человеком делает! В зверя обращает! Нет, нельзя так с человеком, пусть и чина низшего, нельзя! Неспокойно теперь на душе-то, неспокойно! Видимо, горе для него сильное! Человек-то он порядочный, и дело свое исправно выполняет; бумаги, им писанные, хоть в пример всем титулярным советникам ставь! Нельзя с человеком так, нельзя!
Уходит.
Сцена 10.
Анисья, Башмачкин.
Звук натянутой струны. Выходит Анисья с белой простынею и постилает ее на столе. Появляется Башмачкин, что-то ищет. Все в дымке, как во сне.
АНИСЬЯ. Опять, батюшка, блуждаете, я вот вам кровать стелю, прилегли б, отдохнули от дел-то.
БАШМАЧКИН. Некогда мне отдыхать, Анисья, дело есть, найду воров, найду и шинель, жить без нее не могу!
АНИСЬЯ. Какую шинель-то, Акакий Акакиевич?
БАШМАЧКИН. Которую Петрович мне за восемьдесят рублей пошил!
АНИСЬЯ. Да у вас, свет мой, таких денег-то отродясь не было, а если вы о капоте, так он вон висит!
БАШМАЧКИН. Чую, Анисья, в сговоре ты с ними, извести меня решили!
АНИСЬЯ. Да что ж вы такое говорите! Я добра вам желаю, потому как люблю вас, Акакий Акакиевич, а вы любви-то моей не примечаете! Смотрите, как все вам постелила? Отдохните!
БАШМАЧКИН. Знаю, Анисья, я вот лягу, а ты мне подушечкой дыхание перекроешь, али нож в сердце воткнешь! Не могу умереть, пока не найду ее!
АНИСЬЯ. Да как же умереть! Вы хотите меня одну на этом свете оставить, я же без вас, батюшка, умру! Что ж я вам плохого-то сделала, за что меня ненавидите?
БАШМАЧКИН. Вот что, Анисья, план у меня созрел! Если не проболтаешься – откроюсь!
АНИСЬЯ. Я же горой за вас!
БАШМАЧКИН. Всякую ночь, буду по улицам являться, сдирать со всех шинели, не разбирая чина и звания, пока свою не отыщу! Петровича привлеку, он подтвердит, что шил ее, а там всем капут настанет! Отомщу за зверство такое! Самоличный суд устрою – убью всех!
АНИСЬЯ. Вы что ж, свет мой, в привидения решили поиграть? Так пока солнце-то не потухло, отдохните, а там – как знаете!
БАШМАЧКИН. И правда, отдохну, а там – никто не уйдет от меня! Никто! Даже генерал!
АНИСЬЯ. Вот и хорошо!
Башмачкин ложится на стол, Анисья выходит. Звук лопнувшей струны.