Ольга Милованова
+79088821080
milol66@yandex.ru
ЧТО РУССКОМУ ХОРОШО, ТО НЕМЦУ…
Пьеса по повести Н.С. Лескова «Железная воля»
Действующие лица:
Англичанин, хозяин компании
Пекторалис Гуго Карлович, немецкий инженер
Вочнев, русский инженер
Василий Сафроныч, мелкий заводчик
Марья Матвеевна, жена Сафроныча
Дмитрий Ерофеич, помещик
Жига, бывший подьячий
Клара Павловна, жена Пекторалиса, не говорит по-русски
Офенберг, молодой немец
Отец Флавиан
Дьякон Савва
Слуга Пекторалиса
Первая баба
Вторая баба
Егорка слуги Сафроныча
Марфутка, без слов
Судья
Публика в судебном заседании:
Первый голос
Второй голос
Третий голос
Четвёртый голос
Пятый голос
Шестой голос
Помощник судьи
Работники Пекторалиса
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
1 картина
Дом Пекторалиса. Накрыт праздничный стол. Пекторалис, Клара Павловна, Офенберг. Гости: Вочнев, Дмитрий Ерофеич, Англичанин. Пекторалис в отличном настроении: обнимает жену, целует Вочнева, тянет за уши Офенберга.
Пекторалис. Свершилось, господа!
Вочнев. Не интригуйте, Гуго Карлович. Что свершилось?
Пекторалис. Как я вам и предубеждал, уезжаю в город на своё хозяйство. Благодарю, как говорится у вас, за хлеб и за соль.
Англичанин. Вы покидайт наш кэ̀мпани?
Пекторалис. И в самом скором времени.
Офенберг шёпотом переводит Кларе, она бледнеет.
(Офенбергу) О! Ты не ждал этого, бедный разиня!
Хлопает Офенберга по плечу.
Ну, ничего, не грусти, Офенберг. Я и о тебе подумал. Я тебя не оставлю, и ты будешь со мною. Прошу за стол, господа.
Англичанин. Для своего дел нужна капиталь.
Пекторалис. Точно так. Я посчитал: для того, чтобы основать свою фабрику мне понадобится пятнадцать тысяч рублей. В прошлой неделе я доложил к этой сумме последний грош. И сейчас же ставлю точку одному периоду своей жизни и объявляю начало нового. Я не буду более служить вам и открываю в городе фабрикацию. Я уже вполне устроился. Вот купчая. Это старые каменные строения на берегу реки, которые с самыми ничтожными затратами могут приспособлены быть к делу. Я всегда говорил, что в России много можно взять уменьем, настойчивостью и, главное, железною волею. Есть, правда, одно затруднение: половина участка заарендована на долгое время некоему мещанину Сафронычу. У него маленький чугуноплавильный завод. Но я его выживу.
Англичанин. Он давать вам на это надежд?
Пекторалис. Никаких надежд. Но я придумал план, против которого этот Сафроныч не сможет устоять.
Дмитрий Ерофеич. Понятно. Куда нам слабовольным русским людям, с немцами спорить? У господ немцев есть хорошая, твердая воля, а у нас она похрамывает.
Вочнев. Не устаю на вас удивляться, Гуго Карлыч. Вы – знаток своего дела и благодаря своей твёрдости и настойчивости сделаете всё, за что возьмётесь. Как вы в полгода выучились русскому языку! Один, без помощи руководителя, да при том и втайне, так что мы никто этого и не подозревали.
Пекторалис. Это да. Я дал себе слово заговорить сразу в один заранее предназначенный день.
Вочнев. Как вы тогда зашли, да поздоровались, я решил: дар языков, что ли, на вас вдруг сошел.
Пекторалис. О, это так должно было быть. А что, вы удивились, а?
Вочнев. Да как же не удивиться: ишь как вдруг заговорил!
Пекторалис. Я всегда имел такое намерение выучиться по-русски. Без этого нельзя! Без этого ничего не возьмёшь хорошо в свои руки. А я не хочу, чтобы меня кто-нибудь обманывал.
Дмитрий Ерофеич. (Тихо) Придет случай, и с этим тебя обманут.
Вочнев. Гуго Карлович, вы даёте нам прощальный пир по случаю своего отъезда и нового приобретения?
Пекторалис. О нет. Это мы ещё будем пировать там, когда хорошо пойдёт моё дело, а теперь я делаю пир потому, что я сегодня буду жениться.
Англичанин. Как, вы будит сегодня жениться?
Пекторалис. О да, да! Сегодня Клара Павловна... я с ней сегодня женюсь.
Дмитрий Ерофеич. Да ведь, позвольте, вы ведь три года уже как женаты.
Пекторалис. Гм! Да, три года… Три года. Ишь вы! Вы думаете, что это всегда будет так, как было три года. Нет, брат. Клара Павловна, будьте покойны, я с вами нынче женюсь. Вы меня, кажется, не понимаете?
Дмитрий Ерофеич. Решительно не понимаем.
Пекторалис. Дело самое простое. У меня с Кларинькой так было положено, что когда у меня будет три тысячи талеров, я буду делать с Кларинькой нашу свадьбу. Понимаете, только свадьбу и ничего более. А когда я сделаюсь хозяином, тогда мы совсем как нужно женимся. Теперь понимаете?
Вочнев. Батюшки мои! Как вы это... три года... всё ещё не женились!
Пекторалис. О да, разумеется, ещё не женился! Если бы я не устроился как нужно, я бы и тридцать три года так прожил.
Англичанин. Вы удивительный человек!
Пекторалис. Я и сам знаю, что я удивительный человек. У меня железная воля! Быть господином себе и тогда стать господином для других – вот что должно, чего я хочу и что я буду преследовать. И что вы теперь обо мне скажете?
Вочнев. Молодец! Чёрт вас побери!
Пекторалис. Однако как это, на ваш русский характер, разве возможно?
Дмитрий Ерофеич. Где уже нам с вами за одним столом чай пить, когда мы, по-вашему, морщиться не умеем.
Пекторалис. Да ведь и это ещё не всё.
Вочнев. А что же ещё-то?
Пекторалис. О, это важная практика. Очень важная практика, для которой я себя так строго и держу. Можете ли вы себе представить, что может произойти от очень твёрдой женщины и очень твёрдого мужчины?
Вочнев. Могу.
Пекторалис. А как вы именно думаете?
Дмитрий Ерофеич. А ничего не может произойти.
Пекторалис. Почему вы это знаете?
Вочнев. Он просто пошутил.
Пекторалис. О, вы шутили, а это совсем не шутка. Это действительно так может быть, но это очень важное дело, на которое и нужна вся железная воля.
Дмитрий Ерофеич. Тьфу ты, чтобы скорей вам всё это насквозь прошло! Ну, железная так и железная. А мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто. Только вспомните, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, ещё и топор там потеряешь.
Вочнев. И вправду, Гуго Карлыч. Припомните, сколько раз вам ваша железная воля колом выходила. Одно ваше путешествие зимою без денег, в клеенчатом плаще чего стоило! Когда вы в Россию приехали с машинами для нашей компании, да отказались дождаться меня.
Пекторалис. Я дал слово ехать не останавливаясь, и поехал.
Вочнев. Вы тогда даже русского языка не знали.
Англичанин. Как ви пуститься в такой путь, не зная язык?
Пекторалис. Почему не зная? Я выучил: «можно», «не можно», «подрожно»...
Дмитрий Ерофеич. Не густо.
Пекторалис. Скажут «можно» - еду, «не можно» - не еду, «подрожно» - я дам подрожную. Вот и всё.
Вочнев. Так вы и добирались два месяца вместо положенных десяти дней. А если бы я случайно не встретил вас на станции, то и вообще бы сгинули без вести на наших-то просторах.
Пекторалис. Я такой человек, который всегда точно исполняет то, что он обещал.
Дмитрий Ерофеич. Кому вы обещали?
Пекторалис. Себе.
Дмитрий Ерофеич. Позвольте мне вам заметить: это почти упрямство.
Пекторалис. О нет, не упрямство.
Дмитрий Ерофеич. Обещания даются по соображениям – и исполняются по обстоятельствам.
Пекторалис. Я не признаю такого правила. Раз я себе сказал, должно быть сделано. Этим только и приобретается настоящая железная воля. У моего отца, и у моего деда была железная воля. И у меня тоже железная воля.
Англичанин. Я так понимать, что у Клары Павловны тоже большой воля?
Пекторалис. Чертовская!
Вочнев. Позвольте, Гуго Карлович, поднять за вас бокал. Человек, который собирался сегодня быть мужем своей жены после трёх лет женитьбы. Помилуйте, чего после этого такой человек не вытерпит и чего он не добьётся!
Англичанин. Вот я вас целовать, Гуго Карлович!
Вочнев. Гоните, Гуго Карлович. Гоните сейчас всех. Где пиры, там и немочи. Глядите, крадёте сами у себя блаженные и долгожданные мгновения.
Пекторалис. Я никуда не тороплюсь. Я всюду поспею и всё получу в своё время. Пожалуйста, сидите и пейте, у меня ведь железная воля.
2 картина
Раннее утро, та же комната. Пекторалис и Слуга.
Пекторалис. Однако!.. Однако!.. Однако!..
Слуга. Что вашей милости, сударь?
Пекторалис. Пошли мне сейчас «однако»!
Слуга. Идите спать, барин.
Пекторалис. Ты дурак! Пошли мне «однако». Пойди туда, вон в тот флигель, где слесаря, и разбуди его там в его комнатке… и скажи, чтобы сейчас пришел сюда.
Слуга. (Тихо) Перепились, басурманы! Разбужу что ли Офенберга. Немец скорее разберет, что другому немцу надо.
Уходит. Через некоторое время входит Офенберг.
Пекторалис. Однако!
Офенберг. Чего вы хотите?
Из двери спальни выскакивает Клара.
Клара. Hugo… Hör bitte zu… ein Wort… Stoppen…
Пекторалис выталкивает её и закрывает дверь, Клара кричит из-за двери.
Пекторалис. Однако, чего я хочу, того уже, однако, нет. Сейчас мы будем делать «русскую войну».
Офенберг. Как это?
Пекторалис закрывает входную дверь.
Пекторалис. Становись. Мы будем сейчас бить друг друга по мордам.
Офенберг. Зачем же?
Пекторалис. Знаешь зачем.
Офенберг. Совсем не знаю.
Пекторалис. Однако! Нет воли. А ведь я почитал тебя за друга, делил досуги, жил в одной квартире, спал до женитьбы в одной спальне, играл в шахматы, ходил на охоту, наблюдал за нравственностию.
Офенберг. Вам этого никто не поручал.
Пекторалис. Однако!
Офенберг. Я не буду вас бить.
Пекторалис. А если не будешь меня бить, - я один тебя буду бить.
Офенберг. Раз так, начинайте, коли хотите, вашу «русскую войну».
Пекторалис. Только условие: не кричать.
Офенберг. Извольте.
Начинается драка, наподобие дуэли: удар Пекторалиса – удар Офенберга. В окне появляются Слуга, Дмитрий Ерофеич, Вочнев, Англичанин.
Дмитрий Ерофеич. Эй, господа! Послушайте... довольно вам. Отпирайтесь!
Пекторалис. Не отвечай!
Продолжают, молча, драться, оба уже в крови.
Вочнев. Полно, Гуго Карлыч!
Англичанин. Довольно! Мы будем двери выста̀ивать!
Пекторалис откидывает дверь. Все входят. Пекторалис и Офенберг валятся на стулья.
Вочнев. Батюшка, Гуго Карлыч, за что вы его это так обработали?
Пекторалис. Он это знает.
Офенберг. Ничего не знаю. Позвал меня, кричит: «Однако!» А потом. «Становись», - говорит, и давай делать русскую войну.
Вочнев. Вы это называете русскою войною?
Пекторалис. Я ему поставил такое условие: сделать русскую войну – и не кричать.
Дмитрий Ерофеич. Да помилуйте, во-первых, что это такое за русская война без крику? Это совсем вы выдумали что-то не русское.
Песторалис. По морда̀м.
Дмитрий Ерофеич. Ну да что же «по мордам». Это ведь не одни русские по мордам дерутся. Что бы он вам ни сделал, но всё-таки... как же так можно?
Пекторалис. А отчего же нельзя?
Вочнев. Как же так избить человека!
Пекторалис. Отчего же нет? И он меня бил. Мы на равных правилах сделали русскую войну.
Вочнев. И всё за «однако»?
Офенберг. Больше ничего не слыхал и не знаю.
Вочнев. Это ведь, однако, странно!
Офенберг. И, однако, больно-с.
Пекторалис. (Вочневу) Знаете, однако, я очень неприятно обманулся. У Клариньки, однако, совсем нет такой железной воли, как я думал. И она очень дурно смотрела за Офенбергом…
Вочнев. А вы Кларе Павловне кур не строили Офенберг?
Офенберг. То есть, ей-Богу, ничего не строил.
Вочнев. И ни в чём не виноваты?
Офенберг. Ей-Богу, ни в чём.
Клара колотит в дверь, Вочнев открывает ей. Она вбегает, бросается к Офенбергу.
Клара. Wolfie! Mein lieber…
Пекторалис. Бедная… совсем нет воли.
3 картина
Два двора: Сафроныча и Пекторалиса. Ворота Сафроныча выходят на двор Пекторалиса. У Сафроныча двор завален хламом, у Пекторалиса - образцовый порядок. Пекторалис с рабочими и перекрывают ворота Сафроныча. Уходят. Из дома выходят Сафроныч и Жига.
Жига. Я тебе по своему самому хитрому рассудку советую, Сафроныч: не трогайся. У тебя договор имеется о долгосрочной аренде, вот и не сходи с места до окончания контракта.
Сафроныч. Да как же ж? Перед самыми устами какой перехват вырос.
Жига. Мы этого немца сиденьем передавим. Вот те крест!
Сафроныч. Да ведь вон он всю работу у меня захватывает.
Жига. И, да что же такое? Пустое дело. Ведь и немец не собака – и немцу хлеб надо есть, а на твой век станет. Велии это творятся дела не к погибели твоей, а ко славе и благоденствию. Погоди, он нами подавится.
Сафроныч. Ой, подавится ли?
Из дома выходит Марья Матвеевна с вёдрами, идёт к калитке. Калитка заперта.
Жига. Непременно подавится. Люди русские – с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю можно сжевать, а от нас всё что-нибудь останется
Марья Матвеевна. Да что ж такое деется-то?!
Сафроныч. Что там?
Марья Матвеевна. Иди посмотри, нетяг ленивый, что нам немец сделал!
Сафроныч. Ну?
Марья Матвеевна. Смотри, горло с дыркой! Он и калитку, и ворота забил. Я пошла на речку сходить, в самовар воды принесть, а ворота заперты, и выходить некуда. А отпирать не хотят.
Сафроныч. Да-а. Вот это штука!
Сафроныч залезает на сарайчик, смотрит на двор Пекторалиса.
Эй! Да что же вы это учреждаете? Ведь это никак нельзя! Как тебя там? Гуго Карлыч! Эй!
Выходит Пекторалис
Пекторалис. Ну-ка ну, что ты теперь сделаешь?
Сафроныч. Батюшка, да что же вы это учреждаете? Ведь это никак нельзя. Я контрактом огражден.
Пекторалис. А я вздумал ещё тебя и забором оградить.
Сафроныч. Да как же мне этак жить? Мне ведь теперь выехать наружу нельзя.
Пекторалис. Знаю. Я это для того и сделал, чтобы тебе нельзя было вылезть.
Сафроныч. Так как же мне быть, ведь и сверчку щель нужна, а я как без щели буду?
Пекторалис. А вот ты об этом и думай да с приказным поговори. А я имел право тебе все щели забить, потому что о них в твоем контракте ничего не сказано.
Сафроныч. Ахти мне, неуж ли не сказано?
Пекторалис. А вот то-то есть!
Уходит.
Сафроныч. Кому же это и в голову могло прийти, кроме немца? Ах ты, волк тебя режь, как ты меня зарезал!
Марья Матвеевна. Как же теперь на улицу-то выскочить?
Сафроныч. (Жиге) Всё это по твоей вине! И за твой грех все мы с птенцами должны гладом избыть. Всё ты меня против немца обнадеживал. А со мною вот что теперь сделано. Может и вправду уйти надо было? Немец отступного обещал…
Жига. Дурак ты, брат любезный, Василий Сафроныч. Да и трус. Только твоё неожиданное счастье к тебе подошло, а ты уже его и пугаешься.
Сафроныч. Помилуй, какое тут счастье?!
Жига. Дурак ты, Василий Сафроныч!
Сафроныч. Да что ты зарядил одно: «дурак да дурак»? Ты не стой на одной брани, а утешенье дай.
Жига. Какого же тебе ещё утешения, когда ты и так уже Господом взыскан паче своей стоимости?
Сафроныч. Ничего я этих твоих слов не понимаю.
Жига. А вот потому ты их и не понимаешь, что ты дурак. С твоею глупостию моему замечательному уму даже и толковать бы стыдно. Счастье тебе выпало несоразмерное, и у меня сердце радуется, как ты теперь жить будешь великолепно. Блаженный ты отныне человек, если только в вине не потонешь. Не забудь, гляди, меня, не заветряйся, не обнеси чарою.
Сафроныч. Шутишь ты надо мною, бессовестный.
Жига. Да что ты, совсем уже, что ли, одурел, что речи человеческой не понимаешь? Какие тут шутки! К соседскому забору лесенку приставь, да через её двор на улицу и выскакивай.
Сафроныч. Во всякий час всему семейству через чужой забор лазить? Ни в жизнь я этого счастья не хотел! А уже про заказы и говорить нечего.
Марья Матвеевна. Неужто так всё и лазить? Где нам в такой осаде, разве можно жить?
Сафроныч. Молчи, баба.
Жига. Ничего не рушь, как сделалось, потому что экую благодать и пальцем грех тронуть. Иди, Марья Матвевна, приготовь штофик да кизлярочки – на радостях выпьем за немцево здоровье.
Марья Матвеевна уходит.
Сафроныч. Чтобы я стал за его здоровье пить? Так этого уже не будет! Пусть лучше он придет на мои поминки блины есть - да подавится.
Жига. И, брат, всё может статься. Теперь такое веселое дело заиграло, что отчего и тебе за его здоровье не попить. «Сильный силою-то своею не хвались», это где сказано?.. У пророка Иеремии. Ох вы, маловеры! Как мне с вами жить и терпеть вас? Научитесь от меня, как вот я уповаю. Ведь я уже четырнадцатый год со службы изгнан, а всё водку пью. Совсем порою изнемогу – и вот-вот уже возроптать готов. А тут и случай, и опять выпью и восхвалю. Всё, друг, в жизни с перемежечкой. Тебе одному только теперь счастье до самого гроба сплошное вышло. Пошире рот разевай, чтобы дивоваться тому, что мы с немцем сделаем. Об одном молись...
Сафроныч. О чем это?
Жига. Чтобы он тебя пережил.
Сафроныч. Тпфу!
Жига. Не плюй, говорю, а молись. Это надо с верою. Потому что ему теперь очень трудно станет.
4 картина
У Пекторалиса. Пекторалис обедает. Входит Жига, низко кланяясь.
Пекторалис. Принимайте место и садитесь.
Жига. Помилуйте, Гуго Карлович! Мне ли в вашем присутствии сидеть? У меня ноги русские, дубовые, я перед вами, благородным человеком, и стоять могу.
Пекторалис. Ага. Нет, отчего же, садитесь!
Жига. Право, Гуго Карлович, мне перед вами стоять лучше. Мы ведь стоеросовые и к этому с мальства обучены. Особенно с иностранными людьми мы всегда должны быть вежливы.
Пекторалис. Эх вы, какой штука!
Усаживает Жигу в кресло.
Ну, теперь извольте говорить, что вы желаете? Если вы бедны, то вперед предупреждаю, что я бедным ничего не даю. Всякий, кто беден, сам в этом виноват.
Жига. Это вы говорите истинно-с. Всякий бедный сам виноват, что он бедный.
Пекторалис. По какому же вы ко мне делу?
Жига. По вашему-с.
Пекторалис. По моему-у-у?
Жига. Точно так-с.
Пекторалис. Да у меня никаких делов нет-с.
Жига. Теперь будет-с.
Пекторалис. Уж не с Сафроновым ли?
Жига. С ним и есть-с.
Пекторалис. Он никакого права не имеет. Ему забор сказано стоять – он и стоит.
Жига. Стоит-с.
Пекторалис. А про ворота ничего не сказано.
Жига. Ни слова не сказано-с. А дело все-таки будет-с. Он приходил ко мне и говорит: «Бумагу подам».
Пекторалис. Пусть подаёт.
Жига. И я говорю: «Подавай. А про ворота у тебя в контракте ничего не сказано».
Пекторалис. Вот и оно!
Жига. Да-с. А он всё-таки говорит; «Хоть и всё потеряю...»
Пекторалис. Да он уже и потерял. Его работа никуда не годится. Ему теперь шабаш работать.
Жига. И я ему говорю: «Твоей фабрикации шабаш, и никто тебе ничего не поможет». А он говорит: «Я вживе дышать не останусь, чтобы я этакому ферфлюхтеру немцу уступил. Пусть лучше он, - говорит, - придет на мои поминки блины есть да подавится».
Пекторалис. Неужто это он так и говорил?
Жига. Смею ли я вам солгать? Истинно так и говорил-с. Ферфлюхтер, говорит, вы и ещё какой ферфлюхтер. И при многих, многих свидетелях, почитай что при всём купечестве.
Пекторалис. Вот негодяй!
Жига. Именно негодяй-с. Я его было остановил. Говорю: «Василий Сафроныч, ты бы, брат, о немецкой нации поосторожнее, потому из них у нас часто большие люди бывают». От моих этих слов у нас между собою горячка вышла, и дошло дело до ругани, а потом дошло и больше.
Пекторалис. Что же? У вас вышла русская война?
Жига. Точно так-с.
Пекторалис. И вы его поколотили?
Жига. И я его, и он меня, как по русской войне следует. Но только ему, разумеется, не так способно было меня побеждать, потому что у меня, извольте видеть, от больших наук все волоса вылезли. Ну, а он лохматый.
Пекторалис. Лохматый, негодяй.
Жига. Но, признаться, и он меня натолкал. Больно-с.
Пекторалис. Ничего. Я вас буду на мой счёт лечить. Вот вам сейчас же и рубль на это.
Жига. Покорно вас благодарю. Я на вас и полагался, но только это ведь не вся беда.
Пекторалис. А в чём же вся-то?
Жига. Началось у нас после первого боя краткое перемирие, потому что нас разняли. И пошёл тут спор. Я сам и не знаю, как впал от этого в такое безумие, что про вас наговорил.
Пекторалис. Про меня?
Жига. Да-с. Об заклад за вас на пари бился-с. Подавай, говорю, подавай свою жалобу, - а ты Гуги Карлыча волю не изменишь и ворота отбить его не заставишь.
Пекторалис. А он, глупец, думает, что заставит?
Жига. Смело в этом уверен-с. Да и другие тоже уверяют-с.
Пекторалис. Другие?!
Жига. Все как есть в один голос.
Пекторалис. О, посмотрим, посмотрим!
Жига. И вот они восторжествуют-с, если вы поддадитесь.
Пекторалис. Кто? Я поддамся?
Жига. Да-с.
Пекторалис. Да вы разве не знаете, что у меня железная воля?
Жига. Слышал-с. И на неё в надежде при всех за вас об заклад бился. И увлекся сто рублей заруки дать.
Пекторалис. И дайте – назад двести получите.
Жига. Да вот-с. Я, их всех там в трактире оставивши, будто домой за деньгами побежал, и к вам и явился. Ведь у меня, Гуго Карлыч, дома, окромя двух с полтиною, ни копейки денег нет.
Пекторалис. Гм, нехорошо! Отчего же это у вас денег нет?
Жига. Глуп-с, оттого и не имею. Опять в такой нации, что тут честно жить нельзя.
Пекторалис. Да, это вы правду сказали. Ну, ничего, я вам дам сто рублей.
Жига. Будьте благодетелем. Ведь они не пропадут-с. Это всё от вас зависит.
Пекторалис. Не пропадут. Я приду на его похороны блины есть, а до того весь мир узнает, что такое моя железная воля. Вы с него, когда двести получите, сто себе возьмите, а эти сто мне возвратите.
Жига. Непременно ворочу-с.
Пекторалис даёт Жиге сторублёвую бумажку.
(Тихо) Ну, немец! Взял я тебя на такую пружину, что сатана скорее со своей цепи сорвётся, чем ты соскочишь. (Хохочет)
5 картина
Суд. Полная зала народа. Вочнев, Англичанин, Дмитрий Ерофеич. Пекторалис и Сафроныч сидят впереди. В ожидании Судьи публика тихо переговаривается.
Первый голос. Слыхали, как Жига немца-то на крючок посадил?
Второй голос. И как?
Первый голос. Уловил его на гордости. Сказал, что об заклад бился в надежде на его железную волю. Немец и попался, и даже своими руками ассигнацию ему вручил. На двести, а то и на все пятьсот рублей. Сказал мол: «Непременно выиграешь втрое и вернёшь мне моё». И всё-то про свою «железную волю» толковал. Жига вторую неделю немцовы деньги по трактирам пропивает.
Второй голос. Да… гордость есть петля смертная. Ангел на этом коне поехал, и тот обрушился, а уж немцу ли не обрушиться.
Третий голос. Вообразите, говорю ему: «Я в деревне вот столько-то окон хочу прорубить». А он мне: «Нельзя этого – маштап не дозволит».
Четвёртый голос. Не может быть?
Третий голос. Да вот и судите! Я говорю: «Образумься, душенька, ведь я это в своей собственной деревне буду делать; какой же тут карта или маштап мне смеет не позволить?» Нет. Так-таки его, дурака, и не переспорил.
Пятый голос. А я ему ради смеха лошадь слепую продал.
Второй голос. Как это?
Пятый голос. А вот заговорил он со мной о своей надобности иметь лошадь и попросил дать ему коня на совесть. Я говорю: «И, матинька, какая нынче совесть!.. Коней у меня много, смотри и выбирай любого, какого знаешь». А он: «Я вам верю и на вас полагаюсь».
Ну, тут мне возжа попала, думаю, проучу я тебя. Говорю: «Ну, как пожалеешь! Как я дрянную лошадь дам, - будешь жаловаться». «Не буду я жаловаться». Я ему: «Побожись»
А он: «У нас, Дмитрий Ерофеич, не божатся. Моей железной воле поверьте».
Второй голос. Ишь какая воля: и не божатся и не каются! Да, впрочем, у них и попов нет и святых нет.
Первый голос. Ну, да им их и взять негде. Все святые-то русские.
Пятый голос. Погодь, ещё не всё. Через время я его спрашиваю: «Какова мол лошаденка?» А он: «Ничего, очень хороша». «Ну и чудесно», - говорю: «Чего же ты не на ней сегодня приехал?» «Да я ее поберегаю». И ни в какую, понимаете не жалуется. Мне это надоело, я послал ему чудесную лошадь рублей в триста, велел кланяться и просить извинения.
Шестой голос. А он что?
Пятый голос. Лошадь вернул и написал: «Мне стыдно за вас, у вас совсем нет воли».
Второй голос. Ишь ты?!
Третий голос. А вы слыхали, у него в доме необыкновенные печи, которые в сенях топятся, а в комнатах не греют.
Шестой голос. Это он отопление у себя гретым воздухом устроил? Хотел всех удивить, да только подвальная печь у него раскаляется докрасна, что грозит рассыпаться, а в доме невыносимый холод.
Третий голос. А сам рассказывает, что у него тепло и прекрасно.
Четвёртый голос. Да он сошёл с ума и ветром топит.
Первый голос. Правильно от него жена сбежала.
Второй голос. Да она просто должна была сбежать. С таким характером аспидским решительно жить невозможно.
Третий голос. Что себе зарядит в голову, непременно чтобы по его и делалось.
Шестой голос. Да, он дурак.
Второй голос. Ясно, что дурак, даром, что немец.
Первый голос. А всё кто виноват? Мы!
Третий голос. Разумеется, мы. Зачем возвеличали!
Помощник судьи. Встать! Суд идёт.
Входит Судья.
Судья. Слушается дело об иске мещанина Сафронова против мастера Пекторалиса. Судари мои, вы сами будете представлять себя?
Пекторалис. Мой защитник со мною.
Судья. Кто же это?
Пекторалис. Моя железная воля.
Сафроныч. Приказный хотел идти говорить за меня и всё к этому готовился. Да только так заготовился, что под самый сегодняшний день ночью пьяный упал с моста в ров. Там и помер.
Судья. Истец, изложите вашу претензию.
Сафроныч. Ваша честь, извольте видеть, сижу с семейством в заточении. На волю через чужой забор лазим. Да у меня и дети не великоньки, того гляди, которого за чем пошлешь, а он пузо занозит, или свалится, или ножку сломит. А порою у меня по супружескому закону баба бывает в году грузная, ловко ли ей все это через забор прыгать? Где нам в такой осаде, разве можно жить? А уже про заказы и говорить нечего - ничего ни провезть, ни вывезть нельзя. Печь остудил, заказы отказал, рабочих распустил. Ни в жизнь я этого счастья не хотел!
Судья. Господин Пекторалис, у вас есть что сказать?
Пекторалис. В контракте не сказано, что, на случай продажи участка иному лицу, новый владелец не может забивать ворота и калитку и посадить его таким манером без выхода.
Судья. Но вы причиняете ему убытки.
Пекторалис. Не моё дело.
Судья. А вы, не хотите ли помириться?
Пекторалис. О, никогда!
Судья. Отчего же?
Пекторалис. Господин судья, это невозможно. У меня железная воля. И это все знают, что я один раз решил, то так должно и оставаться, и этого менять нельзя. Я не отопру ворота.
Судья. Это ваше последнее слово?
Пекторалис. О да! Совершенно последнее слово.
Судья. По этим документам убытки мещанина Сафронова по прекращении средств его производства высчитаны по пятнадцати рублей в день. Вы согласны с этим?
Пекторалис. О, совершенно согласен. Он мог иметь действительный убыток в этом размере, если бы производство его шло как следует. Но как оно на самом деле никогда не шло по его беспечности и невнимательности.
Судья. Суд постановляет: иск мещанина Сафронова отклонить… но на основании предоставленных документов, удостоверяющих убытки, обязать мастера Пекторалиса вознаграждать убытки истца в размере пятнадцати рублей за день.
Сафроныч. Спаси Господи вашу милость.
Судья. Судебное заседание окончено.
Судья уходит. К Пекторалису подходит Вочнев.
Пекторалис. Вы видите, как хорошо иметь железную волю?
Вочнев. Извините, мне странно, как вы собою распорядились.
Пекторалис. Я очень доволен. Я сказал, что ворота будут забиты, и они так останутся.
Вочнев. Да, но вам это будет стоить пятнадцать рублей в день.
Пекторалис. Совершенно верно. Но он ничего не выиграл.
Вочнев. Выиграл пятнадцать рублей в день.
Пекторалис. А я об этом не говорю.
Вочнев. Позвольте, что же это составит: двадцать восемь рабочих дней в месяце... Это двести восемьдесят, да сто сорок, - всего четыреста двадцать рублей в месяц. Около пяти тысяч в год. Батюшка, Гуго Карлыч, ведь это чёрт возьми совсем такую победу! Ведь он этого никогда бы не заработал. Это он просто вас себе в крепость забрал.
Пекторалис. Самое главное не терять духа, ибо, как говорил Гёте: «Потерять дух – всё потерять».
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
6 картина
Дворы Сафроныча и Пекторалиса. Двор Пекторалиса теперь пустой. Сафроныч лезет через забор по лестнице. Внизу его уже ждёт Марья Матвеевна.
Марья Матвеевна. Принёс?
Сафроныч. Как положено! Вот контрибуция за месяц: четыреста двадцать рублей.
Марья Матвеевна. Давай сюда.
Забирает у Сафроныча деньги, оставляя ему монету.
Вот твоя полтина.
Сафроныч. Не мало ли?
Марья Матвеевна. В самый раз. Чтоб до смерти не упился.
Сафроныч. Ни пить, ни гулять, куда деньги девать. Глупый я человек… очень глупый. Правду мне покойник Жига говорил. Неожиданная благодать мне в сем немце дарована. Это его Бог мне за мою простоту ниспослал. Два года благоденствия. Теперь я только одного боюсь, чтобы он прежде меня не помер. Да Бог даст не помрёт. Он ко мне на похороны блины есть обещался, а он свое слово верно держит. Накорми его тогда, жена, хорошенько блинками, а пока пусть его Бог на многое лето бережёт на меня работать.
Марья Матвеевна. Гляди, как бы немец не измучился да ворот не отпер.
Сафроныч. Куда ему отпереть! Ни за что он не отопрёт. Ему перед своею нациею стыдно. У них ведь это уже такое положение, что сказал, то чтобы непременно и сдействовать.
Марья Матвеевна. Ишь ты!
Сафроныч. Да уж у них это так. У меня, говорит, воля железная – где же ему с нею справиться. Ему и так тяжело.
Марья Матвеевна. Тяжело.
Сафроныч. Не дай Бог этакой воли человеку, особенно нашему брату русскому, - задавит.
Марья Матвеевна. Задавит. Ну а как мы всё-то у немца переберём, тогда что будет? Фабрика его уж полгода как без работы стоит. Сам немец ходит и в морозы без шубы, в старой, изношенной куртке. У него уж и имущества никакого не остаётся.
Сафроныч. Чтобы у немца в России денег недостало? Кому-кому, а на их долю всё достанет.
Марья Матвеевна. Не хочу я лазить более через забор.
Уходит. В своём дворе появляется Пекторалис с Вочневым.
Сафроныч. Здравствуй, батюшка Гуга Карлыч! Здравствуй, мой кормилец!
Пекторалис. Ступай прочь, мужик. Полезай через забор, где я тебе дорогу положил.
Сафроныч. И чего ты, милота моя, гневаешься, за что сердишься? Через забор лезть, я и через забор полезу, - будь твоя воля. А я ведь к тебе со всем моим уважением и ничем не обижаю.
Пекторалис. Ещё бы ты смел меня обидеть!
Сафроныч. Да и не смею же, государь мой, не смею. Да и не за что. Никогда я так не жил, да и не думал жить так легко, вольготно и прибыльно. Напротив того, за тебя навсегда со всею семьею каждое утро и вечер Богу молюсь.
Пекторалис. Не надо мне этого.
Сафроныч. Ах, благодетель! Да нам-то это надо, чтобы тебя как можно дольше Бог сохранил. Я в том детям внушаю: не забывайте, говорю, птенцы, чтобы ему, благодетелю нашему, по крайней мере, сто лет жить да двадцать на карачках ползать.
Пекторалис. Что это такое «на карачках ползать»? Хорошо это или нехорошо?
Вочнев. Скорее хорошо. В общей связи это, скорее, выражение высшего благожелания и примерного долгоденствия.
Пекторалис. Не может быть! Это вот ты сам и есть, который из трактиров на карачках ползает.
Сафроныч. А хоть бы и так. Ползаю! Что ж такого? Русскому человеку как сподручнее, так он и идёт. Хоть и на карачках.
Уходит.
Пекторалис. Сегодня я отдал последние деньги. Контрибуцию на следующий месяц вносить будет нечем. Ну что же, придут в дом и увидят, что у меня ничего нет... И я даже сегодня уже не ел, и завтра... завтра я тоже ничего не буду есть, и послезавтра тоже. И тогда я умру... Да, я умру, с полным к себе уважением, без всякой слабости. Воля моя будет – железная воля.
Вочнев. Воля ваша велика, но капитал слишком мал для того, чтобы выдерживать такие капризы.
7 картина
Пустынная улица. Вечер. Сафроныч идёт, едва держась на ногах, в руках у него бутылка водки. Завяз в грязи.
Сафроныч. Ей-богу, того и гляди, утонешь. Не хуже Англии. И чёрт знает, куда это я так глубоко залез. Да и где мой дом? А? Где, и неправда, мой дом? Где моя лестница?
Голос. Чёрт с квасом съел?
Сафроныч. Кто это там говорит, что мой дом черт с квасом съел? А? Выходи! Если ты добрый человек, я тебя водкой попотчую, а не то давай делать русскую войну.
Голос. Давай!
Сафроныч падает, будто его кто-то толкает.
Сафроныч. Ну, шабаш. Эге, ну нет! Ты, чёрт тебя возьми, меня этим не обманешь! Этак Жига лёг, да и совсем не встал. А я ещё не хочу, чтобы меня немец много пережил. Пусть переживёт, да только немножечко. Эх-ти, всю память отшибло. И не знаю, что это со мною делается. И куда это к черту все мои приятели делись? Экие пьяницы! Вот уже правда – нехорошо пить с пьяницами. Ни за что больше не буду пить с пьяницами. Что? Да кто это со мною все разговаривает? Слышишь, скажи, пожалуйста: чего ты это на мне ищешь? Ничего, братец, не найдешь: а штоф я под себя спрятал. Дай я лучше так встану.
Встаёт.
Что это, кто меня ведёт? Ну, если это чёрт? Да и должно быть что-нибудь непутное. А впрочем, пусть только доведёт до лестницы, я свой путь узнаю.
Подходит к лестнице.
А вот и лестница.
Голос. Полезай, да держись за перила покрепче.
Сафроныч. Постой, брат, постой, я свое дело твёрже тебя знаю: моя лестница без перил.
Моя говоришь? Ну, ладно.
Сафроныч долго ползёт по лестнице.
Ей-богу же это не мой дом! По моей-то когда ползёшь, что шаг кверху, то всё становится светлее и светлее: и звезды, и месяц, и лазурь небесная открывается… Правда, что теперь такая непогодь… Но а всё же это ни на что не похоже…
Лестница неожиданно заканчивается и Сафроныч с грохотом падает внутрь тёмного помещения. Там на каменном стуле сидит Жига.
Сафроныч. Ну, будь на то божья воля, здравствуй!
Жига. Здравствуй, рад, что ты пожаловал. А то у нас здесь давно на тебя провиант отпускается.
Сафроныч. Да, так это я вот где… Темно же у вас тут в аду; ну да делать нечего. Стало быть здесь мой предел.
Садится, открывает бутылку, пьёт, даёт выпить Жиге.
8 картина
Новый дом Сафроныча. Марья Матвеевна, Егорка, Марфутка, Первая и Вторая бабы.
Первая баба. Хороший домик, чистенький, веселенький.
Вторая баба. На высоком фундаменте и с мезонинчиком.
Марья Матвеевна. Превосходный домик, и притом рядом со старым пепелищем. Я уж на хозяина и не полагаюсь – сама собрала капиталец, взысканный с немца, да и купила этот домик. Вчера только вот переехали да устроились. А тут такое!
Первая баба. Что?
Марья Матвеевна. А вот слышите?
Над потолком неясный шум, шаги, разговор, грохот, будто что-то бросают.
Марья Матвеевна. Не иначе чёрт наперёд нас в новый дом забежал. Я, как только вошла в дом, так сейчас же собственною рукою поделала на всех дверях мелом кресты. Нечистой силе здесь свободного пути не было. Ясно, что она забралась сюда ранее.
Вторая баба. Ах-ти, глядите-ко! Дверь на чердачную лестницу открыта настежь, а крест за створом скрылся. Вот он – вход для дьявола!
Марья Матвеевна. Ты, Марфутка, последняя ходила вчера вечером с фонарём наверх «кутать трубу»? Почто забыла запереть за собою дверь? Разумеется, супостат этим воспользовался – проскочил на чердак и очень рад, что может не давать доброму семейству целую ночь покоя.
Трясёт Марфутку за волосы.
Вот, чтобы по твоим следам чёрт не ходил, я эту дверь твоим лбом затворю.
Из-за двери летят палки и обломки кирпичей.
С нами крестная сила!
Все разбегаются и прячутся. Наконец всё затихло.
Где это видано, чтобы чёрт осмеливался бушевать и швырять в людей каменьями, да ещё среди белого дня?
Первая баба. А что как это не чёрт?
Марья Матвеевна. А кто же?
Первая баба. Какой-нибудь негодный человек.
Егорка. Кому ж и быть как не немцу! Со злости и с зависти, подлец, залез да и швыряется.
Марья Матвеевна. Ишь ты? Я и не додумалась. Бежи, да запри чердачную дверь.
Егорка запирает чердачную дверь на амбарный замок.
Ты, Марфутка, встань за дверью с ухватом на тот случай, ежли он пойдет сквозь дверь какою-нибудь своею немецкою хитростию.
Егорка. Может всё-таки посмотреть через слуховое окно, что там такое?
Вторая баба. Это небезопасно. Неровён час и оттуда камни полетят, как давеча.
Марья Матвеевна. Разумеется, если бы у меня, как у других прочих, был такой муж, как надобно. То есть хозяин, так это его бы дело слазить и всё это высмотреть.
Вторая баба. А хозяин-то где?
Марья Матвеевна. В слабости Сафроныч. Пятый день дома нет.
Егорка. Ушёл должно далеко-далеко в какую-нибудь деревеньку и пьянствует.
Первая баба. Надо скорее думать, что учредить на беса лучшее.
Марья Матвеевна. Да что же? Что лучше? Советуйте.
Вторая баба. Отца Флавиана хорошо позвать воду святить.
Марья Матвеевна. Грузен он очень.
Первая баба. Да. Мягенький да пухленький и очень добр, и тоже он намедни у Ильиных толчею святил, очень хорошо святит.
Марья Матвеевна. Чего же откладывать? Разве же мне самой хорошо в одном доме с бесом жить и ждать, что он, мерзавец, швырять будет. Беги, Егорка, приведи отца Флавиана. Да и дьякона покличь, так вернее будет.
Егорка показывает чердачному окну шиш
Егорка. Чтоб тебе пусто было!
Убегает.
Марья Матвеевна. Об одном думаю: по своей полноте отец Флавиан в эту дверь на чердак не пройдёт.
Первая баба. Разве расширить, что ли, её?
Марья Матвеевна. Это опять убытку много.
Вторая баба. Отец Флавиан-то пусть посвятит, а кропить-то на чердак дьякон Савва полезет.
Первая баба. Право, его попросите, он такой подчегаристый – всюду пройдет.
Первая баба. Ему ничего, если с ним что такое и случится, у него дьяконица всякий месяц один раз с ума сходит, чай ему уже давно и жизнь-то надоела.
Вторая баба. Это самое лучшее. А то отец Флавиан с своею утробой на этой лестнице ещё, пожалуй, обломится и сам убьется.
Марья Матвеевна. Храни Боже такого греха! Пусть живет, старец добрый и угодливый!
Вторая баба. Да, он старик добродетельный.
Первая баба. Вы только за ним присмотрите, чтобы не спешил, не как попало, а крест-накрест брызгал.
Марья Матвеевна. Уже я за ним присмотрю. Только чтобы от этого помоглося.
Голос отца Флавиана за дверью.
Отец Флавиан. (Поёт) Миром Господу помолимся…
Входят: Отец Флавиан, Дьякон. Начинается служба.
Боже великоименитый, творяй чудеса, имже несть числа! Прииди ныне к молящим Тя рабом Твоим, Владыко, и поели Духа Твоего Святаго и освяти воду сию: и даждь пиющим от нея и приемлющим и кропящимся ею рабом Твоим пременение страстен, оставление грехов, болезнем исцеление, и освобождение от всякого зла, и утверждение же и освящение домом и очищение всякая скверны, и навета диавольскаго отгнание: яко благословися и прославися пречестное и великолепое Имя Твое, Отца и Сына, и Святого Духа, ныне, и присно, и во веки веков…
В чердачную дверь сильно колотят. Слышен голос Сафроныча.
Сафроныч. Отоприте мне, отоприте!
Дверь отпирают, оттуда выходит Сафроныч, идёт к отцу Флавиану за благословлением.
Марья Матвеевна. Где же ты был, мой голубчик?
Сафроныч. Там, куда меня Бог привёл за наказание, там и сидел.
Марья Матвеевна. Это ты и стучал?
Сафроныч. Должно быть, я стучал.
Марья Матвеевна. Но зачем же ты швырялся?
Сафроныч. А вы зачем девчонку обижали?
Марья Матвеевна. А ты зачем же сам вниз не лез?
Сафроныч. Как же я мог против определения... Вот когда святой глас услыхал, сейчас и спустился... Чайку мне, чайку потеплее, да на печку меня пустите, да покройте тулупчиком…
Его укутывают, дают чаю, но он дрожит, не может согреться.
Вернулся я по обыкновению к лестнице нашей… ползу, ползу… и уже совсем ни зги не видно… и темнота в воздухе, что со всех сторон сдавливает, и удушливый запах сажи и золы… И нет этому конца… а вместо того все дорога идет вверх и вверх… И тут такого удара сподобился, от которого не искры, а целые снопы света брызнули из глаз моих и осветили... кого бы вы думали? Приказного Жигу!
Дьякон. Спаси Господи!
Сафроныч. Уразумел я тут, что за грехи свои доставлен был прямиком в ад. Решил я не противиться предназначенному, терпел и холод, и глад… Но услыхал отрадное церковное пение и вдруг ощутил в себе другие мысли и решился ещё раз сойти хоть на малое время на землю, чтобы с семьёю проститься.
Отец Флавиан. Чудны дела твои, Господи!
Сафроныч. Отец Флавиан, прими покаяние моё. Грешен есмь.
Марья Матвеевна. Кормилец мой, да чего ж ты удумал-то?
Сафроныч. Исповедаться хочу. Срок, видать, подошёл мой. Открыл мне стряпчий, что даже самому сатане уже надоела наша ссора с Пекторалисом, и всё это дело должно кончиться.
Вбегает Егорка.
Егорка. Немец на старом дворе отбил ворота.
9 картина
Поминки по Сафронычу. Марья Матвеевна, Егорка, Марфутка, Отец Флавиан, Дьякон, две бабы
Отец Флавиан. Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба Твоего Василия… отпущаяй грехи и прости вся согрешения… ихже ради истиннаго Бога и Человеколюбца… ныне и присно и во веки веков, аминь. Не пора ли, хозяюшка, и за стол?
Марья Матвеевна. Садитесь, отцы. Помяните кормильца моего, чем Бог послал. Я и в себя прийти могу, как свершилось всё неожиданно и скоро.
Садятся за стол.
Дьякон. Смерть не спросит, придёт, да скосит.
Отец Флавиан. Мёртвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий. Чем поподчуешь, хозяюшка?
Марья Матвеевна. Да вот, отцы мои. Вот кутья, капустка квашенная, рыбка. Блины опять же. Как без них.
Дьякон. Защипнула ли, хозяюшка, пирожки с морковкою?
Марья Матвеевна. А то как же? Вот с грибками, вот с ягодами, а вот и с морковкою.
Отец Флавиан. Славно дело. Напоследях у меня стало что-то нутро слабо.
Входит Пекторалис.
Пекторалис. Я пришёл сдержать своё честное слово, которое давно дал покойному, - есть блины на его похоронном обеде.
Марья Матвеевна. Что же, мы люди крещеные, у нас гостей вон не гонят. Садитесь, блинов у нас много расчинено. На всю нищую братию ставили, кушайте.
Пекторалис садится между отцом Флавианом и Дьяконом.
Дьякон. Зачем ты, брат Гуго Карлович, всё с нами споришь и волю свою показываешь? Это нехорошо...
Отец Флавиан. Нехорошо, матинька, нехорошо. За это тебя Бог накажет. Бог за русских всегда наказывает.
Пекторалис. Однако я вот Сафроныча пережил. Сказал – переживу, и пережил.
Отец Флавиан. А что и проку-то в том, что ты его пережил? Надолго ли это? Бог ведь за нас неисповедимо наказывает. На что я стар – и зубов нет, и ножки пухнут, так что мышей не топчу, а может быть, и меня не переживёшь.
Пекторалис улыбается.
Дьякон. Что же ты зубы-то скалишь? Неужели ты уже и Бога не боишься? Или не видишь, как и сам-то зачичкался? Нет, брат, отца Флавиана не переживешь – теперь тебе и самому уже капут скоро.
Пекторалис. Ну, это мы еще увидим.
Дьякон. Да что увидим? И видеть-то в тебе стало уже нечего, когда ты весь заживо ссохся. А Сафроныч как жил в простоте, так и кончил во всем своем удовольствии.
Пекторалис. Хорошо удовольствие!
Дьякон. Отчего же не хорошо? Как нравилось, так и доживал свою жизнь. Всё с примочечкой, всё за твое здоровье выпивал...
Пекторалис. Свинья.
Дьякон. Ну, вот уже и свинья! Зачем же так обижать? Он свинья, да пред смертью на чердаке испостился и, покаясь отцу Флавиану, во всём прощении христианском помер и весь обряд соблюл. А теперь, может быть, уже и с праотцами в лоне Авраамовом сидит да беседует и про тебя им сказывает, а они смеются. А ты вот не свинья, а, за его столом сидя, его же и порочишь. Рассуди-ка, кто из вас больше свинья-то вышел?
Отец Флавиан. Ты, матинька, больше свинья.
Пекторалис. Он о семье не заботился.
Дьякон. Чего, чего? Как не заботился? А ты вот посмотри-ка: он, однако, своей семье и угол и продовольствие оставил. Да и ты в его доме сидишь и его блины ешь. А своих у тебя нет. И умрешь ты – не будет у тебя ни дна, ни покрышки, и нечем тебя будет помянуть. Что же, кто лучше семью-то устроил? Разумей-ка это... ведь с нами, брат, этак озорничать нельзя, потому с нами Бог.
Пекторалис. Не хочу верить.
Дьякон. Да верь не верь. А уж дело видное, что лучше так сыто умереть, как Сафроныч помер, чем гладом изнывать, как ты изнываешь… На тебе блин и ешь да молчи. А то ты, я вижу, и есть против нас не можешь.
Пекторалис. Отчего же это не могу?
Дьякон. Да вон видишь, как ты его мнёшь, да режешь, да жустеришь.
Пекторалис. Что это значит «жустеришь»?
Дьякон. А ишь вот жуешь да с боку на бок за щеками переваливаешь.
Пекторалис. Так и жевать нельзя?
Дьякон. Да зачем его жевать? Блин что хлопочек, сам лезет. Ты вон гляди, как их отец Флавиан кушает, видишь? Что? И смотреть-то небось так хорошо! Вот возьми его за краечки, обмокни хорошенько в сметанку, а потом сверни конвертиком, да как есть, целенький, толкни его языком и спусти вниз, в свое место.
Пекторалис. Этак нездорово.
Дьякон. Ещё что соври. Разве ты больше всех, что ли, знаешь? Ведь тебе, брат, больше отца Флавиана блинов не съесть.
Пекторалис. Съем.
Дьякон. Ну, пожалуйста, не хвастай.
Пекторалис. Съем!
Дьякон. Эй, не хвастай! Одну беду сбыл, не спеши на другую.
Пекторалис. Съем, съем, съем!
Дьякон. Ну, воля твоя. Хвалился, хвалился, да под гору свалился.
Начинается состязание. Отец Флавиан спокойно ест блин за блином. Пекторалис сначала старается за ним угнаться, но постепенно отстаёт, тяжелеет, потом подает под стол и хрипит.
Дьякон. Не притворяйся-ка, братец, не притворяйся. А вставай да ешь, пока отец Флавиан кушает.
Пекторалис не встаёт.
Скажите на милость, знал, надо как здорово есть, а умер!
Марья Матвеевна. Неужли помер?
Отец Флавиан. (Крестится) С нами Бог и все ангелы его.
10 картина
Метель. Пустынная улица. Вочнев, Дмитрий Ерофеич, Англичанин, две бабы. Появляются похоронные дрожки, за ними идут Отец Флавиан и Дьякон.
Дмитрий Ерофеич. Закономерная развязка. Вот, что бывает при встрече немецкого железа с русским тестом.
Вочнев. Да. Не стоит пренебрегать русской авоськой и небоськой. Умом ли, глупостью ли, в обиду не дадимся, себя отстоим.
Англичанин. О, народ ваш неодолим! Мне читаль ваш писатель Гоголь, «Мёртвый душ» называется. Не можно надеяться победить народ, из которого мог произойти такой подлец, как Чичиков.
Уходят.
Отец Флавиан. (Поёт) Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный помилуй, помилуй нас…
Первая баба. Кого, мать, это хоронят?
Вторая баба. И-и, родная, и выходить не стоило. Немца поволокли.
Первая баба. Какого немца?
Вторая баба. А что блином-то вчера подавился.
Первая баба. А хоронит-то его отец Флавиан?
Вторая баба. Он, родная… он, наш голубчик – отец Флавиан.
Первая баба. Ну, так дай бог ему здоровья!
Бабы расходятся по домам.
Март 2023 г.