Серая зона mankolga@mail.ru
(Монопьеса)
Действующие лица:
Анна, за 60 лет.
Комната. Две кровати аккуратно застелены. Анна складывает вещи в чемодан.
Да, мама, не забуду зимнее взять. Летнее? Уже положила. В чемодан всё не войдет… Сумку взять, что ли? Папа, а помнишь, как в пионерский лагерь ты меня отвозил? Все ребята автобусом, а меня персонально на красном «Жигуленке». (Смеется.) Важная я ехала! В машине окна открыты и запах!.. Невероятный! У нас в поселке углем всё больше из-за шахты и печей в домах, а тут аромат луговых цветов, горячее дыхание степи, ковер серебристого ковыля и ярко-желтый запах солнца. (Смеется.) Ну, насочиняла: ярко-желтый запах солнца. Ты мне тогда сказал, что это запах лета. Нет, я думаю, так детство пахнет. Когда я о своём детстве думаю, то представляю: бескрайний простор наших луганских полей, длинная-длинная дорога и ощущение беспредельного счастья… Вся жизнь еще впереди и столько желаний! Мама, а ты помнишь, как я бродила по окрестностям и всё искала золотого бога Луга? По легенде от его имени Луг произошло название Луганска. Древняя это история, языческих времен. Я всегда была фантазеркой и представляла, как однажды встречусь с сияющим богом, оберегающим наши земли. Вот он появляется и проводит рукой над нашими реками. Вода оживает, сверкает, искрится так, что глаза слепит! Идет золотой бог по полям – цветы расцветают, тянутся к солнцу. Ночью по фиалковому небу рассыпает он золотые сияющие звезды… Ой, разболталась, а времени не так уж и много. Скоро Риточка приедет, а я не собралась. (Складывает вещи.) Еду к доченьке, переживаю, как бы обузой не быть. Не знаю, не знаю, на какие деньги жить? Риточка сейчас не получает, мне пенсию никто не платит. Работу не найти. И дом жалко бросать, и сад с огородом…Труда столько вложено! Каждый цветочек, каждый кустик, каждое деревце лелеяли, выращивали. Красота была! Дед еще грушу сажал. Нет груши. Огромный осколок - раз, и срезал дерево. Стоит теперь обрубок, только нижние веточки остались, тянутся вверх, словно детские ручонки. К жизни тянутся и не знают, что нашу жизнь эти проклятые осколки тоже пополам перерубили. Я не сказала тебе, папа, что наш сосед Саша, погиб. В августе четырнадцатого года, когда бомбили нас, страшно бомбили. Вышла я во двор, а тут, как бабахнет у него во дворе. У меня сердце остановилось. Не могу шагу сделать, дышать не могу. Прислонилась к стене, ноги ватные. Новый прилёт. В конец поселка. Вдруг в голове застучало: «Я тут стою, а Саша?». Прибегаю, калитку не в ту сторону открываю, трясу ее, а она не поддается. Потом сообразила… Вбегаю во двор и вижу, лежит Сашка в луже крови. Ног нет. Совсем нет. Пытается приподняться… Я к нему, с халатика поясок сорвала, одну культяпку перевязала, как учили жгуты накладывать, а вторую-то и нечем. Саша еле шепчет: «Вот, Нютка, конец мне пришел». Не знаю, откуда у меня слова такие взялись, отвечаю: «Миленький мой, да какой конец? Не голову же оторвало, всего лишь ногу. Мы еще с тобой потанцуем. Держись, мой хороший, держись». Халат с себя стянула, осталась в одной комбинашке, халатом вторую культяпку перевязала. А он дышит так… понимаю, кончается. Ладошку под его голову подложила и стала, как ребеночка баюкать: «Сашенька, маленький, мальчик ты мой. Будет всё хорошо, потерпи немножко, потерпи, родной»… Так он и умер. (Пауза.) Потом его похоронила. Прямо тут же, в воронку. Снаряд с трудом вытащила из воронки и Сашу туда стащила. Землей закидала, как могла. Лопата во дворе стояла. (Пауза.) А на железяке проклятой надпись: «Привет из Украины, сепары». Вот такой смертельный привет передали те, для кого он сорок лет уголь добывал… Что, папа? Почему никого не позвала? Кого звать? Все, кто мог, уехали, остались одни старики. Я самая молодая из всех, хотя и мне уже за шестьдесят. Уехали, собак, кошек побросали. Голодные они бродили, кормиться-то нечем. Боялась, что Сашу собаки разорвут, потому и похоронила сразу. Ну вот, вышла из двора, калиточку очень аккуратно закрыла, и тут истерика у меня началась. Упала, рыдаю. Прибежала Наталья Петровна, та, что через два двора жила от Саши, видно услышала мой вой. Сразу всё поняла. Маленькая, худенькая и откуда сила у нее взялась? Потащила меня к себе домой. Первое, что сделала, стакан водки мне в рот влила. А я и не почувствовала, что водку пью. Наталья Петровна всё приговаривает: «Поплачь, Аннушка, поплачь. Со слезами-то горе уходит». Я, в самом деле, немножко успокоилась. У неё ведро воды было припасено, той водой она меня от сашиной крови и отмыла. Дала свой халатик, чтобы я домой дошла, а окровавленную комбинашку тут же во дворе сожгла. Вот так, папа, похоронили соседа нашего. Потом мы крестик сбили, уж как смогли, и надпись сделали. На могилке Наталья Петровна молиться начала. Я ей говорю: «Вы же бывшая коммунистка, атеистка, а молитесь». «Во время войны атеистов нет», - отвечает она. «Мы же не воюем. Это ребята там, на передовой», - говорю. «Ошибаешься, Аннушка. Воюем. Только внутри себя, чтобы человеком оставаться, а не в зверьё превратиться», - так она сказала. Позже и Натальи Петровны не стало, сердце не выдержало. Лекарств нет, «скорую» не вызвать. После очередного прилета забежала к ней домой, а она на кровати лежит. Человеком она осталась до самого своего последнего вздоха.
Страшный был август проклятого четырнадцатого года. Страшный. Укры через лесополосу от нас. Наши в нескольких километрах, а мы посередине, в «серой зоне». Ни воды, ни электричества, ни газа, ничего нет. Связи ни с кем нет. Гуманитарка не заходит. Продуктов нет. И жара!.. Такая, что дышать невозможно. Земля вокруг черная от пожаров. Сгоревшие дома, выжженные сады… И невыносимый запах гари… Смотрела я на эту черную землю и всё строчки Высоцкого в голове крутились:
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки, как раны, зияют.
Обнажённые нервы Земли
Неземное страдание знают.
Как выжили? Да вот, как-то… Помогали друг другу. По садам и огородам пройдем, соберем, что найдется, и какую-никакую похлебку сварим на костре. Потом делим на всех. Да вы знаете. Соседи беспокоились, чтобы вы не голодали. (В корзинку складывает вещи.) Возьму я, мамочка, шаль твою. Старенькая, конечно. Когда я в неё закутываюсь, такое чувство, словно ты меня обнимаешь, как тогда, в детстве. Риточка говорила, давай, мол, новую тебе куплю. Что новая? Чужая она, холодная. Эту шаль мамочка своими руками связала. Каждый рядочек, каждую петельку. Тепло она хранит маминых рук. Может, когда-нибудь и Риточка захочет что-то от меня сохранить. Термос надо взять. Всегда пригодится. Ой, что это я делаю? Корзинку ведь для Мурочки приготовила. (Вынимает вещи.) В отдельном купе поедет моя красавица. (Улыбается.) Ох, в детстве меня ругали за котят. Как увижу на улице какого-нибудь блохастика, домой тащу. Мурочку тоже принесла. В том же четырнадцатом. Через улицу от нас жила семья: Маша, её сын Сергей, его жена Леночка и их сыночек Антошка. Сережа в ополчение пошел. Тогда многие пошли. Июнь это был или июль, не помню. Бомба упала как раз на их дом. Господи, как страшно было! Обстрел закончился, сразу побежали мы туда. Дом в руины превратился, горит всё вокруг. Мужики тушить начали, завалы разбирать, может, кто живой остался. Антошку откопали. Он под кровать спрятался, это его и спасло. Вытащили мальчонку, личико белое почти голубое. Я таких лиц не видела никогда. Трясется весь, ничего не говорит, даже не плачет. Просто трясется. И глаза у него - невидящие. Смотрит, вроде, но в никуда смотрит… Совсем малыш, а его смерть холодной рукой погладила… Руку потом убрала…. Пожалела... Ну вот, позвонили Сергею. Его из ополчения тут же отпустили, он приехал. «Увози пацана», - сказал тогда Саша. – «Вези в Крым. Там уже Россия». Всем поселком собрали, кто что мог дать: одежду, еду, деньги, бензин со всех оставшихся машин слили, заправили его «Фордик». В то время худо-бедно мобильники работали. Созвонились с Севастополем, попросили принять. Он и поехал. А Леночку с Машей не нашли. Только клок волос на кусочке кожи. Сгинули Маша и Лена, будто их никогда и не было на этом свете…. Сережа через несколько дней позвонил, рассказал, что по дороге с пути сбился и попал на украинскую границу. Его выпустили в Россию, но все деньги, продукты, одежду забрали. Даже подушечку, которая была под головой спящего Антошки, вытащили. Вот так «ненька» проводила детей своих. После границы Сергей гнал, как сумасшедший. Говорит, когда увидел, арку при въезде в Севастополь, остановил машину, чтобы выдохнуть, с силами собраться. Дверцу открыл, вышел, да упал. Ноги отказали. Шевельнуться не может. Антошка в машине спит, а отец у машины лежит. Очень он боялся, что сынок увидит его беспомощным и испугается. Благо, люди мимо ехали, остановились. Помогли. Довезли куда надо. Там их сначала в общежитии поселили, сказали, что помогут квартиру снять и оплачивать будут первое время. Сергей-то рукастый, работы не боится. Антошку сразу по врачам. Всё у них будет хорошо. Я знаю. (Пауза.) Ах, да! Я о Мурочке рассказывать начала. Так вот, когда Антошку вытащили из разрушенного дома и унесли, мы не сразу домой ушли. Огонь сбивали, чтобы дальше не перекинулся. Подошла я к сараю, на задворках он стоял. Крыша прогорела, вниз упала, внутри что-то догорает. Дверь я толкнула, оттуда кошечка выползает. Ушки обгоревшие, шкурка вся в подпалинах, на хвосте места живого нет. Держит она котеночка. Вот что значит мать. Сама горит, а малыша своего спасает. Головенка у него болтается из стороны в сторону, я уж грешным делом подумала, что задохнулся он в дыму. Подхватила, домой понесла. С довоенных времен мазь от ожогов осталась. Стала выхаживать кошачье семейство и потихоньку, потихоньку ожили они. Кошку назвала Мурочкой, а котенка Везунчик. Позже соседка его у меня выпросила. Говорит, одна осталась, так хоть живая душа рядом будет. Помнишь, мама, отец уже не вставал, кормила его с ложечки, он есть не хотел, отворачивался. Как-то Мурочка прыгнула к папе на кровать, обошла, обнюхала, улеглась рядышком и замурчала что-то на своем кошачьем языке, а папа вдруг улыбнулся, погладил ее. Она его лизнула. Признала хозяина, так ты, папа, тогда сказал? Насмеялись мы! Через пару-тройку дней папа вдруг говорит: «Побрей-ка меня, дочка, а то совсем колючий стал». «Ты чего это, старый? Молодуху завёл на девятом десятке?» - строго мама спрашивает, а сама мне подмигивает. «Девятый десяток, не помеха. Завёл себе подружку, - отвечает, – рыженькую, а уж ласковую какую! Нечета тебе!» - и сам смеется. (Пауза.) Сейчас подумала, что даже в «серой зоне» люди находят пусть маленькую, но радость и находят повод пошутить. Без этого жизнь останавливается, душа уходит из человека…
Я уже говорила, что у нас не было электричества, а это значит, что ни телевизор не работал, ни радио, телефоны смотрели на нас черными экранами. Мы прислушивались к грохоту взрывов, пытаясь понять, кто стреляет и куда. Каждый раз, когда мы собирались, чтобы сварить свою похлебку, баба Катя приносила потрепанные карты и раскидывала их. Любое гадание заканчивалось примерно так: «Точно вам говорю, война скоро кончится. Мои карты не врут. Видите короля? Он победит всю черноту пиковую. И еще по секрету вам скажу, ой, такое скажу, не поверите!» После этого она многозначительно замолкала, перекладывая карты с места на место. «Что скажешь-то? Не томи душу!» - спрашивали женщины, с любопытством заглядывая ей под руку. Баба Катя с серьезным видом отвечала: «А то и скажу, девки, как война закончится, замуж все выйдите, как одна!» «Девки», которым давненько перевалило за семьдесят, заходились хохотом: «Ой, Катька, юмористка ты!» Баба Катя ворчала: «Послал же бог мне соседок, дурёха на дурёхе. Мои карты точные, как швейцарские часы. Если сказали, что замуж вам пора собираться, то собирайтесь, иначе счастье свое провороните». «За кого же замуж?» - смеялись женщины, смахивая слезы с глаз. «Тебе, - тыкала пальцем баба Катя в свою соседку, - достанется старичок. Где на вас всех молодых взять? Глуховат будет, но то тебе и хорошо будет». «Что же хорошего, коль глухой?» - возмущалась будущая невеста. «А то и хорошо, - отвечала Катя, - что материшься ты. Зачем мужчине на старости лет слушать матюки?». «А мне кто?» - со смехом спрашивала следующая. «Тебе однорукий брюнет, как ты любишь», - невозмутимо ответствовала гадалка. «Почему однорукий?» - обиженно фыркала женщина. «О, посмотрите на нее! – подбоченивалась баба Катя. – Мало ей брюнета, так подавай еще о двух руках и двух ногах! Тут либо брюнет, либо руки-ноги». «Мне там невеста не намечается?» – подмигивал Михалыч. Было ему уже за восемьдесят, но держался молодцом, любил побалагурить. Напоминал он мне деда Щукаря. «Какая невеста, стручок ты сушенный?» - задиристо шумели бабоньки. Михалыч им подмигивал: «Смастерить чего-то там приятное для женского пола, оно, конечно, вряд ли у меня получится. Но подержаться за прелести ваши, мадамы, это я завсегда!». «Смотри, сослепу не промахнись!» - хохотали женщины. «Цыц! - сурово перебивала баба Катя, сосредоточенно глядя в карты. - Тебе, Михалыч, правду скажу, самую чистую правду. Будет у тебя невеста. Молодая, красивая, быстрая. Загляденье, а не невеста». «Та на кой мне молодая? - удивлялся Михалыч. – Что с ней делать буду?» « Это не ты, - вздыхала Катя, - а она с тобой. Горшки из-под тебя выносить. Старушке не по силам, а молодой - в самый раз». «Тьфу, на тебя!» - наигранно сердился Михалыч. Обычно после такого веселого гадания, женщины замолкали, пока кто-нибудь не скажет: «Ой, бабоньки, лишь бы наши хлопчики живыми вернулись с проклятой войны. Живыми…».
Как-то зашли к нам ополченцы, как я поняла, из разведки шли. Сколько счастья было, когда мы их увидели! Все бабки и деды со всех ног бежали, чтобы поговорить с ними. У самих ничего не было, а все одно, несли, кто что мог. Баба Нина всех удивила. Десять пар шерстяных носков, оказывается, связала для ребят. Чудны́е носки у неё получились. «То, что носочки пёстрые – не беда,- говорит, - главное – теплые. Связала из того, что насобирала дома. Зима придет, меня добрым словом вспомните. Я под обстрелом сижу в подвале и назло укропам носки вам вяжу. Они думают, что мы тут их боимся! Не боимся мы их. Встречу, скородой оприходую!». Посмеялись ребята, носки взяли, благодарили. Мы, конечно, расспрашивать стали, как дела на фронте, какие новости. Не скажу, что нас они успокоили, честно всё рассказали. Трудно воюют. Один шахтер, другой тракторист, третий на заводе слесарем работал. Из народа солдаты наши, защитники. Самого молодого Никитой зовут. Рассказал историю, что с ним приключилась. Бой был. Укропы жестко артиллерией обстреливали. Командир приказал отходить. Поползли они по «зеленке» под обстрелом, Никита отход прикрывал. Когда все отошли, пополз он. Темнеть стало, а укропы непрестанно стреляют. Уже и ночь наступила, Никита где пробежит, где проползет, от своих отстал. Под утро вышел к селу, на окраине которого стоял дом за высоким забором. Постучался. Ворота открыла женщина средних лет, окинула его с ног до головы взглядом. Тут он сообразил, что выглядит, мягко говоря, подозрительно: грязный камуфляж, на плече автомат, сумки с гранатами и под магазины и прочие нужные вещи в бою, я уж не помню, как они называются. Никита смутился: «Вы не бойтесь, я ополченец. Всю ночь по лесу шел. Заблудился. Подскажите, где я?». Женщина ответила, что он в Ростовской области. Никита за голову схватился: «Тудыть-растудыть! Это я государственную границу перешел!». Женщина шире распахнула ворота, приглашающе махнула рукой: «Проходи». «Вы, главное, не волнуйтесь, - бормочет Никита. – Я в бою был, наших прикрывал, вот и сбился в темноте с пути. Мне бы к нашим надо вернуться». Женщина улыбнулась: «У меня глаза есть, вижу, что ополченец - на тебе георгиевская ленточка. Всю ночь грохотало, поняла, что бой идет. Проходи, разберемся». Завела она его в дом, дала спортивный костюм мужа, отправила душ принимать. Пока Никитка отмывался, приготовила завтрак. Когда он поел, спросила: «Как же нам тебя обратно отправить?» Никитка попросил вызвать участкового. Вскоре полицейский пришел. Увидел оружие, ахнул: «Что мне с тобой делать? Тебя арестовать надо!» «Вызывайте ФСБ», - попросил Никита. Вызвали. Очень быстро сотрудники службы безопасности приехали. Увезли Никиту к себе, долго вели допрос, всё выспрашивали, куда-то звонили, составили протокол. А потом уже довезли до границы, показали, где безопасный переход и рассказали, в каком направлении ему идти. Во всей этой истории Никитку поразила женщина. «Я понял, - заключил он свой рассказ, - мы одной крови. Моя мама поступила бы также». «Ой, сыночки, - запричитала баба Нина, - какой же злодей натравил брата на брата? Чтобы ему в аду гореть!». А я вспомнила свой разговор с двоюродной сестрой. Пока Таня жила в Луганске, были мы ближе, чем родные сестры. Но вот в 2012 году она переехала в Хмельницкую область к детям. Её сыновья там работу нашли. Несмотря на расстояние между нами, часто созванивались, делились бедами и радостями. Ближе подруги у меня никогда и не было. В конце мая четырнадцатого года я позвонила Тане, хотела успокоить её, сказать, что всё у нас нормально. Думала, переживает она, места себе не находит. Нас-то уже вовсю бомбили. Боже, что я услышала! Не поверила своим ушам: «Вы – предатели! Чтобы вы сдохли! Вы разваливаете Украину! Мало нам Крыма, так вы еще хвост подняли?!» Я лепечу в ответ: «Танечка, как ты можешь такое говорить? Мы же родные люди». «Теперь у тебя другие родные люди! – кричит она на меня. - На вас надо атомную бомбу сбросить!» «Таня, очнись! Какая атомная бомба?! Если ее на нас кинуть, то и вам достанется». «Пусть мы сдохнем, но я буду знать, что вы все попередохните!». Не знаю, что там делают с людьми. Не понимаю, почему близкий родной человек желает тебе смерти. Да, папа, конечно, Танечка мне очень помогла, когда мой муж Леня погиб. Независимой стала Украина, настолько независимой, что закрывала шахты и заводы. А людям жить на что? Я в библиотеке работала, зарплату не платили. Стали наши мужики копанки рыть, уголь добывать и продавать. Шахтеры же они. Вдвоем с другом работал он. Завалило Леню, достали уже мертвого. Друг его на всю жизнь калекой остался. Ой, тяжело вспоминать… Танечка, как о беде узнала, сразу к нам приехала. Даже не знаю, если бы не она, что со мной было бы… Вытащила она меня. Из мрака вытащила. (Пауза.) Года через три её муж погиб. Сбил его «Мерседес». Известное дело, кто тогда на таких машинах раскатывал. Сбил и уехал. Люди вызвали «скорую». Танечке позвонили из больницы, чтобы принесла деньги на операцию. Пока она бегала, искала деньги, занимала, муж умер. Горе… Да еще какое… Винила она себя, что не успела деньги принести.. Остались мы с ней вдовами. Помогали друг другу, как могли. Мы-то жили с огорода, вот и посылала ей и ее ребятишкам овощи и фрукты. Очень мальчишки любили наши яблоки. Как еду к Танюше, так и везу ведро яблок. Руки отваливаются от тяжести, надо же еще и картошку ей привезти, и курицу, и яйца. Даже сумку с колесиками купила, чтобы побольше привезти ребятишкам. Риточка, когда поступила в университет, Танюша ей, как родная мать была, и мне спокойно: не одна доченька в городе, всё - таки два брата и тетка в любой момент помогут. А вот как обернулось. Атомную бомбу хочет на нас скинуть… Киевские власти, в том же 14-м году, строили забор, чтобы отгородиться от России. Но они строили забор между родными людьми, колючей проволокой обвязывали их души, отравляли ненавистью, вскармливая злобой… Хорошо, мама, не буду о плохом. Знаешь, я сейчас подумала, как хорошо было в Союзе. Для нас не имело значения, кто какой национальности, кто на каком языке говорит. Это величайшее счастье, когда ты равный среди равных. То самое братство народов… В нашей школе праздник устраивали, как-то он назывался… ох, не вспомнить сейчас, но что-то типа День национальной культуры. С невероятным азартом мы учили песни на языках народов Советского Союза. Настя пела татарскую песню. Вовка Зайчиков танцевал лезгинку. Ох, как станцевал! Все девчонки в него влюбились. Помнишь, мама, со мной учился Янко? Он пела тогда цыганскую песню. И русские песни были, и украинские, короче говоря, песни все пятнадцати республик.
Да… хорошее время было. Светлое. Искреннее. (Пауза.) Еще запомнились Уроки Мужества перед каждым 9-м мая. Приходили к нам в класс ветераны Великой Отечественной. Один из таких уроков врезался в память. Первый мужчина был красавец, высокий, стройный, в военной форме с орденами и медалями. Молодой. Во время войны родители его погибли, и стал он сыном полка. Как рассказывал! Мы заслушались! Смешно фашистов изображал, рассказывал, как «языка» брали, как в разведку ходили, обманывая фрицев. Мы хохотали в голос от его рассказов. Второй же был неказистый мужичок в простом костюме. Очень скромный. Работал то ли трактористом, то ли комбайнером в совхозе. Наша классная руководитель говорит ему: «Теперь вы, Николай Петрович, расскажите ребятам о войне, как воевали». Он встал, помолчал, а потом сказал: «Не знаю, что рассказать. Не помню смешных историй. Я в пехоте воевал. Одно могу сказать, война – это грязь, это боль, это трудно и очень страшно». И сел на стул. В классе возникла звенящая тишина. Мы вдруг поняли, что война – это не кино, не веселая прогулка, где ты неустрашимый герой, а враг – малодушный хлюпик. Несколько слов скромного человека дали нам ощутить весь ужас войны и ценность, как тогда говорили, мирного неба над головой. (Пауза.) Мирного неба, а не потолка подвала, в котором я пряталась от бомбежек. Простите меня, простите меня, папа и мама, что я пряталась, а вас бросала в доме. Но по-другому я не могла. Не могла! Если бы меня убило или сильно ранило, как бы вы были?! Оба лежачие. Мне вас не стянуть в подвал и не поднять из него… Накрывала матрасами сверху, а сама бежала в подвал. А там, в темноте, сидела и молилась… Молилась, чтобы вы остались живы, чтобы снаряд мимо дома пролетел. Да, папочка, ты каждый раз мне говорил, чтобы я не забыла Мурочку взять с собой. Я ее обнимала, слезы от страха за вас бегут, а я молюсь… Еще я там читала стихи любимой Ахматовой:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки.
Детства у вас не было, пришлось оно на войну. И старость обстреляна снарядами, разорвана бомбами, изрешечена автоматными очередями.
Да, папочка, когда ты умер, я тебя не во дворе похоронила, как все тогда делали. Положила на твою любимую тележку, ту, что во дворе стояла и повезла на кладбище. Везу тебя, а тут новый обстрел. Куда прятаться? Некуда. Я под ту тележку и залезла. Потом посмотрела, а в тебя, папочка, осколок попал. Ты меня даже мертвый спас… На кладбище всё было разворочено взрывами, вот в одну из воронок я тебя и похоронила. Через два дня мамы не стало. Да, мамочка, не смогла ты без папы жить…. Тебя я тоже на тележке отвезла на кладбище, рядом с папой сейчас лежишь. Война закончится, памятник вам поставим. Приметный камень на вашу могилку положила. После ремонта у нас краска осталась, лет пять в сарае стояла, ей и написала, что вы тут, мои родные… Не потеряется камень и могилка не будет заброшена. Осталась я одна… В подвал перестала спускаться. Какое-то равнодушие напало. Устала бояться. Но вот во время обстрелов у меня компания появлялась. Да еще какая! Я говорила, что укропы от нас были через лесополосу. Как они начинают стрелять, вся живность: сороки, перепелки, зайцы, лисы к нам бегут, в дома, где люди живут. В окна бьются, в двери заскакивают, к человеку жмутся, защиты просят. Под стул забираются, на котором я сидела, дрожат, глазенки испуганные. Жалко их до слез… Обстрел заканчивается, уходит зверье, к себе домой…
Сейчас бомбить меньше стали. Поеду к доченьке и внуку. Как хочется пожить в нормальных условиях, душ принять, на кухоньке с чайком посидеть… Не думала никогда, что такие простые вещи, могут быть счастьем.
О, кажется Риточка приехала на машине. Простилась я с вами, мои дорогие папа и мама… Поеду… Мурочку, главное, не забыть.
Берет чемодан и корзинку, уходит. Слышны звуки обстрела
Конец.
Октябрь 2022г.