Дуэт актёра и куклы по тексту фб-романа В. Гордеева «Опаньки»
1
Актёр (ОН) в пижаме наливает чай в стакан, перемешивает ложечкой, пьет маленькими глотками. Сцена не освещена, в свете только актёр. Кругом разбросаны старые вещи: пара стульев, фотоальбом, одноконфорочная электроплитка, суповые пакеты, мешки, велосипед, одежда 70-80-х годов. На одном из стульев сидит кукла-мальчик ВОВКА. В следующих сценах ОН будет ходить по сцене, разглядывать вещи, как бы что-то вспоминая.
ОН. Мне шестьдесят лет... Шесть-де-сят... Нда-а-а... Кто-то и до пяти не доживает, иные до сорока еле дотягивают... А я вот уже шесть раз по десять оттрубил и ничего мне не сделалось. Сколько раз хотел уйти, сбежать в небытие, прекратить пытку жизнью. Но всё ещё толкусь в этом «лучшем из миров», как будто жду чего-то. Смешно.
Это мне сейчас смешно. А тогда... Мать же ты моя, сколько я соплей на кулак намотал. И ведь взрослый же мужик вроде, а поди ж ты, ревел как мальчик. Так горько было, так жалко... то ли себя, то ли жизнь свою никчемную... И так каждый раз... Всё понимаю, всё могу словами проговорить, как-то объяснить, а рука сама вену режет. Думаю – на кой, что я делаю... а сам в петлю голову уже засунул. Правильно мне жена говорит: «Дурак ты, Вовка.»
Дурак и есть. От боли душевной одним махом хотел избавиться. А может наоборот? Изобразить муку мученическую, ЕМУ там намекнуть хотел, мол, видишь как мне худо? Не могу я больше терпеть, подавай мне заслуженное страданиями счастье. А чего хотел и сам не знал. Вроде всё у меня было - и женщины любили, и талантом не обижен, и работа была, и какое-никакое признание... Но вдруг накатит такая тоска, что света белого не вижу. Всё кажется не то, не так должно быть, и изменить ничего нельзя. Накручу себя до крайности и давай в игры со смертью играть. А она, костлявая, только смеялась надо мной. В самый-самый момент, когда уже всё, вот сейчас, сейчас... друг позвонит, а то жена раньше времени вернётся, или просто птица в небе кликнет и увижу я небо, и захочется ещё немножко его покоптить. (ОН подходит берёт куклу в руки) И каждый раз будто шёпот слышу: живи, Вовка, живи...
В этот момент кукла открывает глаза.
ОН. Вот и живу. По-стариковски, слегка согнувшись. Тут поворчу, там побрюзжу... Таблеточки от давления регулярно принимаю, ноги в тепле держу, водку пъю только под контролем супруги.
ВОВКА. Скучно.
ОН (оглядывается). Это ты сказал?
ВОВКА (оглядывается). Ты видишь ещё кого-нибудь?
ОН. Нет, но... как ты можешь говорить сам, ты же кукла?
ВОВКА. Я? Кто тебе сказал?
ОН. Да это же я тебя сделал! Вот этими самыми руками!
ВОВКА. Ну и что? Мало ли кто кого сделал, всех теперь куклами обзывать?
ОН. Логично.
ВОВКА. Ну. Слушай, что такое брж...брюж... брюзгать, вот?
ОН. Брюзжать?
ВОВКА. Ага, вот это самое.
ОН. Видишь ли, любой человек со временем становится таким... эээ... скрипучим как старое колесо. Он всем недоволен, всё знает лучше всех, учит жить когда не просят...
ВОВКА. А короче?
ОН. Если короче, человек начинает брюзжать когда забывает свою молодость.
ВОВКА. И ты всё забыл? Всё превсё?
ОН. Ну нет, конечно, кое что помню. Выпускной в школе помню. Училище театральное помню, как кукол учился делать помню. Первую свадьбу... вроде помню. Вторую... лучше помню. Как сыновей из роддома встречал, в театре работал, бросал, снова работал и снова бросал... Юридический закончил, деньги зарабатывал, семью кормил, сыновей растил...
ВОВКА. (перебивает) А раньше?
ОН. Что раньше?
ВОВКА. Ещё раньше выпускного?
ОН. (неуверенно) ... Учился хорошо.
ВОВКА. Та-ак...
ОН. Влюблялся, отжимался...
ВОВКА. Хорошо?
ОН. Отлично, от пола сорок раз, на турнике мог восемь раз подтянуться.
ВОВКА. (уважительно). Много.
ОН. Ну так... подкачивался, как без этого. Молодые мышцы нагрузки требуют.
ВОВКА. А я не умею. Ты меня не научил.
ОН. Ха, кто же куклу отжиматься учить бу... (ловит укоризненный взгляд Вовки) Прости. Я хотел сказать, зачем тебе это?
ВОВКА. Я живой.
ОН. Не обижайся, я же извинился.
ВОВКА. Я живой.
ОН. Да ты чего?
ВОВКА. Ты не понимаешь! Я – ЖИВОЙ!
ЗТМ. ОН в круге света.
2
ОН. Я просыпаюсь по ночам и просто лежу с закрытыми глазами... Когда совсем невмоготу, иду на кухню чай с мёдом пить или покрепче чего-нибудь... маленько, пока жена не видит. Иногда помогает. Потом возвращаюсь в кровать и снова маюсь. Трудно сказать о чём мои мысли... Я вижу черноту, в которой блуждают пятна тусклого света... Я пытаюсь по очертаниям угадать предметы и лица... ухватиться, вспомнить что-то важное... Мне тревожно, кровь стучит в ушах, становится тяжело дышать... Кажется, ещё чуть-чуть, и я вспомню всё... Но ничего не получается. Пятна меняют форму и ускользают. Не помню ничего. Я человек без детства. Все тяжёлые воспоминания вытеснены. А заодно и хорошие. Или хорошего в моём детстве было так мало, или сознание решило не оставлять "хвостиков", за которые можно было бы потянуть и вылезет всё остальное.
Но сегодня всё не так. В голову лезут, прямо толпятся картинки из детства. Ну вот, хотя бы эта...
ОН находит доску, на которой выцарапано детской рукой «Вовка горбатый».
ВОВКА. Мне 9 лет. Я во втором классе. У меня на руках годовалая сестрёнка. Мама в больнице в районе. Я на хозяйстве старший. Утки, куры, индюшки, десятка три нутрий, десятка два кролей, сестрёнка и отец. По идее-то, конечно, отец должен быть старшим, но это, если не пьян. Вот уже шесть вечера, отец должен был вернуться с работы минут сорок назад. Вся живность начинает потихоньку бунтовать, требуя кормёжки. Противнее всех - нутрии. Вы когда нибудь слышали, как орут голодные нутрии? А как орут голодные дети? Точно так же. Только не так противно. Ты это помнишь?
ОН. Подожди, дай мне время...
ВОВКА. Мы живём в большом одноэтажном бараке. Перед бараком - такой же длиннющий общий сарай. С той стороны сарая - ещё один такой же барак. К шести часам вся голодная живность начинает сходить с ума. А вместе с нею на меня начинают коситься соседи: "Что, батя опять пьяный? Кормить некому? Ну, ты уже большой - придумай что нибудь. А не то я им бошки быстро пооткручиваю" - это батин собутыльник дядя Толик.
ОН. Да, он может.
ВОВКА. Вспомнил?
ОН. Хорошо, что лето, что день длинный. Успею дотемна. А успеть надо очень много.
Самое первое - оттарабанить сестрёнку Наташку на другой конец посёлка к моему крёстному дяде Грише. (Для большей динамики можно использовать импровизированного дядю Гришу из пиджака или кепки и т.д.) Не оставишь же её одну. Перед этим сварить для неё что-нибудь молочное, остудить и залить в бутылочку с соской. Сварил, остудил, залил, оттарабанил. Вернулся - уже семь.
На чём ехать за буряками? На папкином велике под рамой или на мопеде? Мопед заводится педалями на ходу или с толкача. С буряками я их точно не покручу. Да и не толкну. А катить мопед тяжелее, чем велик. Придётся на велике. Беру мешок, нож, привязываю их резинками к багажнику, еду под рамой. Благо не очень далеко. Поле-то вот оно - сразу через дорогу начинается. Но возле дома воровать нельзя. Надо проехать чуть больше километра, заехать в посадку с той стороны поля. Поехал (можно прокатиться пару кругов на велосипеде). Как мы ездили под рамой, черт его знает. Во первых штанину то и дело затаскивает в цепь, а во вторых - ни черта не видно, руль же прямо перед глазами. Пока доехал - дело к закату. Ну-да, дело не летом, это уже начало осени - буряки довольно большие уже - темнеет тоже быстрее.
Вырываешь за ботву буряк, раскачивая его в разные стороны, скидываешь в кучу. Рвать на одном месте нельзя - заметят, что воруют - могут устроить засаду.
ВОВКА. Ага. Ходишь в полуприсяде, озираешься, там вырвешь, тут, а потом сносишь в кучу. Потом очищаешь тупой стороной ножа от земли. Потом вместе с ботвой - в мешок. Я мешок не подниму, приходится наоборот - велик к мешку. Мешок "на попа", сверху надо одеть на него велик. Но для этого велик поднять надо. Но это ерунда. Самое сложное впереди. От одной мысли об этом начинает болеть внизу живота. ВЕЛОСИПЕД С ПРОДЕТЫМ В РАМУ ТЯЖЕЛЕННЫМ МЕШКОМ НУЖНО ПОДНЯТЬ. Мешок тяжелее меня раза в два.
ОН. Примерно после часа безуспешных мучений, с матами и слезами вперемешку приходит крамольная мысль высыпать половину буряков из мешка. Но тогда, чем кормить завтра утром? Благополучно закатилось солнце, в темноте никто хоть не видит моих мучений в поле, можно не таиться. Как никто и не услышит детского надрывного рёва и недетского мата через слово. Когда около полуночи прикатил, наконец, велосипед домой, руки-ноги трясутся, в глазах звёздочки пляшут, а пьяный батя на скамейке дрыхнет.
ОН. Тогда я первый раз ударил отца. Как мог, из остатка силёнок, от бессильной злобы. Но он так и не поднялся покормить животину. Благо в сарае есть свет, так-что порубить буряки для нутрий и кролей, а для уток и прочей птицы - потереть на крупной тёрке и перемешать с комбикормом - это уже детский лепет.
ВОВКА. Хорошо, хоть, не пришлось тащиться за Наташкой. Крёстный сам привёз. Обозвал "бессовестным", потому что за "своими гульками" про сестру забыл. Ночью Наташка не спала. Поносила, орала, как резаная. Вся ночь, как в аду - подмыть, накормить, убаюкать, подмыть, накормить...Первое, что услышалось утром - вопрос отца: "Вова, а что, пожрать ничего нету?"
ОН. В школу опоздал. Пришел уже под конец урока. В класс Люба Фёдоровна не пустила. Пока ожидал в коридоре на подоконнике, пригрелся, уснул. Разбудил директор школы. Потребовал дневник, написал "поведение 2" и вызвал родителей в школу. Ты помнишь это? Помнишь?
ОН. Помню.
ВОВКА. (радостно) Я на тебя так надеялся!
3
ОН. ... (монолог сопровождает фонограмма бытовых звуков) После уроков зашел в магазин, купил суп в пакетиках, вермишелевый с глутаматом натрия, как сейчас помню, за 13 копеек пакет. Дома начистил картошки, сварил, высыпал пакет, досолил - суп готов. Полкастрюли оставил нам с отцом. Вторую половину перелил в пол-литровую баночку, закрыл крышкой, обернул в полотенце, сунул в авоську и повёз маме в больницу. Хорошо хоть автобус каждый час ходит: до города всего 10 км, рядом. Правда, в городе до больницы не так близко, еще пешком топать.
ВОВКА. Мама раскутала полотенце, заплакала. Погладила по голове - "какой взрослый".
Врать не умел. Ни тогда - ни сейчас. Ну, как не умел. Умел, но не очень. Спросила про отца - сказал: "Нормально. Нет, не пьяный - пришел вовремя, съездил за буряками, покормил, почистил..." - поверила. Врачиха просила "не волновать". Спросила про школу. Тут моё умение врать кончилось. Потупился, вжал голову в плечи, потому как знал, что будет.
ОН. Подзатыльник, материны слёзы и причитания: "Только гульня в голове! Вы меня в гроб загоните".
ВОВКА. Я иду на автобус и плачу. И даже не потому, что обидно. А потому, что опять бежать за Наташкой к крёстному, варить ей молочное, и, не дай бог, ещё и сегодня батя пьяный припрётся. А ещё и уроки...
ОН. И как такое помнить? Разве с такими воспоминаниями можно жить?
ВОВКА. И ты решил меня забыть, да? Стать "человеком без детства"?
ОН. Не знаю, наверное. ... Было и ещё одно очень важное следствие из этой истории. Поскольку мама болела долго, то не высыпался я систематически и спал на уроках так же систематически. И очень скоро съехал на тройки и даже на двойки. Маму вызвали в школу на очень серьёзный разговор. Вернувшись, мама мне всё подробно рассказала, а самое главное, рассказала и то, что она "пообещала" строгому педсоставу. А сказала она им такое: "Я одна воспитываю и содержу двоих детей. Муж - всё пропивает, толку от него... Вовка у меня единственный помощник. Устаёт сильно, не высыпается. Потому и спит на уроках. И тут я ничем никому, ни вам, ни ему, не помогу. Поэтому, будет - как будет. Захочет быть человеком - возьмётся за ум. А нет – пусть волам хвосты крутит. Тоже дело нужное." Так она сказала им.
ВОВКА. Так сказала и мне, 9-летнему. Мать разрешила не учиться, прогуливать уроки и готовиться прожить свою жизнь, ковыряясь в навозе. И она никогда больше не спрашивала, задали нам что нибудь на дом и сделал ли я уроки. И я не понимаю, с какого перепугу, почему и как, но школу я закончил отличником.
ОН. Но почему оно полезло сейчас? Именно сейчас? Может, пришла пора разобраться со своим детством по-взрослому?
ВОВКА. Разберись, пожалуйста!
ЗТМ. ОН в круге света, в руках фотография матери (или слайд на экране через проектор).
ОН. В детстве я очень страдал, когда жестокая детвора, не особо церемонясь, приклеивала клички и мне досталась "горбатый". Моя мама была искалечена в детстве, в грудном возрасте. Её кто-то уронил, повредился позвоночник, и в результате страшное искривление в виде горба на спине и даже на груди. Страшное зрелище на самом деле. Когда мама простуживалась или грипповала, я ставил ей банки, растирал камфарным спиртом. И у меня всегда при этом холодело и сжималось всё внутри от этого зрелища. Так-то она должна была быть довольно рослой, под 1,70, я думаю, или даже выше. А из-за искривления, по факту не дотягивала и до полутора метров. Но руки и ноги, голова росли нормально, потому обувку мама носила 41 размера, а руки были настолько длинными, что на людях она старалась их держать согнутыми в локтях, кистями на уровне груди - тогда не так заметна обидная диспропорция фигуры. Вот почему я стал "горбатым". Меня это очень задевало и приходилось драться.
ВОВКА. Дрался я плохо...
ОН. ...Зато остервенело. Приходил домой с кровавой юшкой под носом и получал дополнительную порцию подзатыльников от мамы - за угробленную одежду. Всё это не добавляло мне любви к ней в детстве. Но, казалось, она не слишком и нуждалась в моей или чьей-либо ещё любви. Вся её жизнь, как я теперь понимаю, была борьбой за выживание. Она вся и всегда была напряжена, готовая защищаться и нападать в любую секунду. Больше всего в ней эту напряженность выдавали губы, натянутые стрункой, и всегда прищуренный взгляд. Как на этом фото.
ОН убирает фото,
4
ОН переодевает куклу в подростковую одежду своей юности: клёши, приталенную рубашку. Потом находит авоську и собирает в неё пустые бутылки, какие раньше сдавали в винные магазины.
ОН. И как я не стал алкоголиком?..
ВОВКА. Как Я не стал алкоголиком. А должен был?
ОН. Наследственность. Тяжёлая наследственность. Дед, Илья Александрович, помнишь, очень любил горькую до самой своей кончины. Буйным нравом, говорят, обладал. Настолько, что в пьяном угаре прибил жену. Так что отец мой вырос без материнской любви, а мать ему заменяли, как могли, старшие сёстры.
Отец (рассматривает фото или слайд) со стаканом в руке. Он даже мёртвый сжимал стакан, когда его нашли в рабочем вагончике. Так что у меня были все предпосылки продолжить эту родовую алкогольную традицию. Если бы не вмешалась мама.
Я был хорошим мальчишкой. И дома, и в школе. Никогда не прогуливал не то что школу, но даже и одного урока никогда не прогулял. До того случая. А тем более после него.
ВОВКА. Мне тогда уже исполнилось 14. Я отличник, а во дворе одни барбосы-двоечники, дети "подземелья". Не помню уже, чем они меня... А, нет - помню, купили они меня тем, что Вовка Зачепыло, сосед, смастерил невероятно мощный самопал, целую пушку. В ствол можно было свободно засунуть большой палец. Длиною этот ствол был около метра, толщина стенки ствола миллиметров 5, не меньше. И где он достал такую трубу? (ОН поднимает и разглядывает самопал)
ОН. В тот день, помнишь, была осень, довольно прохладная, думаю, уже поздняя. Наша весёлая компания решила испытать это чудо-орудие. Собрали портфели и спрятали в сарае, потом перелезли через забор на территорию элеватора, за забором обогнули наш огромный двор, опять перелезли - и уже на воле. Поле, посадка, опять поле и вот мы в старом песчаном карьере.
ВОВКА. Ну. А Ванька Лопатенко отрыл из своего схрона бутылку самогонки, и смотрел на всех нас - шантрапу - свысока. "Ну, что, согреемся, бродяги?" Ванька был всего лишь на два года старше, но намного крупнее нас. А ещё мог вот так нагло себя ставить, типа "Я - босс". За это мы его и били. На какое-то время помогало. А потом опять он "босс".
ОН. И снова бит. Помнишь, как пили самогонку из горла? Мерзость редкая. Закусывали по-взрослому - сигаретами "Новость". Круто! Но больше одного глотка выпил только Ванька. Ну, как же, он босс.
ВОВКА. Мы соорудили классную халабуду, развели костерок из досок, подогрелись самогоночкой ещё раз и домой.
ОН. Мама в этот день сторожевала на асфальтном заводе. Дома меня стало нудить и вырвало. Голова кружилась от тошноты неимоверной. Мне было так плохо, так плохо. Ну, где же ты, мама, помоги, спаси своего сыночка, не дай помереть! И мама услышала эту мольбу, приехала на велосипеде, стоит над пьянючим в стельку сынулей, развалившемся на раскладушке во дворе и "бэ"-кающим над эмалированной ведёрной миской.
ВОВКА. Стояла и смотрела. Недолго. Потом швырнула меня с раскладушки наземь, схватила за волосы и по мордасам - бац, бац! И ещё раз, и ещё. Молотила и приговаривала через слёзы: "Мало мне одного алкоголика! Дождалась! Дожилась! Лучше бы я тебя маленьким удавила!" Потом ведро холодной воды на голову - "брррр!"
ОН. Воспитательный процесс закончился. На этот день. Мне, правда, кажется, что я и без "бац-хрясь" не стал бы пьяницей, потому что организм сам этому противился, тошнило. Даже потом, когда на маёвках собирались на природе огромными соседскими компаниями, когда пили все поголовно. Моим сверстникам запросто наливали не только вино, но и беленькую, а кто был "пожиже", тому пиво. Вместо лимонада. Но мама на таких застольях всегда оказывалась рядом со мной, всегда деликатно убирала "мой" стакан с пивом в сторонку, поясняя окружающим: "Да он не пьёт".
ВОВКА. НЕ хотел я маму расстраивать. И не пил при ней. А не при ней тоже не пил... потому что, опять же, не хотел расстраивать и слушать её нудные причитания.
ОН. А когда вскоре уехал из дому на учёбу в театральное училище, и - пей-не хочу! - оказалось, что пить я действительно не хочу. И пришлось с этим смириться аж до очень серьёзного совершеннолетия. К тому времени уже и мозги, и другие "тормоза" появились. Вот, собственно, так я и не стал алкоголиком. Спасибо, мама.
ОН выкидывает авоську.
5
ОН находит среди вещей платок/кофту/жакет, накидывает его на спинку стула так, чтобы было понятно, что речь пойдёт о женщине, владелице этой одежды. Вовку он усаживает на стул так, чтобы «мать» как-бы обнимала куклу.
ОН. Мам, я всегда хотел спросить, но не решался: отчего вы с отцом так изживали друг-дружку? Знаешь, ма, я никогда не обижался по-настоящему за твои подзатыльники. Всё было правильно, по делу.
ВОВКА. Но один раз было такое... Помнишь, как-то ты схватила нас с Наташкой в охапку... ОН. (с трудом вспоминая) Сколько же нам тогда было? Наташка уже вовсю бегала. А мне, значит, плюс 9. Лет 10 мне было. Лето.
ВОВКА. Ты посадила нас на велосипед и повезла к бабушке на хутор.
ОН. Километров шесть ехать. Нелегко ей было.
ВОВКА. На полпути ты остановилась, велела ждать, а сама пошла в посадку.
ОН. Ну, понятное дело, зачем. Но только долго как-то, и верёвка зачем для этого дела? ВОВКА (раздражённо). Не доходит?
ОН. Она уже стояла на пне и в петле... (Матери).Ты уже на пне стояла! В петле!!
ВОВКА. Я обхватил её за ноги и орал-орал, ревел и орал: "Мамочка, не надо!"
ОН. А ты стояла как скала. Как будто уже мертвая, никакого выражения на лице, ни слезинки...
ВОВКА. Только, когда на мой ор приковыляла Наташка, она заплакала...
ОН. ...пожалела меня - сняла петлю... Этого я тебе простить не смогу, хоть убей, ма! Всё понимаю: сил больше не было так жить, понимаю. Но то, что ты сделала это у меня на глазах!..
ВОВКА. Она тогда сказала, что Наташку уже вырастить не хватит сил.
ОН. Хоть бы меня как-то дотянуть. Не могу простить себе свою женитьбу. Я же помнил эти твои слова, ма, я же понимал, что свадьба для тебя и будет тем самым "дотянуть". Дотянула. На свадьбе, когда дарили подарки, ты подарила сберкнижку. Ма, это я в тебя такой правдоруб идиотский. Как ты тогда, как будто бы мы одни и нет переполненного ресторана: "Вова, это тебе на институт". Мама, какой институт?! Это свадьба, мама. Тут подарки дарят жениху и невесте. А ты плевала на эти условности. "На институт!" Мы их профукали с женой за полгода (холодильник, кровать, мотороллер и так, по мелочи). Но, думаю, ты понимала, что так оно и будет. Как понимала и то, что "на институт" я никогда не забуду и буду обязан. Двести раз порывался бросить, и в эти моменты было состояние такое... сбежать от жизни этой хоть куда, хоть на тот свет! Лишь бы ТАК не маяться. Наверное как ты тогда: НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! - с петлей на шее. Но закончил. Ты же вдолбила в своё время, так, что не выдолбить: начатое всегда доводить до конца. Закончил. Ради тебя. Спасибо тебе, ма... Никогда не говорил тебе этого при жизни.
ОН Рассматривает другие фотографии матери.
Кстати, именно в этом пальтишке я увидел маму промозглой осенью 81-го года - через полгода после её похорон. Я не мог её с кем-то спутать. Сначала я сильно испугался. Её же нет, это точно! Этого не может быть, я сам целовал её в гробу, я сам хоронил её... Значит, галики бьют?! Взял себя, насколько мог, в руки и, стараясь не терять её из виду в толпе, поспешил подойти поближе. Не успел - села в троллейбус. Я побежал за ним до следующей остановки, задохся, отстал, остановился, подумал, наверняка показалось...
Но когда ещё раз глянул на отъехавший троллейбус, сбился с катушек окончательно: в заднее стекло на меня смотрела ты! Без выражения - просто смотрела. А я... Ну, понятно, я орал что-то сквозь слёзы, катался по асфальту в истерике. Остановилась какая-то легковушка. Мы догнали троллейбус за пару остановок. Ты вышла и скрылась в первом же дворике. Я рванул следом... Никого. Только дождь.
